Купеческий сын и живые мертвецы (СИ) - Белолипецкая Алла

Но хуже всего оказалось даже и не это. Умирашки — теперь-то Зина уразумела, что это были именно они! — как будто бы втягивали в себя воздух теми пустыми провалами, которые остались от их носов. И — ведь не могли же они и вправду его втягивать, если давным-давно не дышали! Но вот поди ж ты: они явно это делали — поскольку те, кто шел в первых рядах новых мертвецов Зину унюхали. Старым-то, как видно, всё перебивал запах лошадиных кишок, зато новенькие тут же сделали разворот и пошагали в сторону Зины.

Спасло девушку только то, что двигались они совсем уж медлительно. Так что Зина успела броситься бежать и добралась до двери колокольни прежде, чем восставшие из могил покойники преодолели хотя бы треть расстояния, разделявшего их.

Но вот с выбором убежища Зина допустила громадную ошибку. В тот момент она еще сумела бы через калитку ускользнуть с погоста — возле чугунной ограды умирашки еще не топтались. Или — ей следовало бы добежать до дверей храма: прочных, кованых железом. За ними она могла укрываться хоть до завтрашнего утра, пока её не отыскал бы кто-нибудь — папенька или пришедшие на службу прихожане. Да и ключ от храма был у неё с собой — висел на шее, на медной цепочке. Ведь изготовленные свечи она должна была занести в церковь.

Но — увиденное слишком уж потрясло Зину. И смекалка ей отказала. Девушка метнулась к низенькой деревянной дверке колокольни просто потому, что до неё было ближе всего. Дверь эта снаружи ничем не запиралась, но изнутри к ней приделали какой-никакой засов — чтобы никто не мешал трудиться звонарям. И Зина решила: вот оно — её спасение.

Однако даже и не за эту ошибку Зина себя прокляла, когда увидела, как сонмище мертвецов окружило упавшего Ивана Алтынова. Самым худшим из того, что она сделала, показалось ей это её размахивание руками на колокольне. Да, намерения она имела самые благие — хотела не только призвать помощь для себя, но и предупредить остальных. Дать им знак, что на Духовском погосте происходит нечто ужасное. Да вот только вся Губернская улица будто вымерла. И единственным, кто её призывы заметил, оказался Ванечка — которого она, Зинаида Тихомирова, своей глупостью погубила.

Зина всхлипнула и заозиралась по сторонам — пытаясь выискать хоть что-то, способное помочь ей пробиться к другу.

В руках у Ивана Алтынова она совсем недавно видела ту палку с белым платочком, которой он гонял своих голубей. Но сейчас Ванечка выронил её, а подступавшие к нему умирашки оттолкнули махалку в сторону сажени на две. И Зина подумала: если бы она этой палкой сумела завладеть, ей точно удалось бы оттолкнуть нескольких жутких покойников. Они ведь были неповоротливы, просто — их сюда притекло очень уж много. Погосту ведь было почти три сотни лет — сколько народу легло здесь в землю за это время? И явно еще не всем удалось вылезти на поверхность: у кого-то, должно быть, гробы оказались очень крепкими, а кто-то распался в прах, выбираясь наверх. А не то умирашек тут собралось бы куда больше!

— Даже если они меня разок-другой куснут — не велика беда, — прошептала Зина, чтобы саму себя подбодрить. — Меня прежде собаки покусывали — так ничего со мной не случилось…

И она сделала шаг к выроненной Иваном палке.

6

Митрофан Кузьмич подхватил с пола острый кусок гранита — тот самый, которым он разбивал крышку гроба своего отца. И сделал несколько шагов к двери склепа — так и оставив Кузьму Петровича стоять подле стены. Тот проводил своего сына взглядом единственного глаза, и взгляд этот был столь осмысленным и суровым, что у Митрофана Кузьмича в очередной раз зашлось бы сердце — если бы он это заметил. Но, к счастью для себя, живой купец был полностью отвлечен появлением неживого гостя.

Митрофан Алтынов камнем ударил мертвого мальчишку, уже пролезшего внутрь, точно по темечку. И череп ребенка-мертвеца раскололся с такой легкостью, словно был старым глиняным горшком. А мертвый мальчишка (Митрофан Кузьмич опознал в нем Васятку: умершего лет десять назад младшего сынка местного кузнеца) повалился на пол — носом вниз. И более уже не двигался.

