История Древнего мира: от истоков цивилизации до падения Рима - Сьюзен Бауэр

232 году он собрал армию большую, чем возникала когда-либо раньше; к 231 году он впервые приказал, как пишет Сыма Цянь, «записывать возраст мальчиков» — что наверняка указывает на всеобщий набор в армию. И с 230 года другие государства Китая начинают рушиться одно за другим. Хань сдалось в 230 году. Чжао — двумя годами позднее. Наследник престола царства Янь, обеспокоенный увеличением мощи Цинь, засылает ко двору Чжэна убийцу, переодетого послом, надеясь избавиться от западной опасности до того, как она достигнет его границ. Чжэн разоблачает реальную цель ложного посла и приказывает разорвать его на части. На следующий год он вошел в Янь, пленил его наследника и отрубил ему голову.

Эта жестокость характеризовала все правление Чжэна. Она привела его на такой пик власти, на какой не взбирался еще никакой другой царь Китая. Царства продолжали падать перед ним: Вэй в 225 году, Чу в 223, Ци в 221, хоть и неохотно. К концу 221 года, через четверть века после смерти отца, Чжэн стал владыкой огромной страны. «Через двадцать шесть лет Чжэн, царь Цинь, был возведен на престол, — пишет Сыма Цянь, — он впервые объединил весь мир».‹1120›

Чжэн был теперь больше, чем царь; он был императором. Он сменил свое имя на Ши Хуан-ди, «Первый Император». С этого времени мы можем действительно говорить о собственно Китае — стране, которая носит это название со времен того первого объединения государством Цинь.

Новая страна никогда прежде не была одним государством; это означает, что Ши Хуан-ди должен был создать единое правительство не на случайной основе (что было бы относительно легко), а из массы существующих обычаев и совершенно разных бюрократических систем.

Переделка старого и обваливающегося дома — ночной кошмар по сравнению с простой закладкой нового фундамента на пустом месте. Это задача, которая требует непреклонной дееспособности — как раз такой, какой обладал Ши Хуан-ди. Он разрушил старые роды, наследующие семейные богатства и клановую верность, поделив свою империю на легко управляемые области: тридцать шесть щюней («jun» — район командования[249]), а каждый цзюнь делился на сяни (это в общих чертах напоминает американскую систему штатов, разделенных на округа). Каждым цзюнем управляла пара, состоявшая из военачальника и гражданского администратора, а правительственный инспектор следил за управляющими.‹1121› Никакие родственники официальных лиц не могли занимать доходное место: Первый император не дал государственной службы даже своим сыновьям, следуя очень старой идее, что наследственное царствование вредит здоровью страны. Кроме того, он приказал прежней знати каждого государства переехать к нему в столицу и поселиться в новых домах. Тут они жили очень комфортно — и очень близко к надзирающему оку.‹1122›

Затем последовали другие реформы. Император построил дороги до самых окраин Китая, прорыл транспортные и ирригационные каналы, основал новый календарь, чтобы каждый в его владениях придерживался официальной единой системы леточисления. «Поднимая сельское хозяйство и подавляя несущественные отрасли, — гласит хвалебная надпись, сделанная через два года после его воцарения, — он обогатил [народ]… Что касается инструментов, то замеры были унифицированы, в письме знаки были стандартизированы. Всюду, где всходили солнце и луна, повсюду, куда достигала лодка или повозка, все люди проживали отпущенное им время, и каждый был удовлетворен».‹1123›

Эти реформы оказались более чем эффективными. Они представлялись почти что мессианскими, как путь к новой счастливой жизни для подданных Ши Хуан-ди.

Циньский Китай

Как и Шан Ян, Первый император терпеть не мог заповеди Конфуция и неопределенности любого рода. Четкие и эффективные правила сверху донизу, а не метафизические размышления, были ключом к богатству страны. Поэтому он пошел на шаг дальше, чем сжигание книг Шан Яном. Его премьер-министр объявил его новое постановление:

«Теперь Император, объединивший и удерживающий мир, распознал белое и черное и стал единственным авторитетом. Но [некоторые подданные] стремятся приобрести собственные знания и объединяются, чтобы критиковать законы и обучение… При дворе они критикуют в своих сердцах, а снаружи обсуждают законы на улицах. Дискредитировать правителя означает… показать свое превосходство… Если подобное не запретить, власть правителя сверху уменьшится, и снизу возникнут раздоры. Запрет этого необходим. Я предписываю сжечь все летописи в конторах писцов, которые не идут от правителя Цинь… Каждый, кто рискнет обсуждать песни и документы, будет наказан на рыночной площади».‹1124›

Единственными книгами, освобожденными от декрета об уничтожении, были книги по гаданию и справочники по сельскому хозяйству.

