Сборник бихевиорационализма - Роман Елизаров

Электрический рефлектор, висевший на стене, мало употреблялся и одному из рабочих служил удобной вешалкой для пальто. Ночью дежурный вошел и повернул выключатель, мысленно обозначая свое действие как turning on the light (включение света). Свет не загорелся, и это он мысленно обозначил как light is burned out (перегорели пробки). Он не мог увидеть свечения рефлектора только из-за того, что на нем висело старое пальто. Вскоре пальто загорелось от рефлектора, отчего вспыхнул пожар во всем здании.

Кожевенный завод спускал сточную воду, содержавшую органические остатки, в наружный отстойный резервуар, наполовину закрытый деревянным настилом, а наполовину открытый. Такая ситуация может быть обозначена как pool of water (резервуар, наполненный водой). Случилось, что рабочий зажигал рядом паяльную лампу и бросил спичку в воду. Но при разложении органических остатков выделялся газ, скапливавшийся под деревянным настилом, так что вся установка была отнюдь не watery (водной). Моментальная вспышка огня воспламенила дерево и очень быстро распространилась на соседнее здание.

Сушильня для кож была устроена с воздуходувкой в одном конце комнаты, чтобы направить поток воздуха вдоль комнаты и далее наружу через отверстие на другом конце. Огонь возник в воздуходувке, которая направила его прямо на кожи и распространила искры по всей комнате, уничтожив, таким образом, весь материал. Опасная ситуация создалась таким образом благодаря термину blower (воздуходувка), который является языковым эквивалентом that which blows (то, что дует), указывающим на то, что основная инструкция этого прибора – blow (дуть). Эта же инструкция может быть обозначена как blowing air for drying (раздувать воздух для просушки); при этом не принимается во внимание, что он может «раздувать» и другое, например искры и языки пламени. В действительности воздуходувка просто создает поток воздуха и может втягивать воздух так же, как и выдувать. Она должна была быть поставлена на другом конце помещения, там, где было отверстие, где она могла бы тянуть воздух над шкурами, а затем выдувать его наружу.

Рядом с тигелем для плавки свинца, имевшим угольную топку, была помещена груда scrap lead (свинцового лома) – обозначение, вводящее в заблуждение, так как на самом деле «лом» состоял из листов старых радиоконденсаторов, между которыми все еще были парафиновые прокладки. Вскоре парафин загорелся и поджег крышу, половина которой была уничтожена».

Уорф указывает на зависимость способности от свойства. Исторически такой постановкой вопроса мы обязаны бихевиоризму.

Фундаментальной установкой бихевиоризма, которую я в целом разделяю, является отказ признавать сущим то, что может быть осмыслено через интроспекцию. Таким образом игнорируется то, что философы обычно называют «сознанием», «мышлением», т. е. способность строить суждения. Предметом изучения становится связь стимул-реакция. Однако же описать стимул невозможно не прибегнув к способности строить суждения. Действительным на настоящий момент является то, что в качестве стимулов выступают простейшие суждения. Стимул выражается в форме простейшего суждения формы субъект-предикат.

Установка, которую можно счесть разновидностью бихевиоризма такова, что суждение интересует нас только в связи с реакцией. Отношение же к реакции, которого я придерживаюсь в этой работе является оперантным.

Что такое стимул? То, что выражено в суждении и способно подкрепить инструкцию или ослабить ее, вплоть до исчезновения.

Я проясню это индуктивно, т. е. примерами. Инструкция «прогуливаться по дороге» возможна, если дорога является пешеходной и затруднительна, если дорога является проезжей. Инструкция «оказывать благодеяние человеку» возможна, если человек нуждается, и затруднительна, если он купается в роскоши. Инструкция «Красная шапочка несет еду бабушке» возможна, если бабушка голодна, и затруднительна, если она сыта. Субъект-предикатное высказывание возникает там и тогда, когда инструкция, нацеленная на предмет, являющийся субъектом субъект-предикатного высказывания может быть возможна и невозможна (затруднительна). Логика интересуется языком в том отношении, что заимствует из него субъект-предикатную форму высказывания и делает ее своим предметом, я буду показывать, что за субъект-предикатным высказыванием всегда стоит инструкция, как то, что его порождает, т. е. как первичное, что, как таковое, и должно становиться предметом осмысления.

Иными словами я запрещаю мыслить себе какое-либо свойство объекта не помыслив способности с которой он выступает в комплексе инструктивного поведения. Таким образом я решительно порываю практически со всеми философами, которые склонны рассматривать способности отдельно, строя теории анализа свойств вроде «Теории логического атомизма» Рассела.

Инструкция, например, «пить воду» в неявном виде содержит в себе субъект-предикатное высказывание «питьевая вода», высказывание же «питьевая вода» в неявном виде содержит в себе инструкцию «пить воду» и они представляют собой комплекс, свойствоспособность, инструктивное поведение.

