Героиня мира - Танит Ли

В гостиной накрыли стол, и он сидел за ним. Кронианцам не особенно нравилось возлежать во время еды. Он был уже не в форме, а в шелковом халате классического стиля. На нем он выглядел нелепо.

Среди салфеток и тарелок лежала книжка; нахмурясь, он что-то писал в ней графитовым карандашом с серебряной ручкой филигранной работы, по-видимому принадлежавшим раньше Илайиве. Когда я подошла к нему, он поднял голову, и хмурый взгляд мгновенно исчез, словно чернокрылая птица. Он улыбнулся, огромные зубы проступили среди бороды.

— Аххх, маленькие Кошачьи Глазки. Она пришла в хорошеньком платьице ради меня.

Он тут же отослал крысака-слугу и мальчика и сам налил вина. Я поставила на стол блюда. Ему пришлось каждый раз говорить мне, что делать дальше, сама я этого не знала. Я налила ему супу. Он съел его. Затем я как-то справилась со своими обязанностями, накладывая на тарелки мясо, жареную капусту с изюмом, овощи в сметане и подливку.

Подразумевалось, что я должна при этом присутствовать. Я стояла. Он ел, жадно отправляя пищу в рот, словно изголодавшийся бык, и щедро подливал вина из графина в кубок. Рубиновая жидкость стремительно испарялась, пища исчезала, скрываясь в его желудке.

Утолив голод, он поднял голову. И снова, улыбаясь, обратился ко мне.

— А теперь у вас на кухне хватает еды? — спросил он.

Я ответила, что, по-моему, хватает. Голос мой звучал как шелест пальмовых листьев.

— А ты питаешься? Иди, вот стул, и садись, садись.

Он взялся угощать меня и стал накладывать еду на тарелку для хлеба; надменный сфинкс на фарфоре измазался в соусе.

Он налил мне четверть стакана вина.

Сердце мое отчаянно рванулось, задохнувшись от боли воспоминаний.

— Вот, выпей, это полезно. Под всей твоей краской белое лицо. Ах вы, городские девушки. А я родился в сельской местности, — с гордостью проговорил он. — У наших кронианских девушек из тех мест щеки как клубнички.

Пока я понемножку клевала крохотные кусочки капусты и баранины, он съел треугольный кусок сыру оранжевого цвета и попытался рассказать мне о своей «сельской местности». Но тут знание нашего языка подвело его. Не в силах подыскать слова, он рокотал, смеясь и досадуя, глаза его блестели. Я вдруг догадалась: его охватило невероятное, неуместное веселье и возбуждение. Ему хотелось насладиться пребыванием в этой уютной комнате с атласными обоями и обитыми плюшем креслами, среди огня свечей и множества еды. А для полноты счастья ему было необходимо, чтобы и я тоже порадовалась. Лой когда-то говорила: «Всегда веди себя так, чтобы мужчине казалось, будто тебе с ним очень хорошо». И я улыбалась в ответ своему врагу, так что от усилия у меня заныла челюсть.

Через некоторое время он потянулся к полке для трубок и выбрал одну, из лакрично-коричневого полированного дерева. Он набил ее табаком. Клубы дыма и похожая на облако борода окутывали его улыбающееся лицо.

Я допила вино. И почувствовала, что надолго меня не хватит. Я — словно туго сжатая пружина, которую пытаются сжать еще сильнее. Пусть он отпустит меня поскорей.

Он что-то рассказывал мне: о том, как бегал мальчишкой по лесам, о доме, о поместье, об охоте на волков, — и он упомянул о боге, но мне не удалось толком разобрать его имени: все чаще и чаще он сбивался на свой язык, язык Севера.

С течением времени его веселость иссякла. Он погрустнел. До меня доносились долгие звуки, гортанные и звонкие, — погребальные песнопения и обвинения на незнакомом языке. Взгляд его обращался ко мне в поисках сочувствия. Он вздохнул, припомнив, вероятно, что я не кронианская девушка с клубничными щечками, а лишь одна из племени растоптанных и завоеванных.

— Что ж, — проговорил он на моем языке, — так-то, маленькая девушка. Ты совсем устала. Теперь я отошлю тебя вниз, в твое гнездышко. Никто не узнает. Нашу тайну мы сохраним. Иди.

Облегчение захлестнуло меня волной, чуть не сбив с ног. Я родилась заново, я встала и, чуть ли не танцуя, пошла через комнату.

— Но твое имя, — сказал он, — как тебя зовут?

— Ара.

Он повторил, и оно прозвучало как свойственное ему рычание: «Аархх».

Он узнал мое имя и тем самым посадил меня на цепь. Однако он знает его не полностью, только один кусочек.

Телохранитель стоял у дверей. Похоже, для него я сделалась невидимкой.

Касались ли ступенек мои ноги?

Я закрыла за собой дверь спальни. Никаких стульев, ведь мой секрет раскрыт, и в любом случае Лой с Мышью скоро придут ночевать, я не могу их не впустить.

Как бы мне хотелось не впускать их.

Уединение — мое сокровище.

В постели я все больше сжималась в комочек, и упрямая пружина ослабла. Все оказалось не так уж и страшно. А теперь я могу уснуть.

Меня разбудила Лой. Она трясла меня, дергая за волосы.

— Ты… ты… ты…

Я перекатилась на спину, и ее худая жесткая рука звонко шлепнула меня по щеке. Я вцепилась в нее и уже было зашипела в ответ, пытаясь остановить ее, еще не проснувшись до конца, не зная наверняка, всерьез ли все это, но подсознательно помня, что шуметь нельзя.

— Сука… ну ты и… сука…

— Лой… нет, Лой… что такое? Лой…

С другого боку появилась Мышь. Словно краб клешнями, она ущипнула меня за руку. Я не смогла сдержаться и вскрикнула.

Это их приостановило. Они отпрянули от меня.

— Ах ты, мелкая мошенница, — с несокрушимым сознанием собственной праведности сказала Мышь.

Фраза повисла в воздухе, словно кристалл на фоне тьмы. Я уставилась на нее.

— Что я такого сделала?

— Что я такого сделала? — передразнила Лой. — Да что же они такого сделали, их светлость.

— Подлая уловка, — сказала Мышь.

Я лежала перед ними; они стояли на коленях, возвышаясь надо мной.

Наконец Лой проговорила:

— Ведь я строила планы насчет него, насчет старого пузана. Разве у меня хоть раз что-нибудь было? Блюла себя. Для пользы дела. И надо же тебе было к нему подлизаться. Тебе.

У меня в мозгу что-то блеснуло, и тогда мне все припомнилось.

— Но ведь… он просто подошел к двери и застал меня здесь.

— Да, только ты об этом позаботилась, не так ли. Я заметила, как ты глазела на него тогда, в первый же день. Я не хотела верить, что ты, при всей твоей благовоспитанности, на такое способна, да и папа у тебя — майор из полка Львов. А что сказал бы твой папа на это?

— Ее блаженной памяти матушка в гробу перевернулась бы, — сказала Мышь.

Внутри меня, в легких, в желудке или в сердце что-то случилось. Я вихрем взметнулась вверх, замолотила в воздухе руками и пронзительно закричала.

Осколочный калейдоскоп движений. Их жаркое дыхание, отдающее кислым от съеденных печеностей; их острые пальцы, впившиеся в меня. Отчаянное шиканье, и вот они уже спихнули меня с кровати, и голос Лой, словно колючка у меня в ухе: