Отзвук - Георгий Черчесов

Обедали шумно, вывалив запасы в общую кучу. Валентин Петрович сам определил, что будем есть сейчас, что оставим на ужин, что на завтрак…

Но самое интересное было вечером, когда мы развели костер. Огонь лизал сложенные крест-накрест сучья, освещая поляну. Мы притихли, заворожено глядя на костер, и вдруг раздалась осетинская мелодия. Мы так и подскочили:

— Откуда здесь радио?

И, только увидев три лоснящиеся от широких улыбок лица отличников по физике, мы все поняли:

— Восстановили?!

Ацамаз пустился в пляс, следом за ним Маир, Инетта. Я и не заметил, как оказался в кругу рядом с Инеттой. Как заправский танцор вскинул руки…

— Смотрите, какой молодец Олег! — услышал я голос Валентина Петровича. — Он и на носках станцует! Не верите? Ну-ка, Олег!

Конечно, я вскочил на носки. Было больно, но я терпел, семенил на подвернутых, отдающих болью пальцах, и у меня появилось такое ощущение, что я лечу на крыльях…

— Ты чего скрывал от нас свои таланты? — спросил меня Валентин Петрович, когда закончилась музыка и я, сконфузившись, покинул круг.

— Я первый раз танцевал на носках, — признался я.

— Выходит, я твой крестный? — засмеялся он и похлопал меня по плечу: — Ты прирожденный танцор. Это не каждому дано…

Над нами было огромное темное небо, слева глубокий обрыв, со дна которого доносился глухой рев реки. Костер тянулся ввысь. Дрова — иссохшие деревья и сучья, сверху несколько поленьев — потрескивали, шипели. Мы тихо сидели, тесно прижавшись друг к другу. В темноте блестели глазенки, уставившиеся на огонь. Невозможно было поверить, что всего полчаса назад мы, несмотря на усталость от пешего семикилометрового перехода, как угорелые носились по склону горы, звонко крича на все гулкое ущелье. Для многих из нас это была первая ночь вне дома, без матери, — и эта новизна волновала. Спать не хотелось, так и сидели бы всю ночь у костра.

Я поглядывал на Валентина Петровича с благодарностью. Хотелось сделать для него что-то хорошее, но что? Я протиснулся к нему, спросил:

— Вам не холодно? Я принесу ваш пиджак…

Он, не отрывая взгляда от костра, только покачал головой. Меня пронзила боль, которая сейчас так явственно прочитывалась в его глазах. Мы, тесно окружившие его, наслаждались этой необычной ночью, а он… он страдал. Он не смотрел в нашу сторону, чтоб мы не догадались, каково ему, таил свое отчаяние от нас. Помочь бы ему! Я чувствовал, что сейчас совершу глупость, от которой всем станет неловко. Брошусь ему на шею, обниму, поцелую этого хорошего и очень доброго человека. Я знал, что такое неприкрытое проявление чувств вызовет замешательство у мальчишек, вгонит всех в краску, и, в первую очередь, самого Валентина Петровича. Но я должен, должен был отвлечь его от тяжких мыслей.

Я порывисто вскочил с места, попятился чуть и, вопя во всю глотку, разбежался и прыгнул через костер.

Потом я лежал в окружении галдящих сверстников. Валентин Петрович, склонившись надо мной, шарил ладонями по моей спине и ногами, озабоченно спрашивал:

— Не обжегся?

И хотя голень, которую огонь успел-таки лизнуть, нестерпимо ныла, я бодро заявил:

— Не-а…

Потом мы спустились к лагерю геологов, и девочки устроились в вагончике, где были установлены двухъярусные кровати, а мальчикам раздали спальные мешки, и мы улеглись на лужайке, а над нами нависало звездное небо…

Три дня промелькнули как мгновение, но странное дело: каждая мельчайшая деталь запечатлелась в памяти так четко, будто это было вчера. Вот мы добрались до скалы с портретом Сталина, который нарисован задолго до нашего рождения, обогнули ее, и нашему взору предстала знаменитая туристская база: разбросанные по склонам гор одноэтажные и двухэтажные коттеджи, а в середине, прямо впритык к горе, основное, четырехэтажное здание. Небольшая обжитая площадка окружена со всех сторон скалами-великанами; на вершине одной из них мы ранним утром видели туров, которые легко прыгали с одного утеса на другой и безбоязненно поглядывали на нас, задравших головы. На площадке нашлось место и для небольшого футбольного поля, по которому гоняли мяч солидные дяденьки, и когда один из них, в очках, при галстуке, вдруг оттолкнул соперника, сорвал с головы шляпу, подпрыгнул и ценой огромного напряжения ударил лбом по мячу, вратарь зашелся в смехе от этого неожиданного финта — долой шляпу, чтоб нанести удар. Пока вратарь хохотал, мяч нехотя вкатился в ворота, вызвав всплеск воплей и криков болельщиков. Вскоре дядей позвали на обед, и тут мы азартно сразились, а в воротах стоял Валентин Петрович.