Это решение было крайне отрицательно воспринято более поздними поколениями («Первый Император избавился от документов, чтобы сделать людей глупыми», — резко замечает Сыма Цянь),‹1125› однако оно было исполнено глубокого здравого смысла для человека, который создавал новую страну из целого набора старых. Государства были полны старых записей о том, как велись дела раньше: Ши Хуан-ди намеревался создать новый Китай, который «не [мог] бы стать отражением настоящего через прошлое». Александр сражался, греки устраивали празднества, Ашока пытался создать общую религию; Ши Хуан-ди сделал все от него зависящее, чтобы стянуть свою империю в одно, стерев доказательства, что когда-то страна была фатально разделена. «В свои двадцать восемь лет, — говорит одна из его собственных надписей, — великий Император закладывает начало».‹1126›

Вероятно, это настойчивое стремление дать новые начала породило традиционное представление о том, что это Ши Хуан-ди построил Великую Китайскую стену. В действительности, она не была совершенно новым барьером; государства Китая строили стены от варваров (и друг от друга) уже несколько поколений. Новация Ши Хуан-ди заключалась в решении, что все стены должны быть увязаны вместе, — проект, который он поручил одному из своих чиновников, генералу Мэн Тяню.

Стены строили разные западные цари, в разные времена, против ожидаемых набегов с наиболее опасной для них стороны. Но никто никогда не попытался отгородить стеной целую империю.‹1127› Великая Стена Ши Хуан-ди, возведенная из земли и камня, была воплощением его представления о Китае: единая цивилизация, удерживаемая вместе связями сильнее строительного раствора. Все, что внутри стены, принадлежит Китаю, а все, что по другую сторону, — просто кочующие варвары без корней.

Но воплощение идеи стоило двадцати тысяч жизней китайцев. Соединяющие укрепления стены строились из всего, что подходило и было под рукой (камень в горах, утрамбованная земля на равнинах, песок и галька в пустыне); строителями были военнопленные, солдаты и крестьяне — все были мобилизованы и отправлены на трудовой фронт в пользу государства.‹1128›

Ши Хуан-ди оставил свою след на земле Китая еще при жизни; он планировал сделать похожую отметину и после смерти. Он построил себе последний дом — такой, какого нигде не видели, кроме Египта. Сыма Цянь дает нам описание гробницы, которую, согласно его рассказу, Ши Хуан-ди, готовясь к своей посмертной судьбе, начал возводить сразу же, как только получил императорскую власть:

«После того, как он объединил мир, более семисот каторжников… были посланы туда. Они копали три весны, заливали жидкой бронзой и закрепляли саркофаг… Он приказал ремесленникам сделать арбалеты со спусковыми механизмами. Каждый проходящий перед ними был бы немедленно застрелен. Они использовали ртуть для создания рек… и огромных озер, где она механически циркулировала. На потолке находились астрономические тела, а на земле были отражены географические карты. Свечи были сделаны из жира дюгоня, который, как считалось, долго не прогорает».‹1129›

Но самым удивительным было то, что император заполнил свою могилу глиняными солдатами и лошадьми, изготовленными в полный рост, поместив туда почти семь тысяч таких фигур. Они были вооружены настоящим бронзовым оружием и скопированы с живых людей — в огромной глиняной армии нет ни одного похожего лица.‹1130›

Как и первые фараоны Египта, Первый Император был вынужден держать в одном кулаке разбросанную и разделенную страну; как и им, ему приходилось принуждать к послушанию различные царства. Но III тысячелетие до н. э. давно прошло. Он не мог применить свою силу, чтобы принудить сотни придворных последовать за ним в его могилу, и ее заполнили глиняные солдаты — ошеломляющая замена.