«Так их нетрудно одолеть!» — с неимоверным облегчением подумал купец.

И в ту же минуту последние два шурупа, на которых еще держался дверной засов, с ржавым взвизгом вылетели из своих пазов.

Надо отдать должное Митрофану Кузьмичу: он не ринулся мгновенно к двери — подпирать её спиной. Хоть первейшим его побуждением было поступить именно так. Но вместо этого купец первой гильдии метнулся назад — к своему отцу и его разбитому гробу. Поднатужившись, Митрофан Кузьмич приподнял с полу отцовское скорбное ложе и стал тянуть его по полу к двери.

Кузьма Петрович повернул голову к сыну и взметнул вверх темную правую руку — словно бы призывая прислушаться к чему-то. То есть, выходило: сам он по-прежнему мог слышать! Но Митрофану Кузьмичу было недосуг размышлять о том, какие из органов чувств его убиенного отца продолжают действовать — и позволяют ему ощущать мир вокруг себя. Живой купец волоком потащил гробовое ложе к двери — в которую протискивались уже двое других покойников: мужик и баба.

Впрочем, пол оживших мертвецов Митрофан Кузьмич определил только по длине их волос. Оба они были теперь — пустоглазые, безносые, безгубые. Митрофан Кузьмич смутно подумал: они в земле пролежали не менее двадцати лет. И уж над их телами бальзамировщики точно не трудились! Впрочем, у обоих мертвецов каким-то образом уцелели зубы — как видно, оба умерли не в таких уж больших летах, не успели их потерять. И оба они щерились теперь, будто голодные волки. А купец продвигался к двери медленно — дубовая домовина двигалась тяжко, неохотно.

Отстраненно, будто не о самом себе, Митрофан Алытанов подумал: «Я сам — почти уже такой же покойник, как и они. Еще минута — и они меня загрызут. Может быть, и мой отец к ним присоеднится». Однако пока что Митрофана Алтынова выручало то, что эти двое застряли в дверном проеме, мешая друг другу и сцепившись ребрами, что выступали из-под их истлевших гробовых одежд. Так что купец сумел нагнуться — подобрать выроненный им давеча складной ножик.

Его он сунул в брючный карман, а сам снова поволок гроб своего отца к двери. А мертвецы возле неё, так и не расцепившись, рухнули на пол — их вдавили внутрь склепа напиравшие на них сзади сотоварищи. Мертвый мужчина упал поверх женщина, повалившейся навзничь. И выглядело это как адская пародия на любовное соитие. Митрофан Кузьмич ногой в сапоге пнул мужчину, лежавшего сверху. И услышал сухой трест ломаемых с легкостью ребер. Но мертвецу, само собой, было хоть бы что. Эта парочка извивалась на полу, как до этого — Кузьма Петрович Алтынов. Разве что, им было это делать куда несподручнее: они оба мешали друг другу подняться.

И тут всё тело Митрофана Кузьмича будто серной кислотой ожгло: откуда-то снаружи долетел, проник сквозь толстые каменные стены, крик его сына. Тот будто бы обращался к кому-то — кого-то звал? Звал — его, своего отца?

7

Иванушка даже не пытался сопротивляться — он уверовал в то, что уже умер. Иначе почему он не ощущал того, как зубы (псов) мертвяков рвут его на части? Он просто лежал на спине — закрыв глаза и не двигаясь. И это казалось ему почти благодатью: всё самое ужасающее уже осталось позади. Одно его смущало: вонь, которая по-прежнему лезла ему в ноздри. Да, и еще: ему было очень неудобно лежать. Левая его нога, согнутая в колене, вывернулась наружу, и её прижилась к земле один из мертвяков — Иванушка и в своем посмертном существовании почему-то ощущал его сухую тяжесть. А правая нога подогнулось так, что пятка чуть ли не упиралась в ляжку. И что-то упругое и горячее не позволяло ей разогнуться. К тому же, под спину ему попалось что-то мелкое или колючее — должно быть (отколовшиеся кости), мелкие кварцевые камешки, которыми здешние места изобиловали.

Иванушка не выдержал — заерзал на земле, чтобы хоть как-то избавиться от этого непонятного удобства. И невольно чуть приоткрыл глаза.