Черный Ангел - Джон Коннолли

Указатель на шоссе направлял на юг, уведомляя утомленных путников о близости мягкой кровати, холодных напитков и кондиционированного воздуха. Мотель был прост и невзрачен, без всяких изысков, если не считать выполненной в винтажном стиле сверкающей вывески, которая ночью гудела, как огромный неоновый жук. Пятнадцать номеров «Спайхоула» размещались в постройке в виде буквы П, офис приютился на первом этаже в левом крыле.

Клиентура мотеля состояла столько же из традиционных постояльцев, сколько из тех, кого привлекал его рекламный щит на шоссе. В десяти милях к западу была стоянка для грузовиков «Лучший отдых у Гарри» с круглосуточным пищеблоком, магазином, торгующим всякой всячиной, душем, ванными комнатами и местом для стоянки для пятидесяти фур. Была там еще шумная «кантина», часто посещаемая теми людьми, кто всего на один шаг отличался от хищных существ из пустыни, начинавшейся за порогом. Стоянка для грузовиков иногда привлекала тех, кому там явно было не место, утомленных путешественников, которые жаждали только перевести дух после дороги. «Лучший отдых у Гарри» принадлежал человеку по имени Гарри Дин, который здесь, на границе, взял на себя дело, знакомое его предшественникам еще столетие назад. Гарри ходил по лезвию ножа, в достаточной мере уважая закон, и это обычно позволяло ему не ссориться с теми, кто был не в ладах с законом, но частенько посещал укромные уголки его заведения. Гарри сам платил кое-кому, и ему кое-кто в свою очередь платил. Он закрывал глаза на шлюх, которые обслуживали водителей грузовиков прямо в их фурах или в небольших кабинках на заднем дворе, и дельцов, которые снабжали водителей всякой дурью, когда у тех возникала потребность, до тех пор, пока вся эта шушера держалась со своим товаром подальше от основного заведения и благополучно хранила его среди груды барахла в багажниках своих пикапов.

Был понедельник, два часа ночи. «Лучший отдых» немного поутих и угомонился, Гарри помогал Мигелю, своему бармену, убираться за прилавком и пополнять запасы пива и ликера. Формально «кантина» уже закрылась, хотя любого, кто захотел бы выпить в это время ночи, могли обслужить в пищеблоке рядом.

Однако многие продолжали сидеть в темноте, переговариваясь с соседом по столику или молча. Эти парни не относились к числу тех, кого можно было заставить уйти. Гарри и не пытался. Они исчезали в ночи тогда, когда сами считали нужным.

Пищеблок и бар разделяла только дверь. Объявление на двери со стороны пищеблока гласило, что бар уже закрыт, но саму дверь в «кантину» пока никто не запирал. Тут Гарри услышал, как дверь открылась, поднял голову и увидел, что в бар входят двое мужчин. Оба белые. Один высокий, лет немного за сорок, с седеющими волосами и рубцом под правым глазом. На нем была синяя рубашка, синяя куртка и джинсы, немного длинноватые. В остальном ничем не примечательный тип.

Другой мужчина был почти столь же высок, как его спутник, но неприлично тучен, его огромный живот свисал и раскачивался на ходу. Его тело было непропорционально длине ног, коротких и слегка кривоватых. Лицо его было совершенно круглым и очень бледным, но черты изысканными. Зеленые глаза, обрамленные длинными темными ресницами; тонкий, прямой нос; большой рот с чувственными темными губами, больше напоминавшими женские. Но это легкое подобие традиционным понятиям красоты в один миг уничтожалось его подбородком и опухшей, раздувшейся шеей. Шея заворачивалась на воротник его рубашки, фиолетовая и багрово-красная, как напоминание о кишках, запрятанных в брюхе. Гарри вспомнился старый морж, которого он однажды видел в зверинце, огромное животное выворачивалось и надувалось в агонии. Этот мужчина, напротив, был далек от могилы. Он передвигался со странной для таких габаритов легкостью, словно скользил по усыпанному ореховой шелухой полу «кантины». Хотя кондиционер и работал на пределе возможности, рубашка Гарри вся вымокла от пота, у этого же человека лицо оставалось совершенно сухим, а его белая рубашка и серый жакет, казалось, вообще не знали, что такое пот. Мужчина уже начинал лысеть, но коротко подстриженные остатки волос отливали черным блеском. Гарри как загипнотизированный смотрел на этого мужчину — сочетание своеобразной красоты и вопиющего уродства, непотребной толщины и противоречащего ей изящества.

— Эй, мы закрыты, — окликнул их Гарри, когда наваждение прошло.

