Братья не по крови - Владимир Царицын

Надеюсь… Нет, вру. Ни на что я не надеюсь и понятия не имею, как буду жить без тебя. Единственное, что я хочу сейчас, чтобы ты знал: я люблю тебя, Вик. И всегда любила.

Прощай, твоя Лариса.

Я выключил компьютер и потянулся к бутылке, но она оказалась пустой. И тут раздался звонок в дверь. Словно кто-то стоял за ней и ждал, когда я прочту письмо до конца. Наверное, в тот момент я был не совсем в себе. Лариса! Я был уверен, что это она. Я решил, что

Лариса не умерла, а просто ушла от меня. Ушла, но вернулась.

Вер-нулась! И я кинулся к двери, забыв о том, что ее нет больше, забыв о сегодняшней кремации и об урне с ее прахом, стоящей на столе.

На пороге стояла Светлана Трифонова, теперь, кажется, Коз-ловская.

Я только что видел ее на одной из свадебных фотографий. Там она была другой. Веселой и доброжелательной. Сейчас она смотрела на меня с нескрываемым презрением. Светлана не произ-несла ни одного слова, размахнулась и со всей силы влепила мне по-щечину. А потом повернулась и медленно стала спускаться вниз по лестнице. Я услышал, что она плачет.

Пощечина меня отрезвила, вернула в реальность. Ларисы нет. Она не вернется. Наша квартира показалась мне склепом. Холодно, сыро…и пусто.

Я не стал закрывать дверь – вдруг кому-то еще захочется прийти и врезать мне по физиономии? Пусть заходит и бьет. Я заслужил го-раздо большее, чем пощечина. И даже не за то, что не сообщил под-ругам

Ларисы о ее смерти, я был виноват в том, что Лариса мертва. Это я убил ее! Я!

В прихожей висело большое зеркало. Лариса всегда подолгу прихорашивалась перед ним, когда выходила из дому. Зеркало было слегка тонированным в золотисто-коричневый цвет, и лицо, отражен-ное в нем казалось загорелым в любое время года. Лариса любила это зеркало. И подруги ее любили это зеркало.

В квартире были и другие зеркала.

Нужно завесить все зеркала тряпкой, вспомнил я и, задержав-шись в прихожей, посмотрел на свое отражение. Мое лицо не выгля-дело загорелым, оно было серым, словно покрытым пылью, а на ле-вой щеке темнел след от пощечины. От этого пятна лицо казалось пе-рекошенным и злобным. Как у маньяка. Как у убийцы.

Неужели это я?

Губы того, кто был в зеркале, растянулись в страшной улыбке. Глаза сузились и из их внешних уголков брызнули к ушам резкие и тонкие изогнутые морщинки. Верхушки ушей вытянулись и заостри-лись, нос стал превращаться в свиное рыло, а из мускулистых залы-син, разрывая кожу, вылезли наружу маленькие толстые рожки. Тот, что был в зеркале, открыл рот и хотел что-то сказать мне, но я не стал его слушать, я знал, что он скажет. Я размахнулся и ударил ЕГО в ры-ло.

Стекла брызнули и заискрились бенгальским огнем. Я ослеп. Я смутно помню, что было дальше. Какие-то обрывки, то ли сон, галлю-цинация, то ли реальность. Скрип входной двери, яркая вертикальная полоса света, чьи-то ноги в пыльных ботинках. Потом ноги исчезли, и дверь закрылась. Я снова был один. Мне было холодно, но я не желал пошевелиться, чтобы встать, пройти в спальню и забраться под теп-лое одеяло. Я желал своей смерти. А потом пришли какие-то люди и стали меня поднимать с холодного кафельного пола, чтобы куда-то увести. Я не хотел идти, я хотел умереть здесь, на полу. Я сопротив-лялся, но они все же подняли меня и стали настойчиво толкать к две-ри. Я ударил кого-то и разбил ему лицо в кровь. Я дрался, как зверь, но их было много, и они все вместе были сильнее меня одного. Меня скрутили и положили на носилки. Потом появилась Лариса. Она ниче-го не говорила, прижимала руку к сердцу и молчала. Меня куда-то не-сли на носилках, а она шла рядом и глядела на меня. Я ожидал уви-деть упрек в ее взгляде, но в нем была любовь. Меня засунули в ма-шину и закрыли дверь. Машина уехала, увозя меня от Ларисы. Я не мог ничего сделать, я не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Я был привязан к носилкам, а носилки крепились к полу машины. Я дергался, пытаясь освободиться и выскочить из машины, но резиновые жгуты не поддавались. Я заплакал. Врач, который сидел рядом со мной (он был в белом халате и белой шапочке, а на груди у него висел фонендо-скоп, поэтому я решил, что это врач), вытер мои слезы марлевым ко-лючим тампоном и сказал:

– Прежде чем мы приедем на место, ответь мне на один вопрос.

Я ждал вопроса, но врач молчал.

'Ну, спрашивай!', – хотел сказать я, но язык мне не повиновал-ся.

Врач гадко усмехнулся и сказал:

– А не буду я у тебя ничего спрашивать! Я и так знаю – это ты ее убил! Я даже знаю, почему ты ее убил. Рассказать? Ты убил ее пото-му, что тебе все надоело. Надоели ваши ссоры, надоели ее обиды, надоела она сама, как женщина, которая знает о тебе все. Знает и может рассказать о тебе другим. Тем же подругам. Она им о тебе ни-чего такого не рассказывала, о том, что это ты такой, неспособный, хранила ваш с ней секрет в тайне, говорила, что вы еще не готовы за-вести ребенка. Врала. Скрывала. А ведь ей могло надоесть врать? Ведь когда-то же ей могло надоесть? И ты не стал ждать этого момен-та. Ты убил ее. Направил свою развалюху на бетонный столб. Пряме-хонько пассажирским местом спереди. Бац! И все проблемы сняты.

