Я стою у ресторана: замуж – поздно, сдохнуть – рано! (сборник) - Эдвард Радзинский

«До свидания, мальчики!» Точнее, прощайте! У Ибсена есть фраза: «Счастливый – это тот, на кого веяния времени нисходят сами собой». Неужели я?.. Кстати, статья получилась! «Добрый старик» отлично высек «разгневанного старика»! «Ищите женщину!» Да, она очень помогла мне написать эту статью… Может быть, без нее я и не решился бы. Я столько задумывал… и столько не решался! Но все эти два месяца я спал с ней под именем Д. Она изводила меня цитатами из его повести. И я терпел! Два месяца!

Самое интересное наступило недавно. Это простенькое существо погибало от двойственности: она уже не хотела быть похожей на мою (его) героиню. Нет, она безумно ее ревновала ко мне (к нему). В это время, клянусь, мне несложно было все ей рассказать и заменить Д. собой! Но я слишком ее ненавидел – за два месяца восторгов по его поводу. Ненавидел… и любил! Любил, черт побери! И с каким восторгом, вдохновением, опьянением – писал статью против его (моей) повести. И сегодня, когда ее напечатали, с трудом дожил, пока она пришла ко мне! И я разложил газету перед ней. Молча. Она с испуганным изумлением, уже чувствуя, что там нечто страшное, начала читать. А я смотрел, как она читает. Удивление… испуг… непонимание…. И тогда, закольцовывая сюжет, я с удовольствием объяснил ей все! Потом она валялась на кровати, тело ее содрогалось… А я… Я безумно любил ее в этот миг. И ненавидел… за ее отчаяние, за слезы… Она оплакивала его! Я знал, что нужно было сделать, и клянусь – она стала бы моей рабой. Но я не сделал. Я просто засмеялся и выгнал ее. Я не смог ей простить…»

«25 августа.

Браво! Вчера опубликовали еще две мои статьи. Одну о театре – о постановке пьесы по повести Д. «Любовь» в театре Ленинского комсомола.

У театра толпа. Билетики спрашивают от метро… Модный, супермодный писатель Д.

Меня встречали у входа: боятся нового критика! Молоденькая заведующая литературной частью – она очень общительная и очень бойкая (прежде это определили бы словом «наглая»). Сразу противно положила руку мне на плечо (терпеть не могу некрасивых женщин). И сказала заговорщически:

– А вы совсем молодой!..

– Это вас удивляет?

– Но вы так разнесли прозу молодых и повесть Д.

– А может быть, просто я другой молодой!

В ответ она засмеялась и уж совсем амикошонски втолкнула меня в зрительный зал, где меня подхватил администратор и угодливо сопроводил к моему месту. Но я успел услышать, как она небрежно сказала кому-то:

– В порядке! Это будет наш кадр!

Теперь самое смешное: спектакль очень понравился! Они убрали почти весь жаргон и «юморочек». Осталась притча, вечная и грустная, о Юноше и Девушке. Их первая ночь – вечное – «После любви люди и животные печальны»… Взволновало! Наверное, и потому, что никак не могу отделаться от воспоминаний о моей дуре. Самое грустное: дурища перестала мне звонить (первое время часто мне звонила и молчала в трубку), но я делал вид, что не понимаю, насмешливо спрашивал: «Кто это?»

И вот теперь жду, жду звонка… И ничего!

Короче, я так раздражен этим новым волнением, что разгромил спектакль с яростным энтузиазмом. Вот так – «ищите женщину»!

Статья удалась. Я быстро овладел кошмарным птичьим языком наших рецензий! «Потребность в искусстве героического накала и общественно значимых тем… Социально значимый герой не рождается на обочине жизни… Умение подменять истинную сложность жизни надуманными конфликтами (вроде пресловутого конфликта отцов и детей или порядком набивших оскомину брюзжания и фрондерства перезрелых мальчиков – «стариков»)…» Ну и в заключение: «Снижение общественной значимости конфликта неизбежно ведет к снижению литературно-художественного уровня. И ярчайшее доказательство тому – обидная неудача молодого писателя и талантливого коллектива театра Ленинского комсомола…»

Неужели все это писал обожатель Ренара и Пруста?.. А может быть, именно поэтому я смог? С высот Литературы – они все одинаковы: и Д., и его антиподы. Все равны! Все пигмеи!

Короче, я становлюсь фигурой: борцом! «Карфаген должен быть разрушен»…

Захотелось узнать реакцию Д. Позвонил ему, но он у нас, как всегда, в отъезде. Путешествует, пардон, – “мотается”».

«1 октября.

Позвонила завлитша. Почему-то позвонила ночью, когда все приличные люди давно спят. Сказала:

– Вы зарезали наш спектакль!

Оказывается, после моей статьи органы культуры постоянно вычеркивают спектакль из репертуара. Короче, теперь он не идет. Впервые чувствую вещественно – силу Слова! Силу моего слова…

– Поверьте, мне очень жаль, – отвечал я, «добрый старик» и «наш кадр». – Но, простите, иначе не умею. Если не высказывать свое мнение, искусство умрет, девушка.

