Маленький оборвыш - Джеймс Гринвуд

— Я видал только в балагане.

— О, это совсем не то! Мы ходим в настоящий театр, где дают славные пьесы: «Капитан вампир», «Пират пустыни» и разные такие.

В это время мы вышли на набережную; там было очень тихо, на церковных часах только — что пробило пять.

Моульди остановил нас.

— Слушай, — сказал он мне: — прежде чем идти дальше, ты должен решить, пойдешь ты вниз по реке, или в Ковент-Гарден со мной и Рипстоном?

— Да я бы лучше с вами пошел, кабы вы позволили.

— Чего тут позволять! Всякий может идти, куда хочет! Ты, главное, придумай, за какую работу ты возьмешься.

— Я не знаю никакой работы, я совсем один, я не знаю, за что взяться? — отвечал я: — я бы хотел идти с вами, чтобы вы меня научили!

— Да ты как хочешь? — спросил Рипстон: работать сам по себе или идти с нами в долю?

— Я бы лучше хотел идти к вам в долю! — с радостью ухватился я за это выгодное предложение.

— Ну, хорошо, так ты и во всем должен быть с нами в доле, — сказал Рипстон, — с нами и работать, и есть, и жить.

— Конечно.

— Значит, ты пойдешь с нами и будешь делать то же, что мы, — подтвердил Моульди.

— Все, что найдешь, все, что получишь, все будешь отдавать нам, ничего не истратишь без нас?

— Никогда, я знаю, что это нехорошо.

— И если тебя поймает полиция, ты не выдашь нас, чтобы самому вывернуться из беды?

— Согласен.

Я на все соглашался, хотя не вполне понимал, чего от меня требовали.

— Ты будешь нам верным товарищем, не струсишь, не изменишь?

— Никогда.

— Ну, так и по рукам. Мы товарищи. Пойдем, примемся сейчас же за работу.

Судьба моя была решена. Пробыв целый день и целую ночь вне дома, я не смел и думать о возвращении туда. Кроме того жизнь, которую вели мои новые товарищи, казалась мне гораздо приятнее моей домашней жизни: их никто не бил, они делали, что хотели, ели иногда свинину, чего мне никогда не доставалось от миссис Бёрк, и даже ходили в театр.

Эти мысли занимали меня, пока мы дошли до Ковент-Гардена. Мы не вошли в крытую часть базара, а стали ходить по окраинам, где нагружались тележки и тачки. Мы долго ходили таким образом, и я уж хотел спросить, когда же начнется наша работа, как вдруг Рипстон отбежал от нас и кинулся к человеку, стоявшему с поднятым пальцем подле груды салата.

— Куда он пошел? — спросил я.

— На работу, — объяснил мне Моульди. — Ты видел того человека, что стоял с поднятым пальцем? Это значит — ему нужен был мальчик. Кабы он поднял два пальца, значит — работа для взрослого. Рипстонова работа даст нам кофе. Если мы с тобой что-нибудь добудем, мы купим булок, а то без булки кофе плохой завтрак.

— Ты смотри в оба, Смитфилд!

Я смотрел во все стороны, но никто не поднимал пальца. Моульди также не высмотрел для себя никакой работы.

Минут через двадцать мы подошли к кофейной, недалеко от базара; туда же пришел и Рипстон. Он заработал полтора пенса, и мы решили, не ожидая пока добудем себе на хлеб, тотчас же напиться кофе. В кофейной нам дали по чашке слабого, но очень горячего кофе; выпив его, мы почувствовали себя гораздо бодрее и пошли опять искать работы.

Наши поиски и на этот раз оказались неудачными. Мы исходили овощной рынок вдоль и поперек, мы побывали во всех закоулках фруктового базара, но работы себе не нашли никакой. Я не унывал, видя, что Рипстон и Моульди спокойно и весело прохаживаются взад и вперед, ни мало не огорчаясь нашим несчастием. Часов в десять утра мы оставили базар и пошли глухими улицами и задворками к Друри-лейн.

— Ну что, Смитфилд, — спросил у меня Моульди, — нравится тебе быть с нами в доле?

— Нравится, — отвечал я, — только жалко, что нам было так мало удачи сегодня.

— Ну, не особенно мало, — заметил Рипстон. — Тебе, кажется, Смитфилд, было даже очень хорошо?

Я принял это за шутку и отвечал смеясь:

— Конечно, мне везде хорошо! Также как и вам! Весело и беззаботно шли мы по Друри-Лейну до входа в какой-то грязный переулок. Здесь товарищи мои остановились.

— Ну, Смитфилд, — сказал Моульди, — выкладывай!

— Что такое выкладывать? — с удивлением спросил я.

— Э, да все, что у тебя есть! — вскричал Рипстон, — тот старик, с которым мы ведем дела, живет здесь.

Я решительно не понимал, чего хотели от меня мои товарищи. Моульди принялся обыскивать меня и обшарил все мои карманы. Когда он убедился, что они пусты, лицо его выразило сильнейшую ярость.

— Вот-то у нас товарищ! — вскричал он, обращаясь к Рипстону, — славный товарищ, нечего сказать!

