Потом была победа - Михаил Иванович Барышев

— Искалечить себя таким манером можно за дважды два. Теперь каждые руки нужны, а ты взялся эдакие фортели выкидывать.

— Мои руки не в счет, — угрюмо ответил Николай.

— Зря говоришь, — желтоватые глаза Степана Тарасовича скользнули по Орехову, угадали под гимнастеркой тугие от костылей бицепсы. — Такие шатуны у тебя, парень, а говоришь — не в счет… У нас вон девчата не могут трактор прокрутить, когда заглохнет, а ты прибедняешься.

— Тяжелая уборка будет, — продолжал комбайнер. — Хлеб низкий, колос слабо зерно держит. Деликатно косить надо, а тут штурвального в армию забрали… Механик ловчит в напарники свою племянницу сунуть, Лидку… На кой черт она мне нужна, лентяйка безрукая. Ей бы спать до полудня да с парнями лапаться. Другие девки хоть в работе разумны, а эта уж где ни побывала. И продавцом, и завклубом, и на осеменении коров… Теперь штурвальным суют, чтобы гарантированную оплату ей получать… Хитер наш механик Леонтий Кузьмич… Где штурвального взять — ума не приложу.

— Тяжелая эта работа? — неожиданно для себя спросил Николай, которому все больше нравился неторопливый и рассудительный комбайнер.

— Не очень чтобы тяжелая, — Степан Тарасович аккуратно погасил цигарку. — На подмену со мной работать. Стой на мостике да крути штурвал, чтобы хедер в землю не ткнулся. Вот и все дело.

— А сидеть на мостике можно?

— Пожалуй, можно, — ответил Степан Тарасович. — Раскладную скамеечку приспособим, и сиди сколько угодно. Тряско, конечно, но ничего. Недельки за две и тебя подучу. Все лучше, чем без толку ногу пробовать. Одни ведь ребятишки и бабы кругом, а в уборку не только каждые руки, каждый палец на счету… Значит, договорились, парень?

— Договорились. Завтра приеду оформляться.

Вечером в дом Буколихи ввалился горбоносый человек в галифе и пыльных парусиновых сапогах. На руке у него болталась камча. Через плечо перекинут мешок.

— Давай, хозяйка, товар, — без всяких предисловий сказал он. — Братан пожаловал в гости. Год не виделись. Он у меня в начальстве ходит.

— Нет водки, — ответила Буколиха. — Сына недавно в армию провожала. Ничего не осталось.

— Цену набиваешь? — усмехнулся покупатель. — Ладно, за горло взяла… Пуд за пару бутылок даю. Пшеничка свеженькая.

«Украл, сволочь, и не скрывает», — зло подумал Николай. Придерживаясь рукой за стенку, он встал и пошел к горбоносому, тяжело припадая на больную ногу. Он нагнул голову и стиснул кулаки. Понимал, что задержать, скрутить руки не хватит сил, а вот в морду дать, пожалуй, он сумеет.

Покупатель беспокойно ворохнул глазами и попятился.

— Чего тебе? — растерянной скороговоркой заговорил он. — Чего уставился? Свой хлеб меняю…

— Свой, сука? — переспросил Николай и тяжело взмахнул кулаком, вложив в него всю злость.

Покупатель увернулся от удара и вскинул над головой змеистую, с свинчаткой на конце камчу. Но ударить не посмел. Коротко выругался, подхватил мешок и крутнулся к двери.

— Откуда он? — спросил Николай Буколиху. — Фамилию знаете?

— Запамятовала, — ответила Анна Егоровна и уставилась на Николая недовольными глазами. — Чего в моем доме распоряжаешься? Большую ты волю, парень, взял.

— Кончайте вы этот промысел! — Николай шагнул к Буколихе. — Ворованный хлеб скупаете, — зло сказал он. — Война идет, а вы шинок завели.

— Ты мне не указ, — отрезала Буколиха. — Своя голова на плечах есть, да и в доме я хозяйка.

— Кончайте промысел, — повторил Николай. — Не пущу я больше во двор ни одного человека с ворованной пшеницей.

— Ишь как завернул, — усмехнулась Буколиха. — Не круто ли берешь, Коля? Промысел кончить легче легкого, да ведь тебя надо каждый день мясом кормить. От окорочка, от сальца ты тоже не отказываешься.

Орехов побледнел. Ответить, возразить на это ничего не мог. Четыре месяца сидел нахлебником у Анны Егоровны, и она имела право сказать ему так.

— Не с неба ведь, дружок, все это валится, а вы́ходить я тебя должна. Должна на ноги поставить, — продолжала Анна Егоровна, и ее выцветшие глаза в упор глядели на Николая. — Рукам, ты знаешь, я отдыха не даю, да мало этого по нонешним временам. Головой надо подсоблять. Без ума да без хлеба не проживешь.

Утром, собираясь в МТС к Степану Тарасовичу, Николай не тронул завтрак, оставленный на столе под холстинкой. Не прикоснулся к кувшину с молоком, к вареным яйцам, к ветчине.

Отрезал только горбушку от каравая. Половину съел, запил квасом. Другую половину сунул в карман. На это он имел право — из колхозной кладовой муку Николаю выдавали каждый месяц.

ГЛАВА 5

Над комбайном плыла пыль. Она поднималась из-под колес, летела от хедера, как из огромной трубы, валила из соломотряски. Пыль забивала горло, резала веки. Полова залетала под гимнастерку и щекотно липла к телу.

В голове звенело от бензинового чада. Мотор полыхал жаром, как протопленная печка. Железный настил мостика дрожал, и дрожь тупо отдавалась в затылке.

Солнце стояло в упор. Хотелось пить. Николай глотал липкую слюну и удерживался. Знал, что несколько глотков еще больше распалят жажду.

Вторую неделю Николай работал на комбайне. Жил на стане в дощатом вагончике с узкой дверью, захватанной мазутными руками. В вагончике вдоль стены были нары. На них, постелив солому, спали вповалку.

Дни катились, как спицы в колесе. После смены сил хватало лишь на то, чтобы вылить на себя ведро воды, наскоро выхлебать миску борща и добраться до вагончика. Сон был глубокий, без сновидений, оглушающий и бездонный.

Степана Тарасовича мучила застарелая язва. В жару он работать почти не мог. Крепился до последнего, ворочал желтыми белками, морщился от боли, потом сдавался. Сползал с мостика, держась рукой за живот, пил воду с содой и уходил отлеживаться в тень.

Нехитрую работу штурвального Орехов одолел быстро, а уход за механизмами взял на себя Степан Тарасович. Каждый вечер возился он возле комбайна, как мышь в припечке. Позвякивал ключами, сопел масленками и тавотницами, смазывал, подкручивал. Без этого ухода вдрызг изношенный «Коммунар» развалился бы на первом же круге.

Раскаленный металл штурвального мостика, жар мотора и полуденный солнцепек оказались для Николая полезнее, чем песочные ванны на берегу Иссык-Куля. Теперь он уже ходил с палочкой. Нога ощутимо крепла, икра наливалась упругостью, колено перестало дрожать от усилий.

«Здорово», — не раз думал Николай, выстаивая тяжеленные смены за штурвалом. Надо было ему раньше кончать со слякотью: инвалид, мол, калека, бедняжечка… Бугай чертов, отъел на Буколихиных харчах морду поперек шире, шею жердиной не перешибешь.

Крепко прихватило засухой хлеба. Степан Тарасович говорил, что раньше с гектара меньше двадцати центнеров не брали. Он знал здесь каждый массив.