Сладкий грех. Падение (СИ) - Мур Лина

— Он умер… он заснул и не проснулся больше. Мы собирались с ним пойти на завтрак в кафе за углом. Там каждое воскресенье играли в шахматы. Он любил шахматы. Он сказал, что полежит немного, а я отвернулась к раковине, чтобы почистить её. Она забилась. А когда я закончила и пошла к нему, чтобы помочь ему одеться, то он уже был холодным. Он умер, а я чистила чёртову раковину, — по моим вискам уже скатываются крупные слёзы, не прекращаясь. Я никому об этом не рассказывала. Ни разу. Я не люблю разговаривать с людьми, и я не хочу, чтобы они обо мне что-то знали. Личное что-то. А сейчас я плачу, как чёртова девчонка, лёжа на холодной земле перед человеком, который по ошибке чуть меня не убил. Это так унизительно.

— Энрика, мне очень жаль. Я соболезную, — его мягкий голос, искренний и такой тёплый добивает меня.

— Мне не нужна твоя жалость. Мне ничья жалость не нужна. Жалость для слабаков, — рычу я, вытирая слёзы. Меня злит то, что я показала ему свою слабость. Злит безумно. Я ненавижу себя.

— Энрика…

Он хочет помочь мне подняться, но я дёргаюсь в сторону и скользя ногами по льду, встаю, как чёртова корова.

— Не нужна мне твоя жалость. Надо было жалеть меня, когда твои парни меня чуть не убили. Надо было тогда думать о людях, а не позволять бить женщину. Плевать, что она сделала, есть сотня других способов наказать человека, но не силой. Ты такой же, как все они. Такой же, поэтому засунь свою жалость себе в задницу, — всхлипывая и глотая солёные и горькие слёзы, иду к своей сумке, чтобы свалить подальше отсюда. Меня бесит, что слёзы продолжают течь, а в груди огромная дыра из боли.

— Энрика, это сострадание. Я не могу изменить того, что уже случилось. Я не могу стереть твои воспоминая, но я могу помочь тебе забыть их. Ты не даёшь мне этого сделать, отвергая меня.

Господи, как же меня бесит его спокойный голос. Почему он не кричит, как я? Почему у него нет плохих эмоций? Он же плохой парень, они должны быть у него.

— Энрика, — он перехватывает мою сумку, но я дёргаю её на себя.

— Не надо меня трогать. Я не люблю, когда меня трогают, потому что мне больно. Не трогай меня, — я пытаюсь вырвать из его рук свою сумку, но он обхватывает мою талию одной рукой. За один рывок я оказываюсь прижата к его груди. Тепло и приятный аромат его парфюма окутывают меня. Холод остаётся где-то за спиной. Слёзы продолжают течь по моим щекам, потому что мне правда больно, ведь я чувствую в этой сильной и крепкой руке защиту. Чёртову защиту, на которую давно уже не надеялась. Это меня убивает.

Глава 8

Не все люди могут признаться в том, что им нужна помощь. Не все могут быть открытыми и честными даже с самими с собой. У них есть раны внутри. Они кровоточат. Это больно. Всегда больно. И когда появляется человек, который тоже когда-то причинил боль, пусть и косвенно, то становится плохо. У боли бывает лицо. У каждой боли своё обличие, потому что именно люди причиняют боль. И каждое воспоминание — это картотека в памяти с лицами тех, кто это сделал. Даже отдалённо похожие люди могут снова воскресить воспоминания. Поэтому мы держимся подальше от людей. Мы не позволяем им узнать, что мы не такие сильные, какими хотим казаться. Мы просто израненные под всей этой одеждой.

Я плачу. Да, я плачу. Я не плакала очень давно. Точнее, я не плакала так горько и освобождающе, как сейчас. Я плачу, уткнувшись в грудь мужчины, которого совсем не знаю. Но что-то позволяет мне стать очень слабой рядом с ним. Может быть, это сказки, которые мы все читали в детстве. Может быть, это телевидение, которое уверяет нас в том, что всегда есть лекарство от боли. Может быть, это просто женская сущность принадлежать кому-то сильному. Я не знаю ничего об этом особо, но сейчас я сама не узнаю себя.

Когда слёзы перестают капать из глаз и причинять боль от холода на моих щеках, то я сухо всхлипываю, прижимаясь к этому странному киллеру. Мне становится стыдно, хочется спрятаться от своей слабости.

— Всё в порядке. Я уже в порядке, — бормочу я, немного отодвигаясь.

