Секретные миссии - Э. Захариас

Иностранцы из числа провожающих первыми оправились от панического ужаса и приступили к спасению людей. Японцы явились пленниками поразительной психической инертности и оказались совершенно неспособными ориентироваться в сложившейся обстановке. Они к предпринимали никаких усилий, чтобы спасти себя или прийти на помощь другим, и оказались абсолютно беспомощными.

С каждой минутой ветер усиливался, поднимая на море большие волны, они захлестывали сампан, в котором я находился. Весь берег превратился в плотную стену огня, и было ясно, что высадиться на него невозможно. Нам пришлось привязать лодку к сходням лайнера, стоявшего на якоре возле пирса, и ждать.

Пожар на берегу распространялся с поразительной быстротой и достиг колоссального размаха. Приблизившись к складам на каменной набережной, пламя прыгнуло на них, словно тигр на добычу, и с громким треском взвилось высоко в небо, как бы торжествуя свою победу. Ветер превратился в ураган. Волны носили по гавани горящие грузовые лихтеры, а те несли с собой разрушение и смерть.

Нам нечем было дышать возле огромного лайнера, но мы боялись оторваться от него и оказаться в бо́льшей опасности. Духота усиливалась, а мы были обречены на бездействие.

Когда же пожар прекратился и на берегу остались только дымящиеся головешки, мы оставили свой сампан. Было пять часов вечера — прошло пять часов с начала землетрясения. Остаток дня и ночь мы провели в спасательных работах, помогая женщинам и детям перебираться в безопасные места, высвобождая людей из-под обломков и развалин, приводя в чувство потерявших сознание, оказывая первую медицинскую помощь пострадавшим и успокаивая, насколько это было возможно, тех, кто переживал за своих близких, оставшихся в городе. То, что несколько часов тому назад являлось суетливым крупным городом, теперь представляло собой гигантскую груду раскаленных камней.

Всю ночь бушевал пожар, превративший город в устрашающий темно-красный костер. Море окуталось непроглядной темнотой. И этот контраст между огнем и темнотой терзал нервы людей, находившихся на судах в гавани. Ранние лучи солнца осветили море — мрачные волны, покрытые густым слоем нефти, которая текла с берега и разливалась на огромной поверхности воды.

Поскольку делать на берегу больше было нечего, я в четыре часа утра возвратился на лайнер «Эмпресс оф Остралия», захватив с собой майора Уильяма Крейна, разыскивавшего в Иокогаме свою жену. Она, живая и невредимая, но подавленная всем происшедшим, находилась, как мне было известно, на лайнере. Это была радостная встреча. Находясь на борту лайнера, я подумал, что нефть, покрывающая поверхность моря, представляет собой огромную опасность для нас, находившихся в гавани.

С огромным беспокойством следил я за опасным положением, в котором мы находились. Я знал, что нет возможности изменить его, и поэтому с тревогой ждал момента, когда нефть загорится от огня, все еще полыхающего на берегу. Мне не пришлось долго ждать.

Около семи часов утра начался пожар на воде возле набережной, как раз напротив здания, занимаемого «Стандард ойл компани». Вначале подумали, что горит краска, но так как огонь усиливался, стало ясно, что его питало горючее из взорвавшихся подземных бензохранилищ. Стояла безветренная погода, и лайнеру не угрожала непосредственная опасность, но в то время как пламя поднималось выше и выше и черный дым становился гуще и гуще, люди на лайнере проявляли все большую нервозность. В этой напряженной обстановке женщины подходили ко мне и, смотря в направлении берега, спрашивали испуганным голосом: «Долго ли, по-вашему, будет гореть эта нефть?»

Каждый раз я пытался подбодрить их словами: «Мне кажется, пламя становится меньше, видите, дым уже не такой густой». Но, я думаю, в моем голосе не было нужной убедительности, и они уходили только наполовину удовлетворенные моим ответом. Через полчаса подул слабый ветерок, который лениво погнал огонь вдоль берега к концу нашего пирса. Опасность, грозившая лайнеру, теперь стала реальной и неизбежной. Команда лайнера приготовила к спуску на воду все спасательные лодки и держала наготове пожарные шланги. Капитан лайнера Робертсон устроил экстренное совещание с первым помощником капитана стоявшего позади нас грузового судна «Стил Навигейтор», капитан которого погиб в городе. Было решено завести буксир со «Стил Навигейтер» на корму лайнера и, освободив наш левый гребной винт от намотавшейся на него якорной цепи, попытаться задним ходом вывести лайнер в море.