Тот, кто сколько-нибудь осведомлен в философии поймет, что традиция интерпритации субъект-предикатных высказываний сводится к установлению их истинности относительно опыта восприятия. Иными словами суждение должно быть фактом, должно соответствовать действительности. В этом эссе я настаиваю на необходимости при интерпритации субъект-предикатных высказываний обнаруживать инструкцию, моментом которой они являются. Эти инструкции – пить воду, прогуливаться по дороге, благодетельствовать человека и пр. и пр. и пр. Связь свойства и способности, инструктивное поведение, новый логический предмет, более настоятельный чем субъект-предикатные высказывания, т. е. суждения. Ниже я буду говорить о возможности и обоснованности суждений, не являющихся фактами.

Вспомню пример «прогуливаться по пешеходной дороге». Здесь может быть дальнейшее артикулирование. Возникает ситуация, когда можно не прогуливаться по пешеходной дороге из-за «плохой погоды». Итак, взяты для примера субъект-предикатные высказывания «хорошая погода» и «плохая погода». Эти высказывания есть комплекс с инструкциями «прогуливаться» и «сидеть дома». Мы «прогуливаемся» в хорошую погоду и «сидим дома» в плохую. Очевидно, что эти идеи «хорошая» и «плохая» не восприняты при помощи чувств, не являются идеями по Джону Локку. Можно воспринять идеи «дождливая погода», «ясная погода», но нельзя воспринять «хорошая» и «плохая». Эти «хорошая» и «плохая» артикулируют деятельность выходить на улицу или нет, очевидно не являются тем, что воспринято, не являются сенсуалистическими. Таким образом высказывания «хорошая погода», «плохая погода» нельзя проверить на истинность согласно опыту восприятия ибо «хорошая» и «плохая» не то, что воспринимается. «Хорошая» и «плохая» значат что-то лишь в контексте инструктивного поведения. Эскимос и эфиоп по-разному понимали бы «плохая погода», если излагать им содержание этого высказывания как это рекомендуют философы, например Джон Локк, но для обоих это высказывание означает «сидеть дома». Говоря «хорошая погода» эскимос и эфиоп имеют в виду разный факт, и вообще говоря непонятно, что это за «факт»– хорошая погода, но, главное, что речь идет об одной инструкции.

Я утверждаю лишь то, что субъект-предикатное высказывание прежде всего следует проверять не на истинность согласно опыту восприятия, но доразвивать его до осознания его как момента инструктивного поведения. Этого требования никто не выдвигал в философии. Собственно термин «инструктивное поведение» абсолютно нов и является моим наиболее существенным «открытием» в философии. Вместе с этим это требование очевидно, т. к., допустим, «хорошая погода» никак не воспринимается, ибо воспринимается «влажная погода», «сухая погода» и т. д. Так «питьевая вода» очевидно не воспринимается (чувствами), но «питьевая» значит лишь нечто относительно инструкции, значит лишь то, что не рекомендуется пить воду.

Я хочу представить вашему вниманию то, что является логическим условием в программировании, объяснить феномен суждения, которое нельзя мыслить себе и употреблять в языке иначе, чем сославшись на какую-либо деятельность. Речь идет об утверждении, не аппелирующем к восприятию. Так суждение «сахар бел» является фактическим, можно быть уверенным что в восприятии имеется «сахар» и имеется «бел». Иное дело «стимул».

Я говорю о том, что в определенном пункте наши с рационалистом дороги расходятся. Мы были общи в своем реагировании на внешние вызовы в том смысле, что оба строили суждение, т. е. нацеливались с прилагательного на существительное. От «белизны» мы переходим к «сахару». Рационалист впрочем не шел далее со мной, а ограничивался суждением «сахар бел». Для него суждение – некоторый предел, черта, которую он не переступает. Я же захожу далее и говорю о инструкциях. Но все это, повторюсь, характеризует реагирование на внешние вызовы. Но кроме этого реагирования есть еще и непосредственность нацеленности на предмет. Ранее мы относились к предмету опосредованно, устанавливая, что внезапный шум вызван захлопнувшейся дверью. Мы реагировали на внезапный шум способом, отличным от того, что описывает физиолог. Но вот объект нам дан и мы ясно и отчетливо осознаем, что имеем дело, например, с подушкой. Рационалист окажется здесь необыкновенно скушен, он продолжит поступать так, как поступал в экстремальных обстоятельствах внезапного резкого шума. Он не предложит другого метода, разве что будет вынужден перейти к абстракциям, т. к. подушка чувственно, т. е. в смысле прилагательных не представляет собой ничего особенного. Рационалист воспользуется тенями чувственных определений и заявит «подушка имеет цвет», «подушка мягка». Рационалист спровоцирует подушку на некоторые чувственные вызовы, которых от нее, честно говоря, не исходит в смысле крайней настоятельности их осознания. Рационалист делает явный шаг назад – нацеленность на предмет уже есть, предмет настоятелен в своей определенности, настоятельно поставить в отношении к предмету глагол и рассмотреть все это как фундаментальное отношение, что я и делаю, классический рационалист же отступается в сферу чувственности как если бы предмет действительно провоцировал чувственность. В суждении мы переходим от прилагательному к существительному, сейчас же переходим от существительного к прилагательным. Раньше было настоятельно прилагательное и мы от него перешли к существительному, сейчас же настоятельно само существительное и мы, оказывается не знаем, что с ним делать и переходим от него к прилагательным, низводим его настоятельность для сознания на уровень чувственности.