Полдень, XXI век, 2008 № 12 - Николай Михайлович Романецкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Хорошо, будет тебе пиво! Местного купить или импортного?»
«А какого хочешь, лишь бы свежего!»
У выхода Питер обернулся, спросил хозяина:
«Скажи, как будет по-французски «Маленькая девочка очень похожа на свою бабушку?»
Умберто усмехнулся и произнес короткую, музыкально звучащую фразу, столь же чуждую в доме бразильского крестьянина, сколь и марсианская речь. Впрочем, словосочетание «petit fille» было знакомо инженеру. Как ни крути, а выходило, что Умберто знал французский.
«Да! — остановил его голос Умберто, едва он прикоснулся к дверной ручке. — Если будет оставаться сдача, купи еще свежую газету!»
«Хорошо!» — кивнул Питер.
Уже на крыльце он расслышал сказанное ему в спину: «И вовсе Агата не похожа на Лусинду!» Задерживаться и спорить он не стал.
6
Дождь, начавшийся после полуночи, напомнил о скором приходе зимы. Спать не хотелось, и Умберто долго лежал в темноте, вслушиваясь в его монотонный стук по железной крыше. Разбуженный непривычным шумом, подключился к дождю и невесть как пробравшийся в дом сверчок. Его металлическое дребезжание доносилось из-за закрытой двери детской комнаты, и Умберто решил днем обязательно его отловить.
Уткнувшись носом в плечо и закинув ему на грудь руку, рядом посапывала Агата. От ее налившегося силой тела несло жаром, и он пожалел, что не открыл на ночь окна. Поколебавшись, Умберто встал. Прошлепав босыми ногами до окна, он раздвинул створки, прижался носом к сетке наружной рамы, спасающей не только от москитов и ночных мотыльков, но и от летучих мышей.
Его кожа не ощущала ни малейшего движения воздуха: ни внутрь комнаты, ни наружу. Только громыхание дождя по крыше стало лучше слышно.
«Чего бродишь? — сонно пробормотала Агата, когда он вернулся в постель.
«Спи-спи!» — ответил он, устраиваясь рядом. — Окно открывал.
«А что за шум?» — жена подняла голову.
«Дождь идет!»
«Это хорошо, — успокоилась она, — духота надоела…»
Она снова обняла его и через минуту заснула, задышав глубоко и размеренно. Вскоре и сверчок оборвал назойливое стрекотание. Умберто заснул последним.
Сразу после завтрака, услышав от Агаты ожидаемую третий день новость, он решил наведаться к Питеру. Дождь прекратился, но сады и поля с огородами укрылись плотной пеленой тумана. Оставляя в росистой траве темную полосу и вымочив брюки но колено, Умберто прошел на соседний участок и через огород к дому.
Открыла ему Лусинда. Она дохаживала последние деньки: вздувшийся живот торчал высоко, подпирая диафрагму женщины и, слава Богу, она перестала болтать без умолку. Походка ее стала плавной, а движения медленными. Узкое лицо округлилось, на скулах сгустился здоровый румянец. Предстоящих родов Лусинда не боялась, и чем ближе подходил срок, тем большую уверенность в их благополучном исходе она испытывала. В конце концов, они были у нее далеко не первыми.
«Хорошо выглядишь! — похвалил ее Умберто, проходя к столу. — Как думаешь, скоро?»
«Пару недель, если правильно посчитала! — ответила Лусинда, снова принимаясь за ручку кофейной мельницы. — Да скорей бы уж! Ноги начали отекать, а поясница к вечеру вообще разламывается!»
«Ну, уж две недели-то выдержишь. А родишь, так еще будешь поминать последние деньки, когда ходила с пустыми руками, и ночки, когда спала спокойно!»
«Я как на тебя погляжу, — обратился он к сидящему напротив Питеру, — ребенок-то, поди, полоротый будет?»
Питер ухмыльнулся, огладил большим пальцем густые рыжие усы, отпущенные им «для солидности».
«Если моих деток вспомнить, то о покое останется только мечтать. А о вашей родне я пока мало знаю!»
«Да тоже не легче! — признался Умберто. — Мальчишки еще ничего рождаются: ну, намочат пеленки или живот закрутит поорут малость, а так — титьки поедят, и дальше дрыхнуть. А вот девки страсть беспокойные! И попервости болеть начинают беспрерывно: то понос, то золотуха, то задница сопреет, то молочница прицепится. А уж вертлявые!..»
Он покачал головой, вспомнив первую их с Агатой дочку Та тоже изрядно потрепала им нервы, захлебываясь плачем всякий раз, когда они пытались уложить ее в кроватку. Так и приходилось носить по очереди на руках весь день, а на ночь укладывать в супружескую кровать с риском придавить ее невзначай во сне. Смышленая была девочка, языки схватывала на лету к семи годам уже свободно лопотала на французском и испанском, а когда пыталась секретничать от матери с отцом — переходила на известный только им двоим немецкий.
Умберто вздохнул, вспомнив, как пришлось разворачивать с половины дороги телегу Отца Балтазара, когда подстанывавшая от толчков Клара вдруг перестала дышать и затихла. Два дня всего и болела: с утра жаловалась на живот, к вечеру срыгнула травяной чай, которым пыталась отпоить ее Агата, а ночью впала в беспамятство. Надо было сразу везти ее в город, в больницу, но пока сходили за Матерью Кларой, пока уговорили Отца Балтазара, пока запрягли лошадь в повозку… Одним маленьким гробиком на деревенском кладбище стало больше.
Кофе Лусинда сварила на новой спиртовке. Умберто потянул носом, когда она ее зажигала, хмыкнул, уловив запах кашасы.
«Не жалко продукт переводить?»
«Да черт с ним! — Питер небрежно махнул ладонью. — Этого добра можно нагнать сколько угодно!»
Это он правду сказал, Питер. За последний год поле, закрепленное за домом Лусинды, значительно удлинилось к реке и стало давать урожай вдвое больше прежнего.
От ежедневной тяжелой работы О’Брайан сильно изменился. Дурной жир сгорел, лишняя вода вышла горьким потом, растворив склеротические бляшки и тромбы. Сейчас Питер представлял собой двести фунтов сплошных мышц, костей и жил, затянутых в веснушчатую ирландскую кожу, слишком чувствительную к местному солнцу и оттого постоянно шелушащуюся на всех открытых участках. Особенно он гордился заново отросшими рыжими кудрями и усами, причем если первые он решался стричь не чаще двух раз в год, отпуская до плеч, то вторые подравнивал ежедневно.
«Я чего зашел, Питер, — начал Умберто, отхлебнув кофе, — я с неделю буду занят, поэтому со школой придется повременить…» «Что гак? — поднял бровь О’Брайан. — Проблемы?»
«Да так… — помялся Умберто. — Личные причины!»
«С Агатой цапнулся? — предположил Питер. — Так давай у меня заниматься!»
Они говорили о взаимных уроках. Три (а зимой, когда не нужно было работать в поле, и пять вечеров в неделю) проводили они, сидя рядом при свете керосиновой лампы. Не всегда такие посиделки заканчивались мирно, но чаще мужчинам удавалось обходиться без споров: Умберто знакомился с азами химии и физики, математики, литературы и истории, в свою очередь обучая инженера изученным за долгую и бурную жизнь языкам и обычаям разных стран. Дело облегчалось тем, что Питер по одному из последних заказов, доставленных из Манауса, получил чуть не две