Едва началась работа, перед моими глазами предстало самое ужасное зрелище, какое мне когда-либо приходилось видеть. Огонь, теперь уже достигший пирса и поглотивший набережную, горел со страшной силой. Внезапно он стал завихряться. Он крутился все быстрее и быстрее, поднимался все выше и выше и принял форму водяного смерча. В то время как люди на борту лайнера в панике взывали к богу, эта огромная масса, рокочущая, как тысяча печей, и подгоняемая своей собственной неведомой силой, двигалась по направлению к нам. Толпа на палубе в неописуемом ужасе металась по сторонам. Мы отлично понимали, что если этот огненный смерч диаметром около 30 метров и высотой 200 метров пройдет над кораблем, то от нашего лайнера останется только один остов.

На какое-то мгновение, как нам показалось, огненный смерч заколебался, но затем темная линия у основания конуса расширилась, шар внезапно взорвался и опустился вниз, принимая форму горящей массы. Всасывание вихря стало настолько сильным, что вода в огромном количестве поднялась ввысь и превратилась в пар; верхняя часть пламени была таким образом погашена. Тем временем швартовы с лайнера удалось закрепить на «Стил Навигейтор», и концы были отданы. «Стил Навигейтор» дал задний ход. В течение двух-трех минут мы не двигались, а огонь приближался к нам. Затем мы почувствовали, как наш лайнер вздрогнул, продвинулся на дюйм, другой, и для людей, которые умеют ориентироваться по дальним предметам на берегу, стало ясно, что мы медленно отплываем. Когда движение стало ощутимо, толпа вздохнула с облегчением. Мы были спасены.

С благодарственной молитвой на губах смотрели мы на пирс, который был для нас западней всего лишь несколько минут тому назад. Огонь теперь полностью охватил его мертвой хваткой, пожирая все, что осталось позади нас.

Пережитый кошмар был кульминационной точкой двух последних ужасных дней. По сравнению с только что пережитым другие трагические события, происшедшие с нами, и спасательные работы казались незначительными. Однако их серьезность подтверждает тот факт, что американские власти за участие в спасательных работах наградили лейтенанта Томи Райена высшим орденом США — Почетным орденом конгресса.

Спустя три дня совершенно случайно я смог увидеть свой дом в Дзуси. Вместе с одной спасательной группой я ехал в Камакура, где семьи многих иностранцев приветствовали нас, как первых прибывших из Иокогамы и Токио с новостями об их мужьях и друзьях. Оба селения сильно пострадали. Волна прилива, не достигшая Иокогамы, ударила со всей силой по Дзуси и Камакура. Мой дом, хотя и стоял на ее пути, выдержал, и только метровая толща воды покрыла его пол.

Когда я шел к своему дому по улицам, заваленным обломками зданий, и вдоль набережной, разбитой во многих местах, я увидел своих слуг, они сушили мои вещи на ярком утреннем солнце. Жизнь возвращалась в свое обычное русло. Глядя на старого повара и его дочь, заменивших девушку Весну и девушку Лето, я поражался, с каким невозмутимым безразличием занимались они своим делом, в то время как перед их глазами простиралась такая страшная картина разрушения, которая не могла не терзать душу. Внезапно я вспомнил о странном поведении японцев во время катастрофы. Своеобразное поведение японцев во время бедствия дало мне возможность раскрыть тайну их характера значительно шире и глубже, чем мне удалось сделать это за все время моего трехлетнего пребывания в Японии.

Впервые я почувствовал, что глубоко заглянул в характер японского народа, будто проникнув через толстую стену, взломать которую удалось немногим иностранцам независимо от срока их пребывания в Японии. Передо мной этой стены теперь не было. Чтобы разрушить ее, потребовалось землетрясение.

Глава 7.

ЯПОНСКИЙ ХАРАКТЕР

Кого бы я ни спрашивал в Японии о характерных чертах, привычках и обычаях народа и как бы ни пытался найти внутренние процессы мышления, которые их мотивируют, я всегда получал весьма туманные, смутные и неопределенные объяснения. В поисках вразумительного ответа я обращался к друзьям как к японцам, так и иностранцам, перелистывал книги, древние и современные. Но всякий раз на свой вопрос я находил один и тот же обобщенный ответ. Мне было понятно, как и многим другим, что японский характер или личность, какое бы научное название ни дать этому странному, загадочному и своеобразному явлению, подобно электричеству, никогда не поддается точному научному определению. Даже Лафкадио Харн[16], широко известный как один из выдающихся авторитетов по Японии, и Бейзил Холл Чемберлен[17], несомненно, самый лучший знаток Японии, всегда попадали в затруднение, когда хотели дать объяснение японскому характеру.