Капитан Наполеон (сборник) - Эдмон Лепеллетье

Марсель и Ренэ сидели, взявшись за руки, на траве и следили взглядом за бледным месяцем, плывущим в необъятном небе. Минута была торжественная. Словно пение птиц, раздавались в ночной тиши голоса влюбленных молодых людей.

– Я люблю тебя, Ренэ, и никогда никого не буду любить, кроме тебя! – горячо произнес Марсель.

– Я думаю только об одном тебе, Марсель, мое сердце навсегда принадлежит одному тебе! – нежно ответила Ренэ.

– Мы никогда не расстанемся! – воскликнул Марсель.

– Всегда, всегда будем вместе! – подтвердила его невеста.

– Ничто не будет в силах разлучить нас!

– Мы не расстанемся до самой смерти.

– Поклянись, что ты всюду последуешь за мной, моя Ренэ!

– Клянусь следовать за тобой всюду, куда ты пойдешь, Марсель!

– Мы вечно будем любить друг друга!

– Пусть эти ветви, эмблемы свободы, пусть эти деревья, являющиеся колоннами в храме Природы, пусть эти вековые тополя примут мои клятвы и будут свидетелями! – сказал Марсель с той напыщенностью, которая в те времена царила как в оборотах речи, так и в жестах, и, словно присягая, протянул руку к деревьям, которые были в особенном почете у революции как символы нации.

Ренэ последовала примеру Марселя: протянув руку, она тоже поклялась вечно любить и повсюду следовать за тем, кого она добровольно признала своим нареченным под тополями, посеребренными ласковым светом луны.

X

Когда молодые люди скрепили целомудренным поцелуем клятвы, которыми только что обменялись в ясном свете луны, озарившей все небо и пронизавшей даже закатные туманы, им показалось, словно сзади них послышался шорох листвы, за которым последовал пронзительный совиный крик. Крик этого зловещего вещуна смутил их нежный восторг. Они испуганно поднялись, и тайная скорбь вдруг стеснила их сердца.

Марсель взял камень и, чтобы спугнуть назойливую птицу, кинул его в густую заросль ветвей, откуда послышался крик.

– Пошла прочь, мерзкая сова! – крикнул юноша, со злобой поглядывая на темную листву, где в каком-нибудь дупле засел этот ревнивый свидетель их нежности.

Но из темной чащи не вылетела никакая птица. Вместо шума крыльев наши влюбленные услыхали звук чьих-то шагов, и им показалось, будто там, в густой купе деревьев, язвительно захохотал человек.

Значит, их накрыли, выследили, подслушали?

Влюбленные вернулись в деревню опечаленные, молчаливые, обеспокоенные.

– Меня пугает это дурное предзнаменование, – сказала Ренэ, когда они прощались на луговине, окружавшей сторожку.

– Ну, вот еще, – возразил Марсель, стараясь успокоить девушку, – это просто какой-нибудь шутник дурного тона, захотевший позабавиться на наш счет, человек, позавидовавший нашему счастью… Не будем даже и думать об этом, крошка! Мы любим друг друга, мы поклялись в вечной верности, и ничто не сможет разлучить нас!

Тем не менее они расстались, взволнованные этим предупреждением, которое им было дано. Значит, кто-то хотел помешать им быть счастливыми? Но кто же мог выслеживать и грозить им таким образом? Кому могло быть не по душе их счастье? И сейчас же Марселю пришла в голову мысль о словах мельничихи о Бертране ле Гоэце, который желал обладать Ренэ, но он старался разубедить себя в таком необоснованном подозрении.

«Бертран ле Гоэц – очень злой и ревнивый человек, – сказал он себе, – но что же он может иметь против нас, раз Ренэ любит меня и поклялась не принадлежать никому, кроме меня?»

Тем не менее Марсель твердо решил быть настороже и следить за деревенским нотариусом.

Опасения, всплывшие у него, не были лишены некоторого основания. Ле Гоэц все чаще захаживал на мельницу. Он вторично предупредил отца Марселя, что срок аренды истекает в самое ближайшее время и что мельник не может рассчитывать ни на какое возобновление договора. На основании доверенности, выданной ему графом де Сюржэром, он предпишет мельнику очистить арендуемые земли и не потерпит никаких отсрочек в этом. В то же время нотариус предупредил отца Марселя, что если тот пошлет сына в Ренн и заставит его отказаться от всяких надежд на брак с Ренэ, то он согласится на продление срока аренды.

Мельник находился в сильном замешательстве: сын настаивал на своих намерениях и клялся, что все-таки женится на Ренэ, несмотря на Бертрана ле Гоэца; со своей стороны, и молодая девушка ответила категорическим отказом на все увещевания влюбленного нотариуса.

Тогда Бертран ле Гоэц решил силой разлучить молодых людей.

