Это было в Одессе - Александр Владимирович Козачинский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Да.
Томсон добавил, припоминая:
– Кроме… кроме двух…
– Кто такие?
– Один индус. Другой ирландец.
– Как имена?
– Индуса зовут Абиндра. Ирландец – О’Тайль.
Карандаш полковника Гавварда аккуратно отметил на бумаге имена.
Затем он сказал:
– Я думаю, Томсон, надо удвоить караулы на судах.
– Сделано.
– Следить за подозрительными.
– Сделано…
Кулак полковника Гавварда стукнул по столу в третий раз.
– Будь я не Гаввард, мое имя хорошо известно во многих местах, если я не заставлю отозвать отсюда Маршана и не оставлю инициативы за нами! Годдем, моя двадцатилетняя служба тому порукой…
Томсон сказал, выпуская клуб дыма из трубки:
– Еще бы…
* * *В шесть вечера Сергей Казарин заехал за Анной Ор, как было условлено: они должны были поехать кататься за город. Анна Ор была немного бледна, она сослалась на головную боль…
Глаза его были опущены, когда он сказал:
– На воздухе головная боль пройдет.
Его голос был ровен и спокоен.
Со стороны никогда нельзя было бы подумать, что эта пара людей: очень красивая черноглазая стройная женщина в нарядном манто светло-палевого цвета, в широкой шляпе с нависшими над глазами полями и гусарский офицер, садящиеся в автомобиль, что эти люди были обуреваемы самыми противоположными мыслями…
Когда автомобиль вылетел на широкое шоссе за городом и, мягко покачивая, понес их в обагренную закатом даль, Анна Ор сказала почти ласково:
– Я, правда, не должна была поехать кататься…
– Вы ведь не заняты сегодня?
– Съемки нет.
– А других дел тоже нет?
– Почем знать…
Шофер дал гудок: навстречу ехал пикет, охрана побережья.
Мельком взглянув на всадников, исчезнувших в сумерках, Казарин сказал рассеянным голосом:
– Какие могут быть дела у киноактрисы?
Заметив улыбку актрисы, он извинился:
– Простите, конечно…
Автомобиль мягко понесся по берегу моря. Слабый шум прибоя заставил Анну Ор повысить голос:
– Вы, конечно, про себя подумали: кино, любовники. Но это не так просто…
Она искоса взглянула на своего спутника: он показался ей неожиданно постаревшим и усталым. Сквозь спокойное холодное выражение лица этого вылощенного гусарского офицера проступило, показалось актрисе, какое-то чужое, никогда до сих не виденное лицо другого человека…
И голос был тоже чужой, голос, ответивший мягко, почти грустно:
– Нам всем приходится много работать. Что делать: такая судьба, такая эпоха… О нас будут говорить: пушечное мясо истории… О нас будут писать…
Он прервал самого себя, и прежний Казарин, спокойный, уверенный в себе и хладнокровный, наклонясь к Анне Ор, сказал, улыбаясь:
– Но, во всяком случае, любовные истории занимают у вас много времени. Этого вы не можете отрицать…
Она запротестовала, смеясь… Тот, чужой, который на мгновение выглянул из-под казаринской маски, взволновал ее странным, незнакомым волнением. Актрисе показалось, что на мгновение она прикоснулась к чему-то огромному и важному, к какой-то огромной, неведомой ей тайне, это прикосновение было почти реальным… Но длилось только один момент…
«Странный человек», – пронеслось в голове актрисы.
Они замолчали, покачиваясь в автомобиле, и отдались каждый своим мыслям…
Только две фразы были еще сказаны за все время прогулки.
Когда автомобиль въехал обратно в город и понесся по Пушкинской улице, Казарин кивнул на двухэтажный дом:
– Французское командование…
Анна Ор мельком взглянула на стоявших у ворот солдат в французских кепи.
Вторую фразу сказала она, когда Казарин помог ей выйти из автомобиля:
– Вы не должны дурно думать обо мне… Я…
Наклоняясь и целуя ее руку, Казарин сказал вполголоса:
– Я не думаю о вас дурно…
Он выпрямился и сказал:
– Ни о ком из нас нельзя думать дурно: мы все одинаковы…
Поднимаясь по лестнице, Анна Ор пыталась разгадать, что могли означать эти слова. Записка Маршана, найденная на столе в номере, отвлекла ее от этих мыслей:
«Прошу прийти в девять в кабаре “Арлекин”. Необходимо. М.»
То, что всегда осторожный Маршан оставил ей записку, несколько удивило актрису. Она перечла записку, не нашла ничего нового и, спрятав в бювар, прилегла отдохнуть.
Лицо Казарина с тем неуловимым, странным выражением, которое промелькнуло перед ней, на один момент снова проплыло перед ее глазами. Она почувствовала странное, давно забытое ощущение…
«Кажется, я начинаю влюбляться», – подумала Анна Ор с усмешкой.
Внутренне она пожала плечами. Этой женщине, чьи обнаженные плечи смаковала на экране вся Европа, этой женщине, видевшей на своем веку больше любовников, чем ей было лет, показалось смешным и нелепым, что она может влюбиться…
– Но, несомненно, интересный человек, – попыталась она оправдаться перед самой собой.
И, все еще улыбаясь, подошла к зеркалу готовиться к вечеру в «Арлекине».
Электрическая лампа осветила в зеркале два больших черных глаза с синевой под ними, прямые брови, матовую кожу лица и прекрасные, полные плечи и шею. Небрежно сбросив на спинку кресла белый пеньюар, Анна Ор внимательно осмотрела себя и то, что всегда заставляет женщину вздрогнуть в первый раз, то, что увидела Анна Ор, заставило вздрогнуть и ее: это была маленькая, едва заметная морщинка у губ – маленький, еще незаметный для посторонних глаз след многих бессонных ночей, когда под утро, в холодном рассвете лезут в голову нелепые, незваные мысли…
Легкая дрожь пробежала по телу Анны Ор: это было напоминание о тридцати шести прожитых годах, первое напоминание о том времени, когда потухнут прекрасные, популярные в половине мира глаза и пожелтеют матовые смуглые плечи, заставляющие маслиться жирным блеском посетителей лож в кинотеатрах.