Потом мы посетили Реком — святилище. Домик, поставленный без единого гвоздя, весь загроможден побледневшими от древности рогами диких коз и баранов. И, наконец, отправились к леднику, но по дороге Валентин Петрович, увидев, какими завистливыми глазами мы уставились на счастливчиков, проплывавших мимо нас на высоте семи и даже десяти метров по канатной дороге, резко повернул нас к месту посадки, на ходу вытаскивая из кармана кошелек. И вот мы сидим в креслах и важно плывем меж вытянувшихся горных гряд, видим далеко внизу парней и девушек в разноцветных куртках, с лыжами на плечах, карабкающихся к леднику, и приветствуем их, да так звонко, что со скал срываются птицы и улетают в небо. И вот он, ледник! Мы выстроились вдоль кромки вечного льда — летом, в самую жару! Это было потрясающе — одна нога на леднике, другая — на траве! Так мы и орали хором:

— Одна нога на льду, вторая на траве! — И нам не было стыдно от этой глуповатой, но полной восторга шутки.

Уже на обратном пути, когда я оказался позади рядом с Валентином Петровичем, он спросил меня:

— Кем будешь?

— Строителем тоннеля, — не задумываясь ответил я.

Он молча шел, тяжело ступая по тропинке, и, когда я уже решил, что продолжения разговора не будет, промолвил:

— Мечтаешь пробить тоннель на ту сторону хребта. Догадываюсь, почему, — он искоса посмотрел на мои нахмурившиеся брови и добавил: — Для тебя это путь к отцу.

Я покраснел, будто меня уличили в чем-то постыдном.

— Это мама вам сказала? — срывающимся от возмущения голосом спросил я.

— Нет, — ответил он. — Я слышал, как тебя ребята укоряли из-за отца. Ты близко к сердцу это принимаешь. Так вот, учти, дети вообще бывают жестокими, даже не предполагая, что больно бьют. И не суди гневно отца. Подрастешь, поймешь, что некоторые ситуации могут сломить и сильного, в общем-то хорошего человека. Поверь мне: он тоже мечтает о встрече.

Я невольно хмыкнул: а что ему мешает? Взрослым ничего не стоит взять билет на самолет, который через сорок пять минут из Тбилиси доставит их во Владикавказ. А от аэропорта до Хохкау на такси всего-то час езды… Валентин Петрович точно подслушал мои тайные мысли.

— А что он не приезжает сюда… Боится, что встреча разбередит тебе душу, заставит переживать. Погостив, он уедет, а с тобой останется удвоенная боль. Не желает травмировать тебя, вот что.

Я упрямо молчал. Иногда взрослые странно рассуждают. Как может встреча отца с сыном травмировать? Когда отец в двух часах езды от тебя и не едет, — вот что страшно…

— А то, что ты решил строить тоннели, это очень хорошо, — продолжил Валентин Петрович. — Дороги сближают людей и народы. А знаешь, твоя мечта — она ведь не только твоя? Вот уже сколько веков горцы-осетины наяву грезят о дороге, которая бы круглый год, даже зимой, связывала бы север и юг. Еще в прошлом веке были разработаны проекты. Тут дорогой-серпантином не обойтись. Слишком часты завалы. Нужен тоннель. Километра три-четыре…

— Четыре километра? — переспросил я. — Так много? Я видел тоннель длиной всего в двадцать-тридцать метров.

— Да, три-четыре километра, — подтвердил он. — Сквозь толщу горы. Пронзить ее насквозь тоннелем, точно кинжалом. Непростая и дорогая затея. Но рано или поздно она осуществится.

— И можно будет ехать туда на машине?! — у меня захватило дух.

— Два часа, и ты в Цхинвали, — сказал Валентин Петрович. — Сейчас, я слышал, разрабатывается проект. Уже и место определили, где пробивать тоннель.

— Определили! — ахнул я. — Значит, скоро будут строить, и через несколько лет мы с вами на колхозной машине отправимся в Тбилиси! — И тут я осекся. Я прикусил язык, но было поздно: слово уже вылетело… Как и тогда у Махадаг при разговоре с моей мамой.

Валентин Петрович ускорил шаг, и мне чуть ли не бегом пришлось его догонять.

То ли ноги привыкли к нагрузке, то ли и в самом деле домой идется легче, но мы за день прошли почти двенадцать километров, и на ночлег расположились в другом месте — на лесной поляне, что на стыке двух гор, тупым углом ткнувшихся друг в друга. И опять был костер, опять мы приставали с расспросами к Валентину Петровичу, который на сей раз рассказал нам, как это труднодоступное ущелье спасло наших предков-алан. Монголы не могли развернуть свои войска, а дерзкие передовые отряды, что осмелились войти в теснины гор, были перебиты легкой кавалерией алан.