Самое запутанное дело инспектора Френча - Фриман Крофтс

Вандеркемп достал из кармана конверт и протянул инспектору. В конверте лежало письмо, внешне почти такое же, как фальшивка, полученная Скоофсом. Оно было отпечатано на дешевой казенной бумаге с фирменным штемпелем, с теми же реквизитами и тем же шрифтом. Под лупой обнаружились те же дефекты в пропечатке букв «п» и «д», подпись явно была подделана, а на обратной стороне листка обозначились выпуклости от сильных ударов по клавиатуре машинки. Было очевидно, что обе фальшивки написаны одним человеком на пишущей машинке хэттон-гарденской конторы. Текст послания был следующим:

Уважаемый Вандеркемп!

В дополнение к моему письму для мистера Скоофса относительно Вашего приезда в Лондон в среду утром 26 ноября сообщаю Вам: дело, в связи с которым нам необходимо встретиться, оказалось более срочным, чем я предполагал вначале. Вследствие чего прошу Вас прибыть скорее, а после наших переговоров немедленно выехать в Париж, а не в Стокгольм. Я вернусь в контору после обеда во вторник вечером, 25 ноября, и буду рад, если к 20.30 Вы придете ко мне за дальнейшими указаниями. Это позволит Вам в 21.30 отбыть в Париж – через Саутгемптон и Гавр.

Хотел бы подчеркнуть, что, поскольку данное дело сугубо конфиденциально, я буду Вам обязан, если изменение сроков Вашего отбытия Вы сохраните в тайне.

Искренне Ваш

Письмо было очень интересно, а вот в качестве улики, к огорчению Френча, совершенно не подходило. Если письмо Вандеркемпу действительно прислали, то обвинение с голландца можно снять; если же коммивояжер сам состряпал это письмо, то его вина налицо. Конечно понятно, что конверт был с европейским штемпелем и соответствующей датой, но опять же нет доказательств, что это письмо пришло именно в нем. Эти мысли промелькнули в уме инспектора, но он оставил их на потом, и снова обратился к собеседнику.

– Я заберу его, если вы не против, – сказал он, указав на письмо. – Прошу вас, продолжайте.

– Я выполнил все так, как просили в письме, – снова заговорил Вандеркемп. – Изменение срока встречи требовало моего отъезда из Амстердама ночным поездом двадцать четвертого. День я провел в лондонском отеле, сходил на дневной спектакль. В восемь тридцать вечера, со всем своим багажом, я появился на Хэттон-гарден. В общей комнате было темно, а в кабинете горел свет. Там был только мистер Гетинг. Он попросил меня войти и закрыть за собой дверь. Я так и сделал и сел в кресло для посетителей. Мистер Гетинг сидел за столом мистера Дьюка. Это старинное бюро с крышкой. Крышка была открыта.

– А сейф?

– Нет, и его при мне не открывали. Мистер Гетинг сказал, что мистер Дьюк намеревался лично дать мне поручения, но в последний момент что-то помешало ему приехать, и он попросил мистера Гетинга сделать это вместо него. Мистер Дьюк вроде бы получил сведения от своего конфиденциального агента в Константинополе, что один старый русский аристократ бежал с семейными драгоценностями из лап большевиков и теперь хочет выставить всю коллекцию на продажу. В свое время он был известен как князь Сергей, губернатор одной из уральских провинций, – название у меня в записной книжке наверху, – но теперь выдает себя за поляка по имени Франциско Лот. Коллекция исключительной ценности, и мистер Дьюк надеется, что ее можно приобрести за треть настоящей стоимости, а то и дешевле. Он связался с князем через своего агента и предложил сделку. Однако беда оказалась в том, что советское правительство пронюхало о бегстве князя и всеми средствами стремится вернуть его обратно. Их шпионы рыщут по всей Европе, и Лот в безумном страхе, ибо поимка означает верную смерть. Мистер Гетинг также сказал мне прямо: если я сумею приобрести драгоценности, моя жизнь гроша ломаного стоить не будет, пока я не передам все камни в контору. Мистер Гетинг сказал, что, учитывая такую опасность, мистер Дьюк решил существенно расширить мои полномочия, а потом спросил, хочу ли я взяться за такое поручение.

– И вы согласились?