Толстый мужчина замер, его правая нога зависла над полом. Гарри внезапно оказался лицом к лицу с ним. Но прежде чем Гарри сумел разглядеть его, толстяк оказался уже слева, потом справа, опять слева и опять справа, все время шепча на языке, которого Гарри не понимал: какой-то набор шипящих и случайных резких согласных. Их точного значения Гарри не знал, но смысл ему был ясен.

— Прочь с моей дороги. Прочь с дороги, не то пожалеешь.

Лицо незнакомца расплывалось белым пятном, тело металось из стороны в сторону, а голос настойчиво пульсировал в голове Гарри, который ощутил подкатывающую к горлу тошноту. Он хотел, чтобы все это кончилось. Почему никто не вмешивался? Где Мигель?

Гарри с усилием протянул руку, чтобы ухватиться за стойку бара.

И движение вокруг него внезапно прекратилось.

Толстый стоял уже там, где его впервые увидел Гарри, у бара, его спутник — сзади. И оба смотрели на Гарри и слегка улыбались заговорщицки, как посвященные в тайну, которую только они и Гарри теперь разделяли.

— Прочь с дороги.

В дальнем углу Гарри увидел поднятую руку: это был Октавио, мексиканец, опекавший шлюх и прикарманивавший часть их дохода в обмен на свою опеку. В свою очередь Октавио делился с Гарри. Но его проблемы не касались Гарри. Он кивнул и вернулся к работе. Закончил отмывать следы пролитого пива, затем осторожно проскользнул в небольшую ванную комнату за баром и, закрыв стульчак, успел посидеть какое-то время, пытаясь унять дрожь в руках, прежде чем его неудержимо вырвало в раковину.

Когда он вернулся в «кантину», толстяк и его спутник уже ушли. Только Октавио поджидал его. Выглядел он ненамного лучше, чем Гарри.

— Ты в порядке?

Гарри сглотнул. Он все еще ощущал во рту желчь.

— Лучше мы это забудем.

— Думаю, ты прав.

Октавио жестом показал на бутылку бренди на верхней полке за стойкой. Гарри взял бутылку и вылил содержимое в стакан. Мексиканец положил двадцатку на стойку.

— И тебе не помешает.

Гарри налил и себе стакан, стараясь держать руку твердо.

— Тут была девка, — начал Октавио. — Не местная. Черная мексиканка.

— Помню, — сказал Гарри. — Она была здесь сегодня вечером. Новенькая. Я решил, что твоя.

— Она не вернется, — сказал Октавио.

Гарри поднес стакан к губам, но обнаружил, что ему не выпить содержимое. Вкус желчи возвращался. Девчонка сказала, что ее зовут Вера. Мало кто из этих женщин пользовался настоящим именем для работы. Гарри разговаривал с нею раз или два. Да и видел ее, возможно, раза три, не больше. Она казалась довольно приятной для шлюхи.

— О'кей, — сказал Гарри.

— О'кей, — повторил Октавио.

Так она и исчезла, эта девчонка.

В мотеле «Спайхоул» постояльцы занимали только три номера. В первом о чем-то спорила молодая пара, направлявшаяся в Мексику. В соседнем номере мужчина, не снимая куртки, сидел на кровати, наблюдая мексиканское игровое шоу. Он оплатил за комнату наличными и теперь отдыхал в этом затерянном в пустыне мотеле, наблюдая, как пары обнимают друг друга, когда выигрывают призы.

В последний номер из занятых вселилась одинокая путница. Она была молода, ей едва исполнилось двадцать. В «Лучшем отдыхе у Гарри» ее звали Верой, но те, кто искал ее, знали ее как Серету. Ни одно из имен не было настоящим, но для нее больше не имело значения, как ее называют. У нее не осталось ни семьи, ни того, кто бы мог о ней позаботиться. Когда-то она посылала деньги домой матери в Хуарес, чтобы пополнить тот скудный заработок, который мать получала за свою работу.

Когда Серета звонила домой, она врала Лилии, своей матери, будто работает официанткой в Нью-Йорке. Лилия не спорила, хотя знала, что ее дочь, еще до того как та уехала на север, часто видели у ограды жилого комплекса микрорайона Кампестре Хуарес, где жили богатые американцы, а из местных женщин в такие места допускали только прислугу или шлюх. Потом, в ноябре 2001 года, тело сестры Сереты, Жозефины, нашли среди восьми других тел на бывшем хлопковом поле около торгового центра Ситио Колозео Балле. Тела оказались страшно изуродованы. Среди бедняков начались волнения, поскольку эти восемь были не первыми молоденькими женщинами, которых находили мертвыми в этом месте, и ходили слухи о богатеях за запретными оградами, которые теперь добавляли к списку своих развлечений убийство ради забавы. Мать Сереты велела ей уезжать и больше не возвращаться. Мать так никогда и не упомянула в разговоре с дочерью ни Кампестре Хуарес, ни богатых мужчин в их черных автомобилях.