Литературная Газета 6360 ( № 8 2012) - Литературка Литературная Газета

Читая эту книгу о Мандельштаме, понимаешь, что именно порождает чудо его поэзии. "Древние уважали молчащего поэта, как уважают женщину, готовящуюся стать матерью" (Н. Гумилёв). Мандельштам давал своему слову доспеть, избегая ситуаций говорения вместо молчания (И. Анненский, "Недоспелым поле сжато[?]"). Его "Silentium" о том, как не высказаться, пока слово ещё не тождественно звучащему внутреннему слепку формы, в то время как тютчевское "Silentium!" - о том, "как сердцу высказать себя". Молчание у Мандельштама - одна из стадий создания поэтического произведения, умение ждать: ведь живое слово, по мнению поэта, "не обозначает предметы, а свободно выбирает, как бы для жилья, ту или иную предметную значимость, вещность, милое тело" ("Слово и культура"). Слово становится плотью, для того чтобы поэт не унёс с собой звучащий внутренний образ, предваряющий написанное стихотворение. Ни одного слова ещё нет, а стихотворение уже звучит. Это звучит внутренний образ. Уже не морская пена, но ещё не Афродита.

Она ещё не родилась,

Она - и музыка, и слово[?]

Тютчевское "Silentium!" с императивным восклицательным знаком - это приказ себе. Название у Мандельштама задано как предмет размышления. Уже в составе книги "Камень" "Silentium" обратило на себя внимание ведущих критиков и поэтов того времени: М. Волошина, Н. Гумилёва, В. Ходасевича, А. Дейча, Н. Лернера и др. В свете этого созвездия современному литературоведу удаётся по-своему решить проблему мандельштамовского молчания, чьё дыхание и в других текстах, "золотая забота" лирического героя которых - тяжесть духовной работы, вынашивания, вызревания поэтического слова. Жизнь зарождается и возрождается в "тяжести и нежности".

Дора Черашняя читает Мандельштама через других поэтов.

И всласть, с утра до вечера,

Заученную вхруст,

Одну сонату вечную

Играл он наизусть[?]

В этих стихах угадывается лермонтовское: "Одну молитву чудную / Твержу я наизусть[?]". "Лермонтовский эпитет "чудная" неизбежно участвует в семантике образа сонаты, несмотря на своё отсутствие". Образ Александра Герцевича-Сердцевича отражается и в произведении Маяковского "Юбилейное" ("Александр Сергеевич, разрешите представиться[?]").

Александр Герцевич, по мнению Д. Черашней, играет одну из трёх последних сонат Шуберта - си-бемоль мажор. В ней душа композитора достигла высоты, с которой "в его 31 год будет не страшно умирать". Ритмическая организация стихотворения Мандельштама "Жил Александр Герцевич[?]", по М. Гаспарову, - "чередование неправильного ямба и неправильного хорея". Источник неправильности Д. Черашняя обнаруживает в своеобразии финала шубертовской сонаты, демонстрируя свою гипотезу наглядно, на нотах. Многие люди обострённо воспринимают мир либо слухом, либо зрением, в зависимости от этого предпочитая музыку или живопись. Но, находя композиционное соответствие музыкального и поэтического текстов, в другом случае автор книги с не меньшим знанием предмета сравнивает колористическое решение и композиционное движение сверху вниз у Моне ("Сирень на солнце") и Мандельштама ("Импрессионизм"). По-иному, чем французский художник, решая проблему светотени, изображая предметы жёсткими и тяжёлыми, поэт методом импрессионизма "не только скрывает в этом стихотворении чудовища доставшейся ему эпохи, но и вскрывает их суть".

В книге немало удивляющих и веских наблюдений над психологией творчества и поэтикой Мандельштама, будь то понимание им процесса рождения текста или "заклинательность" его синтаксической конструкции, а также над поэтикой вообще ("отсутствие названия - знак повышенного лиризма текста" и др.) М. Волошин говорил о Мандельштаме, что тот "не хочет разговаривать стихом - это прирождённый певец". Говорить о таком поэте научной прозой, и говорить хорошо, - дар особый.

Попытка прочтения Д. Черашней Мандельштама - уже литературоведение, но ещё литература, от тепла которой не остыли страницы.

Елена ЗЕЙФЕРТ, доктор филологических наук

Куда плывёт балкон над садом?

