Особенная - Лидия Чарская

Лика машинально положила руку на рукав его фрака и последовала за ним на эстраду.

Вид большого ярко освещенного зала и целой толпы нарядной, блестящей публики сразу ошеломил и смутил молодую девушку. Пока аккомпаниатор настраивал мандолину, Лика машинально направила глаза в партер, ища среди нарядной публики своих родных и знакомых. Вот, в первом ряду кресел между обеими дочками сидит баронесса Циммерванд. Она поймала взгляд Лики и улыбнулась ей ободряющей, ласковой улыбкой. Вот сухопарая Нэд подле своей глухой тетки-фрейлины. Вот обе княжны Дэви… Подле них Бэтси… Толя… Жорж Туманов и Федя Нольк, пажи, товарищи брата. Правее от них Рен с ее женихом Чарли Чарливичем, а там дальше petit papa, спокойный, и серьезный и мама… мама похожая на фею лета в своем зеленоватом тюлевом платье затканном водорослями, с белым венчиком из жемчугов над пышной прической. Глядя на них всех Лика почему-то вспомнила о других людях, далеких от нее теперь и в тоже время чудно близких ее чуткому, волнующемуся сердечку.

Тетя Зина и синьор Виталио, положившие всю свою жизнь для других, представились сейчас так живо ее взорам…

И вмиг перед Ликой выплыли милые, хорошо знакомые ей картины: ароматично-душная итальянская ночь, запах роз и магнолий, белая вилла, словно повисшая над синими водами красавицы Адриатики, и чья-то песнь, сладкая, как жизнь, свободная, как радость…

Как во сне стоит перед Ликой эта дивная страна песней и аромата цветов.

Лика словно видит перед собою голубое море и тут же видит и другое море, море цветов и зелени, ласкающее взор… И волны звуков над этими двумя морями, волны песен, какие только может дарить эта лучезарная, певучая страна, слагаются в ее сердце…

И, вспомнив о них, об этих песнях, Лика запела «Addio Napoli» (прощание с Неаполем). Аккомпаниатор чуть слышно вторил ей на мандалине. И рыдание серебристых струн инструмента слилось со звучным, сочным молодым голосом Лики.

Нежный, мягкий, чарующе-красивый, он так и лился теперь серебристой волной прямо в зал, впиваясь в мозг и сердца слушателей таких равнодушных и выдержанных светских господ и дам.

И Лика уже не волнуется больше, как за минуту до этого. Она видит благоухающий юг, голубое небо, тетю Зину и дорогого учителя и точно забывает обо всем остальном.

И, когда девушка замолкла внезапно, оборвав свою песню на высокой ноте, и услышала бурные аплодисменты по своему адресу, она точно очнулась, точно проснулась от долгого и сладкого сна.

Публика не унималась, продолжая выражать свои восторги.

Она неистово хлопала, требуя новых песен, нового исполнения.

И Лика пела одну песенку за другою, пела просто и искренне, выбрасывая слова и звуки мелодий из самых недр своей девичьей души. Это было и красиво, и трогательно в одно и тоже время, и все больше и больше наэлектризовывало вечно скучающую, вечно резонирующую петербургскую толпу.

Когда Лика, наконец замученная, усталая покинула под оглушительный гром аплодисментов эстраду и вошла в свою уборную, ей казалось еще, что ее сон продолжается наяву.

Здесь посреди комнаты стоял высокий пожилой цыган в красивом, расшитом золотом, костюме, с гитарой, обвязанной широкой лентой.

Что-то знакомое показалось Лике в лице пожилого цыгана в его огромных печальных глазах.

— Князь Гарин! — машинально произнесли губы девушки, и она стала внимательно разглядывать симпатичного ей человека в его новом виде.

— Простите! — произнес князь Всеволод, — простите, но я думал, что вы пройдете с эстрады в зал, и воспользовался вашей уборной… Но как вы пели! Лидия Валентиновна!

— Вам нравится? — с детской простотой спросила Лика.

— О! Я не мог быть в зале, — он указал на свой костюм, — но слышал все до слова из этой комнаты. Если бы вы не были светской барышней, мадемуазель Горная, то из вас вышла бы знаменитая певица…

— Правда? — искренне обрадовалась Лика. — Синьор Виталио говорил мне то же постоянно.

— Это ваш маэстро?

— Да! Ах, какой он дивный, если б вы знали, какой чудесный!

— Если позволите, мы поговорим о нем с вами за котильоном. Ведь неправда ли вы останетесь на танцы? Да?

— О, да! — воскликнула Лика, — мне так хочется движения, радости звуков… А разве вы танцуете? — удивленно осведомилась она.