Он убирает свою руку с моей талии и отдаёт мне сумку. Он делает шаг назад, словно выполнил свою работу. Я смотрю на его ноги, покрытые уже снегом, и не могу поднять голову.

— Прости, это… сложные дни. Очень сложные. Я не хотела тебе всего этого говорить.

— Сделаю вид, что этого не было. Тебе будет легче?

— Нет, — слабо улыбаюсь и качаю головой. — Я всё равно буду помнить, что выставила себе истеричкой. Я не такая. Я не кричу на людей и не плачу. Я просто выживаю, как умею.

— Энрика, ты живая, а это значит, что у тебя есть чувства. Тебе не следует стыдиться быть живой. По крайней мере, передо мной.

— Хорошо. Что ж, пока, — разворачиваюсь и бреду медленно, чтобы снова не упасть, по тротуару к автобусной остановке.

— Если я не оскорблю твою борьбу за женское равноправие, то я мог бы подвезти тебя, — предлагает он.

Я не хочу улыбаться, но улыбаюсь. Я не хочу чувствовать тепло в своей груди, но оно там есть.

— Спасибо, но я думаю, что это лишнее. И дело не в женском равноправии. Уже утро и тебе, вероятно, нужно поспать или сделать что-то ещё. Не хочу отвлекать тебя от твоих проблем своими. Всё окей, правда, — сдавленно отвечаю я.

— Ты мечтаешь о чём-нибудь? — Неожиданно спрашивает он. Я замираю и оборачиваюсь.

— Нет. Зачем мечтать, если это бессмысленно?

— Хм, странно, ведь ты для чего-то так много работаешь. Ты экономишь на всём. Значит, у тебя есть цель. А цель — это мечта, — он приближается ко мне и останавливается в паре шагов.

— Чтобы выжить? Люди работают, чтобы выжить.

— Ты прилетела из Америки. Это неблизкий путь. Ты выбрала Ирландию и этот город тоже не просто так. У тебя была возможность улететь домой, но ты осталась здесь. Также у тебя было много денег, но ты их отдала в церковь. У тебя есть принципы, которым ты следуешь. Помимо этого, ты очень упрямая и сильная. Это меня восхищает в тебе. Ты добиваешься всего своим умом, смекалкой и трудолюбием. У тебя нет образования и родственников.

— Откуда тебе всё это известно? — Испуганно шепчу я.

Он морщится и передёргивает плечами.

— Мой помощник очень дотошный тип. Всегда был таким. С детства. Он проверяет всех досконально. Тебя тоже проверил. Тем более он восстанавливал для тебя документы.

— Я ему не нравлюсь, — говорю я.

— Ему никто не нравится. Он ненавидит женщин. Он ненавидит мужчин. Он ненавидит даже самого себя.

— Ох, не сложно с таким работать?

— Нет, под всей этой ненавистью прячется мужчина, который боится боли. Той боли, не позволяющей ему нормально жить. Но он не плохой человек, он верный друг.

— И он убийца. Так что он вряд ли не плохой человек.

— Здесь очень щепетильная ситуация, Энрика. Люди совершили ошибку. Пострадала ты. Он совершил правосудие по своему мнению.

Кусая губу, обдумываю его слова. Отчасти он прав. Они были виноваты.

— Раз уж мы всё равно разговариваем, то ты не хочешь сделать это за завтраком? Я не успею позавтракать дома, потому что в восемь у меня встреча, но я голоден. Не составишь мне компанию, Энрика? — Предлагает он.

Мой желудок предатель. Он выделяет противную кислоту при упоминании еды. Но я не могу ему позволить платить за меня. Тогда я буду должна ему.

— Хм, хорошо, но место выбираю я. Если выберешь ты, то меня вряд ли туда пустят в таком виде. Я похожа на бездомную, — кривлюсь я.

— Я согласен, но если люди видят одежду сперва, а потом уже человека, то я таких презираю.

Наши взгляды пересекаются, и я испытываю благодарность к нему. Я в его пальто, уже мокром и грязном. В растянутых спортивных штанах, кроссовках и толстовке, повидавшей виды. А он не кривит нос. Он улыбается мне, а я боюсь испачкать его машину собой.

Мы едем молча до места, которое я назвала. Я могу себе его позволить, потому что это закусочная для такого же бедного класса, как я. Мне интересно, что он скажет об этом. Он выглядит, как человек, который никогда не посещал такие места. Но там тепло, я пока не хочу спать, и я правда голодна. Очень голодна.