Куда плывёт балкон над садом?

КНИЖНЫЙ  

  РЯД

Знаменская И. Портрет куста : Стихотворения. - Санкт-Петербург: Геликон плюс, 2011. -144 с. - Тираж не указан.

В стихи Ирины Знаменской я влюбился, если можно так сказать, с первого взгляда. В далёком-далёком 1982 году я жил в Караганде, ответствовал за отопление трёхсоттысячного жилого массива и был "чистым технарём". Если бы кто-нибудь мне тогда сказал, что я сам буду стихи писать, я бы со смеху помер. Но стихи тем не менее я любил. И вот однажды со мной случилось нечто, ну прямо как в стихотворении Ирины:

Из русского языка,

Летящего в стратосфере,

Выпрастывает рука

Слова о любви и вере.

В одном из книжных магазинов города моя рука безошибочно "выпростала" из великого множества небольшую, изданную в Ленинградском отделении "Советского писателя" тоненькую книжку стихов "Долгий свет". С обложки на меня с затаённой усмешкой глядела девушка-женщина, и что-то в ней было такое необъяснимое[?]

Я пришёл домой и прочитал:

[?]Мне бывший муж

случайно повстречался:

С него текла забвения вода.

И стихи Ирины зажили во мне своей особой, тайной жизнью[?] Я много чего, уезжая, оставил в Казахстане, а вот книжку Ирины взял с собой.

17 лет спустя, уже членом СП Казахстана и России, я волею судеб оказался уже в Санкт-Петербурге, где на одном из многочисленных литературных мероприятий некая литературная дама, которой я как-то сказал, что люблю стихи Ирины Знаменской и считаю её поэтом от Бога, не скрывая раздражения, процедила сквозь зубы: "Вон твоя Знаменская сидит[?]" Я тогда не решился к Ирине подойти - она думала о чём-то своём, а всё литературное действо обтекало её и уносилось куда-то в пространство. Но служанка-память тут же подсказала мне её строчки:

Ничья, ничья, ничья! -

Не ваша и не ваша:

Фамилия моя

Как именная чаша[?]

И вот на одном из Пушкинских праздников в Михайловском мы с ней оказались в группе санкт-петербургских писателей. Ирина тогда курила только сигареты с ментолом, а они у неё закончились[?] Вот тут (а говорят, что курение вредно) и настал мой "звёздный час": я тоже всегда курил сигареты с ментолом, и они у меня, к счастью, были[?] Пользуясь случаем, я рассказал ей, что давно люблю её стихи и даже многие прочитал наизусть. Так состоялось наше знакомство. Она и оказалась в дальнейшем такой, какой я её себе представлял и как она о себе сама сказала:

Ничья. Какая есть.

Одна со всеми вместе.

А в родственники лезть -

Лишь к совести и чести.

А потом (во времена, когда "ЛГ" приглашала поэтов в Москву для чтения стихов у памятника В. Маяковскому) мы с Ириной были приглашены для участия в празднике поэзии. Нас поселили в гостиницу "Россия" (ту самую, вместо которой сейчас в центре Москвы руины), а вечером гуляли вокруг Кремля. И я рискнул (мужчина не должен быть трусом) подарить ей свою только что вышедшую книгу стихов. Она как-то по-детски беспомощно поглядела на меня и сказала: "Ну зачем ты это делаешь? Я вечером приду в номер и прочитаю её[?] Не знаю, как буду к тебе после этого относиться[?] Я уже испытала столько разочарований[?]" О, как мне теперь понятна эта стихобоязнь!

Я вернулся в номер, а в голове всё звучали её строчки:

[?]Как нежная рождается

из пены -

И волосы, и волны -

по колена[?]

И как сосед выходит

на крыльцо,

До морды сконцентрировав

лицо!

Ночь была ещё та[?] Я, ворочаясь с боку на бок, вспомнил, как на одном из поэтических мероприятий читал стихи человек (не без искры Божьей) и некая литдама встала и стала "разбирать" в буквальном смысле этого слова услышанное с видом величайшего знатока. Но ей не удалось закончить свою пламенную речь[?] Ирина резко (её голубые глаза стали цвета холодной стали) и негромко сказала: "Немедленно замолчите. Вы не имеете права ЗДЕСЬ говорить[?]"