Вся Франция бралась за оружие, со всех сторон в муниципалитеты стекались добровольцы, требовавшие ружей и пик, желая умереть за родину. Нотариус в качестве председателя коммуны созвал одним воскресным утром всех местных молодых людей и обратился к ним с пламенным воззванием: надо было отправиться в Рен, чтобы пополнить состав батальона от Иль-э-Вилен. Тут же многие высказали желание стать под ружье, записались волонтерами и на следующий день выехали к месту сбора. Тогда Бертран ле Гоэц стал повсюду кричать о дурном примере и подлости тех, кто, будучи молодыми, сильными, способными носить ружье, старались увернуться от чести защищать родину, предпочитая нежиться в обществе стариков и девушек.

Это было явно направлено против Марселя. Поэтому, понимая, какую выгоду для себя может извлечь ле Гоэц из подобного положения дела, Марсель отправился к лесничему и застал ла Бризэ за чисткой ружья, которое он смазывал салом, насвистывая охотничью песенку.

Ренэ что-то шила около жены лесничего и удивленно вскрикнула, когда увидела Марселя, решив, что, очевидно, случилось какое-то несчастье. Она взглядом обратилась к нему, прося сказать, в чем дело.

– Дедушка ла Бризэ, – сказал молодой человек взволнованным голосом, – я пришел проститься с вами и Ренэ… Я уезжаю…

– Боже мой! – вскрикнула девушка, хватаясь рукой за сердце. – Почему же вы покидаете нас, Марсель? Неужели этот злой ле Гоэц все-таки хочет отнять землю у вашего отца?

– Я должен уехать не только из-за этого…

– А куда ты отправляешься? – спокойно спросил Бризэ, продолжая натирать ружейный замок.

– Не знаю… Перед всей деревней меня упрекнули в подлой трусости… Но я вовсе не из трусости не берусь за ружье; правда, я смотрю на войну как на страшный бич человечества, а люди, которые дают вести себя в сражение, словно бараны на бойню, по-моему, просто сумасшедшие, как это ясно доказал Жан-Жак Руссо, мой учитель! Ну к чему они жертвуют собою во имя интересов, которые нисколько не касаются их? Одна только война может быть справедливой – это та, когда рабы стремятся разрубить свои оковы, война свободы против тирании, и даже сам Жан-Жак Руссо одобрил этот род войны!

– Так ты, значит, попал в рекрутчину? – спросил ла Бризэ. – Но это хорошо, очень хорошо… ты поступил так же, как и все… Ты бравый парень! Ступай и перебей побольше этих разбойников-пруссаков… Жалко только, что ты никогда еще не стрелял из ружья! Ты не похож на Ренэ… Вот из нее вышел бы славный солдат! Ну, да со временем научишься! Только не вешай носа, Марсель!

Ренэ вскочила, близкая к обмороку, смертельно бледная.

– Я уезжаю отсюда, – со всевозрастающим волнением продолжал Марсель, – потому что не могу больше жить посреди вечных угроз и оскорблений… Дедушка ла Бризэ, я с отцом и матерью отправляюсь в Америку…

– Как? – воскликнул лесничий, изумленный до того, что даже ружье выпало у него из рук. – Значит, ты отправляешься вовсе не в армию? Да что тебе делать в Америке-то, господи!

– Я хотел бы, – продолжал молодой человек с приливом энергии, – чтобы вы позволили мне взять с собой в качестве жены вашу дочь Ренэ. Там мы создадим семью, там мы будем счастливы под вековыми деревьями девственных лесов.

Ренэ бросилась к ла Бризэ, умоляя его:

– Папа! Папа! Поедем с нами в эту Америку, которой я не знаю, но которая должна быть очень хорошей, раз Марсель говорит, что там хорошо жить.

Лесничий взволнованно встал и посмотрел на жену, которая, казалось, ничего не слыхала, так как спокойно продолжала водить взад и вперед иголкой.

– Вот так штука! Увезти Ренэ в Америку! Жениться на ней! Ну а ты что скажешь на это, старуха?

Старушка ла Бризэ перестала шить и, подняв голову, сказала язвительным тоном:

– Скажу, что все это – одни глупости, только и всего! Пора кончать с этим. Ну-ка, расскажи всю правду этим воркующим голубкам! Они не знают, что они неровня друг другу. Так объясни им это!

Тогда ла Бризэ открыл Ренэ, что она дочь графа де Сюржэр и не может стать женой мельника.

Ренэ, пораженная и опечаленная, проклинала знатность своего происхождения, ставшую преградой между ними. Но она подумала, что раз, как говорил ла Бризэ, ее отец уехал, бросив ее на попечение приемных родителей, то он в силу этого потерял всякие права на нее и не мог помешать отдаться любимому человеку. В силу незаконности рождения она оказывалась вне светских условий, так почему же ей не порвать с ними окончательно?