Мир Приключений 1965 (Ежегодный сборник фантастических и приключенческих повестей и рассказов) - В Травинский

Еще месяца за два до ареста Адоньев писал в ЦК советских военнопленных: “В лагере Бомон произошло много изменений; много народу ушло из лагеря, хотя еще многие там остаются, но они уже стали другими, советского духа”.

В ночь с 23 на 24 апреля бывший старшина Бомона вел на Бомон свой отряд — бывших бомонцев. Это был предметный урок гестапо: мы не ушли, мы опять приходим в Бомон, приходим как хозяева, карать и наказывать. Федорук нацелился на караулку, Бойко — на канцелярию, третья группа быстро-быстро обрубала линии связи, чтоб никто не пришел на помощь охране. Работали споро, местность как-никак изучили прекрасно.

Федоруковцы не вломились, наоборот — прилично и достойно вошли в караулку, трое стали вокруг пирамиды оружия, остальные без лишних слов прикладами подымали с постелей сонных рексистов1. Люди все были знакомые, помнили друг друга в лицо. Поэтому особых мер принимать не пришлось: охрана лагеря довольно организованно поплелась в карцер в нижнем белье, где и была до времени и во избежание шума заперта.

Но в канцелярии Бойко наткнулся на сопротивление; дежурный по лагерю успел выстрелить. Из окон дома администрации забили автоматы. Тишину сохранить не удалось. Пришлось открыть огонь, полетели гранаты. Братва из бараков, предупрежденная, не высовывалась; лагерникам предложили не вмешиваться, во-первых, чтобы не мешать и собой зря не рисковать, а во-вторых, чтоб не дать повода к позднейшим репрессиям. Сопротивление было подавлено за полчаса, но теперь уже торопились: пальбу, без сомнения, услышали в городе, с минуты на минуту могли нагрянуть жандармы или эсэсовцы. Запылала в костре вся лагерная документация, денежный ящик вскрыли, забрали марки, франки, продовольственные карточки. Когда сложили вместе трофеи: боеприпасы, оружие, сигареты, одежду, пишущую машинку, еду, одеяло, обнаружилось, что груз собрался изрядный. Федорук доложил, что с четырьмя доносчиками покончено: фамилии их были известны заранее, прямо в бараках их пристрелили.

Порик приказал прикрывать отход отделению Бойко, остальные нагрузились трофеями. Шли быстро, спеша, как всегда, раствориться в темноте ночи раньше, чем враг спохватится. Не успели. Уже у самого города навстречу вынырнул немецкий патруль.

Степан Кондратюк успел выстрелить раньше всех: трое немцев упали. Патруль отхлынул было и вновь надвинулся. “Кто с грузом — уходить, бегом, остальным — прикрыть!” — крикнул Порик. И сразу же рядом в темноте кто-то застонал громко. “Кто ранен?” — “Вася, это я, Кондратюк, попало в обе ноги”. — “Выносить Степана! Отступать! Перебежками!”

Били будто прямо в уши немецкие автоматы, цепочка трассирующих пуль пронеслась, словно шепча, над плечом; но — темнота, темнота, они погружены в темноту, они отходят, огрызаясь редкими очередями. И немцы их не преследуют, немцы боятся преследовать в темноте, они, наоборот, замолкают и тоже погружаются в темноту — за подмогой ушли, наверное.

…— Кто со мной?

— Колесников…

— Гашецкий…

— Павлушка…

— Куда понесли Степана? Никто не видел? Эх, черт, а может, еще кого зацепило? Надо проверить. А ну — за мной!

Четверо осторожно возвращаются к месту боя. Небо светлеет, проступает склон холма — с него и спустился немецкий патруль. Гильзы… теплые еще… Авторучка немецкая… кто-то из них уронил. Трупов нет. Раненых нет. Все ушли, всех унесли.

Проходит еще полчаса. Четверо собираются у подножия холма. Ну, кажется, все в порядке, пора уходить. Порик с сожалением оглядывается на алеющий восток.

— По адресу не успеть, светает. Ладно, идем в Дрокур, это ближе всего, есть там один адресок, человек верный. Рассветет — оглядимся.

Четверо шагают к Дрокуру, и ни одному из них не дано знать, что его ждет в Дрокуре.

Павлушку наставлял сам Василий. Подробно объяснил — как идти, что узнать, как и когда вернуться. Выпустил, запер за ним дверь.

Хозяина дома не было — работал в утренней смене. Хозяйка тихо сидела в углу, шила что-то, не подымая головы. Страшно ей… Ничего, хозяюшка, скоро уйдем.

Было тихо. Ганецкий спал, облокотившись на стол, Колесников, насвистывая, разбирал и чистил пистолет. Прошло полчаса, час… Стало совсем светло.

Попросили у хозяйки иголки, нитки. Растолкали Ганецкого, сели штопать одежду. Хозяйка, потоптавшись за ширмой, вышла в пальто, робко сказала, что идет в булочную. Колесников и Ганецкий тревожно посмотрели на Порика. Ничего, ничего, ребята, не волнуйтесь, тут люди наши. Доброго пути. Хозяюшка, по кусочку-то дашь хлебца гостям?

“Чего там Павлушка возится?” — проворчал Колесников, скусывая нитку. “Да уж…” — буркнул Ганецкий. Порик промолчал. Павлушке в самом деле пора было возвращаться.

Его так и звали в отряде — Павлушка, семнадцатилетнего круглолицего паренька звали ласково, немного снисходительно, потому что был он мал, суетлив слегка, добр, услужлив- эдакий ладный теленочек. Ночью он принял бой впервые, до этого на операции его не брали. Немцев он на заданном маршруте вряд ли встретит, а встретит, обыщут, дадут по шее, отпустят. Придет, куда ему деться, задержался…

Ганецкого Порик знал плохо: вывели его из Били-монтиньского лагеря совсем недавно. А Колесникова Порик любил. Они дружили: два Василия, одногодки, оба из-под Винницы. В отряд вступил Колесников в числе первых, своего отделения не имел потому, что числился заместителем Порика, да и на самом деле не раз его замещал. Дружба у них была не назойливая, но так как-то получалось, что в бою Вася Колесников оказывался где-нибудь неподалеку от Васи Порика.

Порик вдруг улыбается. Ганецкий вопросительно вскидывает голову. Порик объясняет: а ведь они трое дорого стоят. За выдачу рядового партизана немцы предлагают 5000 марок, а за Порика — 20 тысяч. Всего, значит, 30 000 — даже без Павлушки. А если считать весь отряд, то и миллион наберется. В копеечку обходятся они Третьему рейху, в копеечку!

Трое, посмеиваясь, вспоминают приказы военных комендатур. Стоимость их голов росла из месяца в месяц. Летел под откос состав с танками — немцы накидывали по тысяче за голову. Рушился мост — новый приказ опять набавлял цену. Заочная распродажа партизанских голов не выходила, правда, за рамки приказов: французы наших не выдавали.

Прошел еще час. Они уже не смеялись, они кончили шитье и сидели молча, напряженно вслушиваясь. Павлуши не было; где-то за стенами домика копилась беда: теперь они уже чувствовали ее.

Стукнула дверь, голос хозяйки окликнул их, и Порик опустил автомат. Женщина волновалась: в очереди она слышала, что ночью был налет на бомонский лагерь, и весь район набит войсками: ищут партизан. Она и сама видела: кругом патрули, ходят по домам, останавливают на улицах…