'Неправда!', – хотел закричать я, но не смог закричать, не смог даже прошептать.

А врач все понимал, он читал мои мысли.

– Нет, правда, – возразил он. – Это только выглядело, как несча-стный случай. Правда заключается в том, что ты хотел, чтобы она умерла. Нет человека – нет проблемы. И секрет твой сраный так и ос-танется секретом.

Я закрыл глаза. Мой сопровождающий молчал. Вскоре я почув-ствовал, что машина остановилась. Хлопнула дверца. Кто-то подошел к машине и спросил:

– А где бригада?

– Еще один вызов.

– Он что там, один?

– Один. А что с ним будет, с привязанным?

Я открыл глаза. Действительно, я один, рядом нет никакого вра-ча.

Заднюю дверь открыли, крепления носилок отстегнули и меня по-несли по каким-то мрачным коридорам…

Я оторвался от своих воспоминаний и прислушался. Никто нас не догонял, и шума вертолета не было слышно. Со стороны леса тоже не доносилось ни одного постороннего звука. Тихо шелестели листья-ми верхушки деревьев, обдуваемые легким ветерком, где-то в траве стрекотали кузнечики. Создавалось впечатление, что мы одни на мно-гие десятки, а то и сотни километров, что никакие мы не боевики-контрактники, не беглецы, преследуемые вооруженными злодеями, желающими нас побыстрее догнать и убить. Что мы простые туристы, сбившиеся с маршрута, зашедшие слишком далеко и заблудившиеся, но уже определившие правильное направление. Что никакого Носоро-га, никаких Японца, Пули и прочих наших работодателей нет, и не бы-ло никогда. События пяти прошедших недель казались сном, кошмар-ным сном, который уже закончился. Сон закончился, но тревога оста-лась. Не ощущение опасности, а просто – тревога. Предчувствие того, что планам моим сбыться не суждено…

Шедшие впереди меня Хохол с Гуинпленом тихо разговаривали.

Удивительно, в лагере они друг друга недолюбливали, это сильно бросалось в глаза, а сейчас идут и мирно беседуют. Наверное, опас-ность сближает.

– А ты-то как в живых остался? – спрашивал Хохол.

– В противоположной стене цеха проем был. Я к нему и побежал.

Когда рвануло, я уже снаружи был. Отбежал метров на десять.

Огля-дываюсь вокруг, нет Рэбэ! Завалило! Бля, думаю, не прощу себе нико-гда, что сам спасся, а его спасти не сумел! Когда последний кирпичик место свое на куче обломков нашел, я искать полез. Слышу,

Рэбэ кашляет, наверное, пыли наглотался.

– Да-а, – протянул Хохол. – Повезло Рэбэ. Я думал пепец вам обоим… А кто вертолетчика-то снял?

– А кто его знает? – пожал плечами Гуинплен. Мы же в три смыч-ка в одну точку поливали…

Рэбэ, шедший впереди нашего немногочисленного отряда, резко остановился.

– Все, – сказал он. – Хватит геройствовать. Идем в лес, там спо-койнее. До Манжурска километров семь-восемь осталось. Я бы на месте Носорога на подходе к городу засаду устроил. Не сомневаюсь, что и он так сделает.

Мы углубились в лес. Часа через полтора ходьбы, когда до нас стали доноситься звуки города, Рэбэ объявил привал. Посмотрел внимательно на меня, на Хохла, на Гуинплена, и сказал:

– Хохол, Викинг спать. Гуинплен, сходи, глянь – как там что?

Гуинплен молча кивнул и бесшумно юркнул в чащу.

– Спать, – еще раз приказал Рэбэ.

Хохол уснул моментально. А ко мне сон не шел. Я лежал с за-крытыми глазами и вспоминал…

Я не дергался, но от носилок меня отвязывать не спешили, при-вязанному вкатили в плечо какой-то дряни, и я отключился.

Очнулся уже лежащим на жесткой больничной койке. Все тело было деревян-ным. Превозмогая нежелание двигаться, я кое-как приподнялся и сел на койке. На мне была застиранная голубая пижама, окно было заре-шечено, а дверь плотно закрыта и скорей всего на замок. Похоже, что я попал в психушку, для камеры слишком комфортно. В палате со мной никого не было, но у противоположной стены стояла не засте-ленная кровать. Две тумбочки, табуретка. Повернулся ключ в замке и в палату вошел доктор. На вид ему было лет столько же, сколько и мне, может чуть-чуть больше, но был он совершенно лыс, но не пото-му, что брил голову. Лысина была коричневой от загара, видимо док-тор часто подставлял ее под лучи солнца, казалась отполированной, и похожей на смазанное растительным маслом пасхальное яйцо. В ру-ках он вертел какую-то блестящую металлическую штучку. Возможно, она должна была привлекать внимание дурковатых пациентов, уводя от их навязчивых мыслей, и помогать доктору врачевать их. Но я только мельком взглянул на эту штуковину и стал смотреть доктору в глаза. Они мне не понравились своей водянистостью и неподвижно-стью. Я предположил тогда, что такие глаза должны быть у маньяка или садиста. Смотреть в них было неприятно, но я смотрел и ждал, что будет дальше.