– Ну а как вы думаете? Конечно согласился. Спросил о дальнейших распоряжениях. Ради безопасности – моей собственной и этого Лота – мне нужно было предпринять особые меры предосторожности. Мое имя довольно хорошо знают в биржевых кругах Европы, а значит, оно станет известно и советским шпионам, так что мне пришлось его сменить. Я стал Джоном Харрисоном из Хаддерсфилда, производителем белой жести. Я должен был писать отчеты не прямо в контору, а на адрес друга мистера Дьюка, мистера Герберта Лайонза, живущего неподалеку от него в Хэмпстеде. При необходимости посылать письма я был обязан быть предельно аккуратен в формулировках, чтобы в случае подозрения и просмотра моей переписки фразы не выдавали сути дела. Распоряжения для меня должны были быть адресованы Харрисону и написаны на простой почтовой бумаге с такими же аккуратными формулировками. В случае заключения договора мне нужно было телеграфировать о согласованной оплате. Для этого мистер Гетинг передал мне шифр. Деньги я должен был получить от секретного посыльного.

Вандеркемп помолчал и взглянул на инспектора. Тот ничего не сказал, и Вандеркемп продолжил.

– Лот прятался в Константинополе, но захотел переехать ближе к западу. Он сомневался, как это лучше сделать: по суше или морем. Если бы он выбрался из Турции сушей, то двигался бы по Дунаю через Австрию и Швейцарию, до конечной остановки – гостиницы «Босежур» в Шамони. Если бы это оказалось невозможным, он попытался бы переправиться морем: на корабле компании «Навигационе Женерале Итальяна» доплыл до Генуи, а оттуда ехал бы в Барселону и остановился бы здесь, в отеле «Гомес». Через своего друга в Константинополе князь дал знать мистеру Дьюку, что, если не появится в Шамони до четвертого декабря, это будет означать либо то, что большевики его поймали, либо то, что он направляется в Барселону. Я, таким образом, получил распоряжения поехать в Шамони, остановиться в «Босежуре» и ждать до четвертого декабря высокого бледнолицего и темноволосого человека по имени Франциско Лот. Он не появился, и мне надлежало переехать сюда. Здесь я должен ждать его две недели, а потом, если ничего о нем не узнаю, направиться в Константинополь, разыскать агента мистера Дьюка и попытаться выяснить все о Лоте.

– И вы выполнили эти инструкции?

– Да. Из Шамони я приехал сюда и с тех пор жду. Завтра мне предстоит выехать в Константинополь.

Френч закурил новую сигару.

– Такое путешествие без денег не совершить, – задумчиво отметил он. – Как вас снабдили в этом отношении?

– Мистер Гетинг передал мне сто фунтов десятифунтовыми купюрами. Две из них я разменял в Шамони, а остальные восемь у меня в кармане.

– Позвольте взглянуть.

Вандеркемп тотчас повиновался, и инспектор обнаружил, как и ожидал, что эти восемь купюр тоже из украденных. Он возобновил допрос.

– Вы сказали, что прибыли в контору на Хэттон-гарден около половины девятого?

– Да, а ушел около девяти. Все дело заняло лишь полчаса.

– И кроме Гетинга вы никого не видели?

– Никого.

Френч, предложив подозреваемому еще сигару, глубоко задумался. Он не сомневался, что история о беглом русском – выдумка от начала и до конца. Сама по себе маловероятная, она выдавала и своего автора. То, что Гетингу эту историю поведал мистер Дьюк и он же сам собирался приехать и рассказать ее Вандеркемпу, тоже было чистой выдумкой. Без имени мистера Дьюка истории не хватало бы достоверности, ради этого же подделали подписи мистера Дьюка в письмах Скоофсу и Вандеркемпу.

Но попытавшись продумать версию дальше, Френч столкнулся с той же трудностью, что и при рассмотрении подделанных писем. Виновен ли Гетинг, он ли придумал этот хитрый план бросить подозрение на Вандеркемпа, или преступник сам Вандеркемп, а вся история – его прикрытие на время после убийства? В этом заключалась основная сложность, и Френч сидел, прикидывая, нельзя ли каким-нибудь способом проверить свои выводы, нет ли ловушки, в которую удалось бы заманить подозреваемого?

Через некоторое время ему пришла мысль, которой, как ему показалось, можно было бы руководствоваться дальше. Из анализа манеры печатания обоих фальшивых писем получены вполне определенные данные. Умеет ли Вандеркемп печатать и если да, то сильно ли ударяет по клавишам? Он обратился к подозреваемому.

– Мне бы хотелось, чтобы вы написали мне краткое изложение своих передвижений по Лондону в день убийства, указав время вашего прихода и ухода из тех или иных мест, где бывали. Я бы предпочел в отпечатанном виде, если, конечно, вы умеете печатать. Сделаете?

– Думаю, что да, – вяло улыбнулся Вандеркемп. – Я печатаю и знаю скоропись на четырех языках. Но здесь нет пишущей машинки.

Выразив свое восхищение талантами собеседника, Френч предложил тому попросить машинку у администратора.