Принцип неопределённости. роман - Андрей Марковский

– У меня другой склад ума, – упрямо не согласилась тёща. У вашей мамы профессия не как моя, мне имена сотни детей каждый год надо было запоминать, а ещё родителей, учителей, руководителей, на всё и всех памяти не хватит. У меня ум устал.

– Да, профессия экономиста способствует запоминанию цифр, я не против. Но стихи! – рассмеялся Кира, вдруг живо представив себе картину усталости тёщиного ума. Ум присел на пенёк отдохнуть, а Зинаида Матвеевна пошла дальше. – Вы просто не хотите себе признаться, что вам так проще. Вам по телевизору сказали, вам этого довольно. А на работе раньше инструкцию сверху спустили – исполняйте. Опять думать не надо, очень удобно.

– Конечно, вам намного легче. Вы сам себе начальник. Что придумали, то сделали, никто не командует. Что хочу – ворочу, за сколько захочу – продам. Обрадовались, стране тяжело, а вы все цены повышаете, нажиться хотите на народе, – не удержалась тёща от нападок в лице Кирилла на всех торговцев сразу. Ему не хотелось объяснять, насколько она не представляет себе механизмов ценообразования. Ещё бесполезней рассказывать причины будто бы внезапно возникших у страны экономических проблем, хотя начались они с накопления властями ошибок, а прочно и надолго закрепились свежими бедами – присоединением под бравурные лозунги никому не нужных территорий.

– Знаете, Зинаида Матвеевна, вы неправы. Сам не люблю торговое дело, много лет этим маюсь. И обидно мне, что не могу взять и задрать цены, как хочу. Миллиард заработать на вас, беззащитных покупателях, и бросить побыстрей это противное занятие. Я ведь до сих пор жалею, что не остался музыкантом. Да-да, жалею! Вы первая всегда убеждали бросить. Вам казалось, что музыкой мы мало зарабатываем, вообще почти не зарабатываем. Конечно, вы тогда целым районным управлением образования командовали, куда нам было до вас! И я поддался этому всеобщему дурацкому ажиотажу, жажде наживы, богатства, с которым, как тогда вам и многим другим казалось, всё изменится. Прибавится счастья, как же! От этого бизнеса какое к чёрту счастье! Деньги ещё никому в этом мире счастья не принесли, другими банкнотами оно измеряется.

– Вы сейчас наговорите, Кирилл, будто я во всём виновата.

– Нет, я сам виноват, – возразил ей Кирилл. Его задевали вечные тёщины придирки, и почему-то сейчас, совсем невовремя, они вспомнились. – Слишком быстро я забыл, как был счастлив студентом, когда стипендию получал сорок рублей в месяц, изредка с ребятами что-то на танцах подрабатывали, иногда нам натурой платили – давали наборы продовольственные с колбасой, майонезом и сгущёнкой. Курицу копченую иногда давали или рыбу, их вкус до сих пор помню, вкуснее всех теперешних деликатесов. Вкус портвейна советского помню. Вот тогда я был счастлив. Я занимался любимым делом, и мне никто никогда не говорил, что я никчёмный и бестолковый идиот.

– Да кто вам говорил такое! – возмущённо вскинулась тёща. – Танечка вас всегда поддерживала и защищала, бедная моя девочка.

– Я и вправду стал дураком, когда перестал песни петь и пошел искать удачи в торговле, купи-продай, в деньгах этих проклятых, – неожиданно для самого себя спокойным тоном продолжил Кира. Он как будто воочию увидел давнее, своё и Танино время из их недолгой совместной жизни. – А ведь они нам с Танечкой никогда не были особенно нужны, деньги. Вы её неправильно воспитали, в смысле не по-своему. Ей никакое богатство было не нужно, она была скромная, семейная, мамой ей нравилось быть. Как она с Ванькой маленьким чудесно занималась! Ваня поэтому и учится хорошо, и музыкой занимается, и в спорте у него есть достижения. Надеюсь, он себе правильную профессию выберет и будет успешней в жизни, чем я. А вы что делаете с Машей? Школа, телевизор и компьютерные игры. Никуда не пускаете. Ещё пару лет покормите – девочке в школу станет стыдно ходить, дразнить её будут, комплексы всякие у неё разовьются. Когда вырастет и девушкой станет, сколько она потеряет из-за вашей дурацкой заботы, которую вы называете любовью!

– Как вы можете! – зашлась гневом тёща, но сегодня ему отчего-то стало всё равно, что она скажет или подумает.

– Зачем ей эти пятёрки по арифметике и русскому, если вы собственной дочери работать не разрешали. Таня у вас с отличием педагогический закончила, и ради чего? Чтобы детей своих учить, для этого? Тане повезло, у неё хотя бы десять счастливых лет жизни было, а с Машей вы что делаете? – он не смог остановиться даже когда тёща отправила Машу в свою комнату, а ему сделала страшные глаза. – Вы не подумайте, я всё очень хорошо помню, забыть не получается. Квартирку нашу маленькую, семью нашу – с Ваней уже настоящая получилась семья – ни машины тебе, ни дачи, никаких лишних забот и расходов. И самое главное: любовь, вот с ней в сумме выходило счастье. И она была жива, Танюша.

Денег никогда у вас не просили, своих хватало. Конечно, спасибо, помогли вы с квартирой, так я ведь в долг у вас брал, а не насовсем. Питались, само собой, не так, как сейчас. Тогда всё как-то по-простому, вы лучше меня это должны помнить, мне это было неважно, поэтому наверное я не помню. Помню только какие-то маленькие радости: сделает Танечка салат, всегда у неё получалась вкуснотища. До сих пор люблю оливье, сейчас делаем с Ваней обязательно под Новый год, тридцать первого декабря, в Танину память.

Венгерский зелёный горошек «Глобус» каким вкусным тогда казался! Сейчас в магазинах всего полно, даже после санкций этих дурацких, и горошка разного навалом – а уже не надо, не хочется почему-то. Напиться – и то не хочется, хотя на каждом углу продают и денег полно, чтобы купить. А вот не хочется! Не в водке счастье, это всем известно, и тем более не в деньгах.

Если бы Таня была жива, не знаю, было бы сейчас у нас полное счастье. Потому что понятие это слишком большое, объёмное, как целый мир, словами его не расскажешь. Это можно только чувствовать, есть оно или нет. А почувствовать можно, только когда рядом человек любимый, когда сам здоров и дети в порядке, и родня благополучна, и в доме всё хорошо, и в стране, и не убивают никого рядом, и перспектива в жизни есть, пусть маленькая, другим непонятная, пусть для кого-то глупая, но есть, и она – своя! Вот если соберётся всё это вместе, из маленьких кусочков склеится, тогда и будет счастье. Вовсе не в пирогах ваших слишком вкусных и не в пятёрках, которые Маша вам из школы приносит.

– Не ожидала такого от вас, – лицо Зинаиды Матвеевны покрылось красными пятнами, она дышала громко и часто; так делают пловцы, когда готовятся глубоко нырнуть. – Всю жизнь старались с Павлом Сергеевичем, царствие ему небесное, помогали вам. Внучку столько лет одна на своём горбу тяну!

– А мне удивительно, что вы после всего обязательно найдёте, в чём меня упрекнуть. Дочку у меня отняли – и всё равно я виноват. Деньги, мной заработанные, в телевизоре этом новом, моя квартира немаленькая детям останется, железяка на колёсах во дворе стоит, дом в лесу пылью зарос – некому туда ездить. И не надо всё это никому – ни мне, ни тем более вам. Вы меня всё время Танечкой попрекаете, будто я её не уберёг. Так говорите, будто это я один хотел дочку. Как будто она не хотела, и вы о внучке никогда не говорили, этакий я злодей-узурпатор. Как будто я жену после этого сволочного роддома два года не спасал, и знаете прекрасно, что если бы мог – всё отдал бы, чтобы назад её вернуть. Знаете, что я только ради детей живу и работаю, а вместо этого подговариваете дочь против меня. Пускай она меня редко видит, со мной и с вами всё давно ясно, но ведь Маша с родным братом уже месяца три не виделась! Зачем всё это, почему, для чего, что это за месть такая с вашей стороны? Вы мне не можете простить, что дочка умерла раньше вас? Так я больше вашего себе этого простить не могу!

Он ушел, не хлопая дверью и не попрощавшись с дочкой. На душе было муторно не только от плохого разговора – слова давно просились наружу и хорошо, что случайно вырвались. Напротив, после высказанного немного полегчало, хоть ничего не изменилось и измениться никак не могло. Это своеобразный аналог слёз: можно держать в себе, копить и страдать, но со слезами вся дрянь вытекает изнутри гораздо быстрей.…

А тёща – что тёща? Она придумала себе простое, единственно для себя правильное объяснение, она держит Кирилла за прежнего провинциала, который свалился им, «коренным ленинградцам», на голову, именно от него все их несчастья. Элементарно, как вера в Аллаха. Даже со сватами практически не разговаривает. Поздоровается по телефону – и трубку Маше суёт: «Поговори с бабушкой и дедушкой».

С родителями Кирилла хорошо общался покойный тесть, Павел Сергеевич. Он не выставлял себя ни коренным (родители его появились в Ленинграде после проведённой Сталиным «кировской» чистки партхозактива), ни особенно образованным (рабочий с незаконченным высшим). Кира даже подозревал, что тесть специально бросил институт, чтобы остаться пролетарием – тем в советские времена полагались разные преференции и льготы, да и платили гораздо больше инженеров; хитрый, понимающий и практичный был мужик. «Людей теряют только раз». Его тоже жаль, как жаль Таню, как жаль друга Витьку. Вдруг он понял, что жизнь и здоровье тёщи ему совершенно не интересны, и осознание этого факта не прибавило ни капли доброты в его опустошённую душу.