— Только «тяжелые» танцы, — усмехнулся он. — Мой возраст не позволяет мне уже кружиться, как юноше… Но кадриль я люблю до сих пор, — с достоинством подтвердил Гарин. — Во время кадрили так славно говорится под аккомпанемент музыки. А теперь вы не откажите мне в счастье послушать мое пение, неправда ли? Не такое строго-прекрасное пение, как ваше, конечно, но которое должно быть близко вам, как продукт вашей родины? Да?

Лика молча наклонила свою золотистую головку и направилась в зал.

«Какой он милый, этот князь! — подумала она по дороге, — и совсем не гордый».

А она еще так сконфузилась там, на заседании, когда он подошел поблагодарить ее. Как он сказал тогда, как сказал? — припоминала в своих мыслях молодая девушка. — Ах, да.

«Позвольте вас поблагодарить за ваш настоящий порыв настоящей русской души».

Значить, и он также понимает и ценит такие порывы! Значить и он был на моей стороне и он сочувствовал этой бедной Феничке, значит он добрый, чуткий, а не холодный и прячущий ради условий света все лучшее, что есть у него в душе. И под впечатлением встречи с добрым чутким человеком Лика вся радостная вышла к публике.

Поздравления, похвалы, улыбки и комплименты так и посыпались со всех сторон на молодую девушку.

Мария Александровна, приятно польщенная успехом дочери, притянула ее к себе и стояла подле Лики, с удовольствием разделяя ее радость и триумф.

— Где она? Давайте мне ее сюда злую, недобрую! — пробасил навстречу им знакомый голос баронессы, — до сих пор не навестила меня, старухи, гордячка этакая! — и, энергично очищая себе дорогу, великанша Циммерванд предстала перед Ликой во всем своем грандиозном величии. — Молодец девочка! Как жаворонок пела. Уж ты прости, что я от полноты души «ты» тебе говорю. Приятно было слушать! Дай-ка я поцелую тебя за это. У тебя такая чистота в твоем пении, точно цветами от него пахнет… право, цветами полевыми, душистыми. Вы, ma chère, дочку-то побалуйте! — неожиданно обратилась баронесса к Марии Александровне, — она у вас — сокровище неоцененное! Да!

— Лидия Валентиновна! Вот кузен Сила, горит желанием быть представленным вам! — произнесла Бэтси Строганова, подводя к Лике огромного роста широкоплечего и полного мужчину.

Лика была поражена внешностью молодого заводчика. Это был настоящий русский богатырь по виду; тот, о которых поется в былинах народного эпоса: «и в плечах сажень косая, и роста богатырского, и очи соколиные, и кудри русые», и при всем этом необычайное добродушие, запечатлевшееся в его полном румяном лице, заканчивающемся мягкой курчавой бородкой. Доброта и несказанная сердечность, почти кротость, сияющая в больших ясных голубых глазах, делали его похожим на большого ребенка. Здоровьем, исполинской мощью и детским добродушием веяло от всего существа Силы Романовича Строганова. И при этом в нем была какая-то застенчивость, не подходившая к внешнему облику этого великана. Лика с ласковой улыбкой протянула ему свою маленькую ручку, которая потонула, как в пучине, в громадной руке молодого заводчика.

— Осчастливили, барышня, благодарим вас покорно! — приятным низким басом произнес Сила Романович, осторожно пожимая хрупкие пальчики девушки. — Такого пения я и не слыхивал… не земное что-то! Да-с!

— Очень рада, что угодила вам, — с милой застенчивостью произнесла Лика.

— Уж так угодили, что кузен Сила даже тысячный билет в пользу общества пожертвовал! — с улыбкой произнесла Бэтси.

— Ну, уж вы это напрасно, сестрица, — пробасил молодой купец, — после такого неземного пения и вдруг о деньгах-с. Не годится.

— Сила Романович, неужели опять пожертвовали? — взволнованно произнесла Мария Александровна.

— Так точно. Благоволите принять.

— О, какой вы великодушный и благородный! Завтра же напишу подробный доклад принцессе.

«Славный какой!» — подумала Лика, с удовольствием глядя на этого большого ребенка, застенчиво улыбающегося ей.

Она хотела чем-либо выразить ему свое расположение, как-нибудь ободрить его застенчивость, но вдруг неожиданно утихли звуки оркестра, заполнявшего антракт, и на эстраду высыпала целая толпа цыган и цыганок.

В ту же минуту зал дрогнул рукоплесканиями. Этим он приветствовал появление нового певца, легко и свободно вышедшего на эстраду. Это был князь Гарин, почти не отличавшийся своим внешним видом от прочих настоящих цыган.

Князь низко наклонил свою красивую седеющую голову в общем поклоне, потом непринужденно опустился на стул и взял первый аккорд на гитаре.