— Да в чем дело? — спросил Рипстон.

— Да в том, что у него нет ничего, решительно ничего, хоть бы какая дрянная луковица!

— И это ты называешь быть нашим товарищем? — с укором спросил у меня Рипстон, — хорош гусь, нечего сказать!

— Да что же мне было делать, — оправдывался я. — коли я нигде не мог найти работы? Ведь вы знали, что денег у меня нет, да если бы и были, я скорей бы купил себе хлеба, чем луку?

Я никогда в жизни не видал лица сердитее того, с каким обратился ко мне Моульди, выслушав мои объяснения. Гнев его был так силен, что он не мог произнести ни слова.

Рипстон рассмеялся.

— Ну, не злись так, Моульди, — сказал он. — Смитфилд еще глуп. Смотри сюда, Смитфилд!

С этими словами он вынул из кармана своей куртки семь отличных яблок, затем показал мне карманы своих панталон. Они были полны орехов.

— Зачем же это ты купил столько яблок и орехов? — спросил я.

— Зачем? Чтобы перепродать их, я ведь торгую ими.

— Да когда же ты покупал? Я не видал…

— И тот торговец, у которого я покупал, также не видал, он в это время занимался с другими покупателями, и я не хотел отрывать его от дела, понимаешь?

Я начинал понимать, и мне становилось страшно. Я боялся даже высказать свои предположения, чтобы не вышло какого-нибудь недоразумения.

— Э, чего с ним толковать! — вскричал Моульди, — он не понимает твоих намеков. Смотри сюда, Смитфилд! Видишь эти яблоки и орехи, которые добыл Рипстон? Ну, он стащил, украл их! Понимаешь? Теперь смотри сюда! Вот это украл я, и очень жалею, что мне не удалось стащить побольше! Теперь мы идем в этот переулок продавать украденное нами, потом на эти деньги купим себе съестного.

Грубое признание Моульди поразило меня.

— Ну, чего же хныкать, — насмешливо вскричал он. Неужели ты воображал, что мы умненькие, благочестивые мальчики.

— У тебя есть семья, — заметил Рипстон, — ты можешь вернуться домой, когда хочешь. Ты ведь не обязан есть тот пудинг, который мы себе купим! Иди, добывай себе хлеб, как знаешь!

С этими словами они отвернулись от меня и вошли в переулок, оставив меня одного на улице.

Глава XII

Я становлюсь вором. Для моего утешения Моульди объясняет разницу между словами: «украсть» и «взять»

Я стоял на улице и должен был, как сказал Рипстон, добывать сам себе хлеб. Я мог убежать домой. Правда, я не знал туда дороги, но я мог расспросить у прохожих. Вполне честный мальчик не остановился бы ни перед какими трудностями, А разве я не был честен? Я ночевал, я провел все утро, я завтракал вместе с ворами, но это мучило меня, краска бросалась мне в лицо при одной мысли об этом. Отчего же я стоял, отчего же я не шел домой, чего я ждал? Это может спросить только тот, кто не испытал, что такое голод, страшный голод мальчика, мало евшего накануне и с утра проглотившего всего одну чашку жидкого кофе без булки, — страшный голод, от которого по всем членам распространяется дрожь и конечности цепенеют. Мысль, что Моульди и Рипстон воры, была ужасна, но мой голод был не менее ужасен. Рипстон сказал, что я могу не есть их пудинга, если не хочу, значит, если я захочу, они дадут мне его. И какой это должно быть чудный пудинг! Я его знаю, он продается во всех лавках для бедняков. Его делают из муки, из почечного сала и из чего-то еще необыкновенно сытного; он такой горячий, что греет руки, пока не положишь в рот последнего куска; его обыкновенно режут большими-большими кусками, величиной с четверть кирпича. Картина такого огромного, горячего, вкусного куска пудинга носилась перед глазами моими, когда я увидел, что Рипстон и Моульди возвращаются из переулка. Я спрятался за телегу с мешками муки и следил за ними глазами. Они казались очень веселыми, и Моульди подбрасывал и ловил на лету четыре или пять пенсовых монет. Они искали меня глазами, и Рипстон даже свистнул, чтобы дать мне знак. Но я прижался плотно к колесу, и они прошли, не заметив меня. Я перешел дорогу и стал следить за ними. Моульди вошел в пудинговую лавку и через несколько секунд вышел оттуда, неся на капустном листе целую кучу того самого пудинга, о котором я мечтал. При виде густого, душистого пара, распространявшегося от него, у меня сперло дыхание, и я еще сильнее прежнего почувствовал и голод, и холод.

Я перешел на их сторону улицы и пошел за ними поодаль, однако на таком расстоянии, что мог ясно видеть, как Рипстон взял один из больших ломтей, поднес его ко рту и выкусил из него кусок, ах, какой большой кусок! Я подходил к ним все ближе и ближе, наконец подошел так близко, что мог слышать, как они едят, Я слышал, как Рипстон втягивал и выпускал дыханье, чтобы студить забранный в рот кусок; когда он поворачивал голову, я даже видел удовольствие, блиставшее в глазах его.