Фантастическая банальность фразы особенно по душе.

И еще. Мне нравится современный театр! Раньше у актеров были амплуа: один играл героев, другой – злодеев. Но современный театр постиг сложность жизни. Никаких амплуа! Сегодня он – Иуда, подлец, трус, а завтра – герой! Идеальный герой нашего времени. Да здравствует театр!»

«2 октября.

Произошло самое неправдоподобное. Я ей позвонил! Сам. И она (она!) швырнула трубку. Позвонил снова! То же! Звонил бешено, безостановочно! Она не подходит к телефону. Она, которая преследовала меня преданной любовью! Вымаливала свидания! Звонила по сто раз на дню! Если я был занят – швырял трубку без лишних слов. И она звонила, звонила вновь. Она всегда была «до востребования». Ее звонок, мое слово – и она уже несется по городу. Жила она на другом конце города, и у нас была игра: я хронометрировал, за сколько времени она добиралась до моего дома после звонка. Как она была восхитительно бесстыдна и чиста в своей любви. Летели джинсы, блузка, она шагала через поверженную одежду своими точеными балетными ножками. Как металось в подушках ее детское лицо: расширенные глаза и сведенный судорогой рот.

И вот сегодня я решил с ней встретиться! Ну, просто так. Вру: был уверен, когда она меня увидит…

И я ее встретил. Шла после работы. Увидела меня и… побежала! Как легко двигались ее ноги! Лань убегающая! Я бросился за ней. Она вбежала в магазин и встала в очередь. Я встал за ней. Ее дрожащие плечи, крохотные ножки в маленьких красных туфельках.

– Я не буду больше с тобой… Я не хочу.

– Будешь, будешь… еще как будешь, – бессвязно шептал я сзади.

– Не буду! Понял? Не буду! – не оборачиваясь, с ненавистью шептала она.

И вот тогда я наступил ей на ногу. С силой наступил, всей ступней. Она вскрикнула и обернулась:

– Отстань от меня! Мерзавец!

Когда я наступил на эту наивную красненькую туфельку, которую она наверняка аккуратно вычистила (это были ее любимые туфельки), когда она взвизгнула от боли – некрасиво, уродливо, как же я обожал ее за боль… за слезы… за наклон головки. Клянусь, через мгновение опустился бы на колени и поцеловал бы эту туфельку, бился бы головой о грязный пол! К счастью, она была всего лишь девочка с московской улицы. Его героиня. Дурища! Она не почувствовала мига. И с жалким визгом, захлебываясь слезами, она побежала. И вот тут-то я понял. Ах, что же испытывали в своих застенках славненькие ребята из инквизиции! Когда извивались на дыбе женские задницы! Когда вчерашняя гордая принцесса обнимала ноги палача. Да-да, есть любовь казни: любовь палача к жертве и жертвы к палачу. Есть! Есть! Есть!

Вот этот бред, стоя на улице, шептал я! Интеллигент, любитель изящного. Как же мне хотелось догнать ее. И топтать, топтать… Нет, надо что-то делать. Я схожу с ума!»

«1 ноября.

Турбаза в монастыре.

Думаю, история с этой дурой потрясла меня больше, чем хотелось. Я уехал. Я придумал путешествие к предкам».

Кстати, отличная идея: половину завтрашнего последнего дня… посвящу предкам.

Каково название: «Воспоминания о них – перед встречей с ними»…

«Мне снился монастырь…» Сколько раз я думал об этом монастыре. И вот я иду по монастырскому двору. Бреду меж стен, где когда-то была игуменьей моя прапрапра… Безглавые соборы в белой ночи… Кресты в свое время пали жертвой сбора металлолома… Я ищу монастырское кладбище. Там похоронена она – игуменья Досифея. Но кладбища нет – его удачно переоборудовали в волейбольную площадку (что делать, в монастыре теперь турбаза). У этой волейбольной площадки лежит (все, что осталось от кладбища) могильная плита из серого гранита со славненьким текстом: «Прохожий, бодрыми шагами и я гулял здесь меж гробами, читая надписи вокруг, как ты мою теперь читаешь. Намек ты этот понимаешь? Так до свиданья, милый друг». На этой плите, подстелив куртки, ждут своей очереди играть в волейбол наши славные туристы. Действительно, турист выпил, закусил – на фига ему кладбище?

Короче, монастырь из центра мракобесия превращен в центр культурного отдыха.

В угловых башнях монастырской стены устроены отдельные номера – кельи «люкс» для начальства и избранных приезжих (я, как пишущий в уважаемых газетах, – избранный и, естественно, получил келью «люкс»). Но каков был мой восторг, когда я узнал, что в другой башне, естественно, тоже в келье «люкс» проживает «сам Д.», «тот самый Д.».