Политические портреты. Леонид Брежнев, Юрий Андропов - Рой Медведев

С осени 1968 года меня стали вызывать для «бесед» не в отдел пропаганды ЦК КПСС, а в Комиссию партийного контроля при ЦК КПСС. В августе 1969 года я был исключен из КПСС «за взгляды, несовместимые с членством в партии».

Уже весной 1969 года стало ясно, что в ЦК КПСС приняли решение о частичной или полной реабилитации Сталина. Об этом говорили вызывающие публикации в журнале «Коммунист» и доклады на совещаниях идеологических работников. Существовал даже своеобразный «график» такой ресталинизации, который предусматривал разгон редакционной коллегии «Нового мира» и публикацию новых апологетических материалов о Сталине, приуроченных к 90-летию со дня его рождения. Из чувства опасности и из чувства протеста я подготовил новый, более полный вариант своей книги и отправил микрофильм с текстом книги на Запад. У каждого из нас на этот счет имелись свои надежные каналы связи. Сегодня я могу рассказать, что мои связи осуществлялись через круги, близкие к руководству Австрийской коммунистической партии. Я поддерживал постоянные связи с австрийским левым журналом «Тагебух» и руководителями Общества советско-австрийской дружбы. Здесь были живы еще методы и традиции нелегальных организаций Коминтерна. Из Австрии мои работы попадали во Францию к румынскому левому социалисту Георгу Хаупту, а от него или в социал-демократический фонд им. Герцена в Амстердам, или к профессору Давиду Журавскому в США. И Георг Хаупт, и Давид Журавский совместно являлись моими доверенными лицами, от их имени заключались до 1975 года все мои договора с западными издательствами. Насколько я знаю, ни в то время, ни позднее КГБ ничего не знал об этом «маршруте».

Какую-то личную и отнюдь не враждебную заинтересованность Андропова в моей работе я ощущал в 1969 году. Это были, конечно, очень косвенные, но важные для меня сигналы. Опасаясь обысков, я держал копии некоторых важных для меня материалов у других людей, связь с которыми была лишь эпизодичной. Так, например, в 1969 году меня пригласил к себе мой старый студенческий товарищ Юрий Красин, работавший в аппарате ЦК КПСС в качестве консультанта секретаря ЦК Бориса Пономарева. Как бы мимоходом он сказал мне, сославшись на Георгия Арбатова, что моя большая рукопись и некоторые другие материалы попали в руки Ленинградского управления КГБ во время одного из обысков в Ленинграде. Я сразу понял, что эти сведения Арбатов мог получить только от Андропова и что речь могла идти лишь о моем друге Игоре Николаеве, доценте кафедры философии одного из ленинградских институтов, который хранил у себя копии некоторых моих материалов. Уже на следующий день я узнал, что Николаева арестовали по доносам студентов и все его бумаги и часть книг были изъяты, включая и собрание сочинений Ленина, так как на полях некоторых работ карандашом были проставлены не слишком лестные заметки. В некоторых отношениях ленинградские власти проводили свою, более жесткую, чем в Москве, политику, и московские власти были вынуждены считаться с этой «автономией». Другой пример связан с моим исключением из КПСС. При обсуждении моей апелляции на горкоме партии один из членов бюро весьма решительно заявил, что если я буду продолжать свои «вредные изыскания» по истории, то ко мне будут приняты более действенные меры. Это была явная угроза. Вскоре, однако, в институт, где я работал, пришел бывший парторг Министерства просвещения и главный редактор одного из педагогических журналов. Он не скрывал своих связей в «инстанциях». При внешне доверительной беседе он убеждал меня, что исключение из партии не отразится на моем служебном положении, но лишь в том случае, если я не буду издавать своей книги за границей. «Но мне угрожали арестом», – сказал я, имея в виду заседание горкома партии. «Горкомы не арестовывают», – с какой-то озлобленностью ответил мой собеседник. Я же думал, напротив, что только публикация моей книги на Западе будет для меня надежной защитой. Однако главным мотивом для такой публикации являлась медленно продолжавшаяся политика реабилитации Сталина.

Еще в 1969 году в США Издательство Колумбийского университета опубликовало книгу Жореса «Подъем и падение Лысенко». Это была расширенная и дополненная версия рукописи 1962–1964 годов. Продолжая свою научно-публицистическую деятельность, Жорес подготовил две книги – «Международное сотрудничество ученых» и «Тайна переписки охраняется законом». Обе содержали убедительный и яркий материал о том, как ограничение сотрудничества ученых всех стран и жесткий контроль за их перепиской мешают развитию советской науки. Рукописи получили распространение в самиздате и вызвали явное раздражение власть имущих. Жорес еще в конце 1969 года был уволен из Обнинского института медицинской радиологии. Теперь было принято решение обрушить на него новые репрессии.

29 мая 1970 года в квартиру Жореса в Обнинске против его воли и с применением силы ворвалась группа милиционеров и психиатров. После недолгих препирательств мой брат был принудительно препровожден в Калужскую психиатрическую больницу. Эта акция вызвала широкие протесты как в нашей стране, так и за ее пределами. В борьбу за освобождение Жореса включилась большая группа ученых, включая академиков А. Сахарова, П. Капицу, Н. Семенова, Б. Астаурова, И. Кнунянца и других. Активно помогали в этой борьбе такие деятели культуры, как А. Твардовский, М. Ромм, В. Тендряков, В. Каверин, В. Лакшин, В. Дудинцев. С резким протестом против психиатрического произвола выступил А. Солженицын. Многие из этих людей приезжали в Калугу для беседы с Жоресом и врачами. Столь необычная и дружная активность интеллигенции привела к быстрому освобождению Жореса. Уже 17 июня он смог вернуться домой в Обнинск. Осенью того же года мы с Жоресом написали книгу об этой короткой эпопее «Кто сумасшедший?», которая была издана в конце 1971 года в США и Англии, а позднее и во многих других странах, включая Китай. В Советском Союзе она была опубликована в 1989 году в журнале «Искусство кино» в № 4–5. Мы воздержались от описания ряда эпизодов, ибо это могло в то время повредить некоторым людям. Об одном из таких эпизодов следует рассказать в данной работе.

Утром 31 мая я оповестил о случившемся не только своих друзей и знакомых из числа ученых и писателей, но и своих друзей, работавших в аппарате ЦК КПСС, – Георгия Шахназарова и Юрия Красина. Я уже побывал в Калуге, встречался с врачами, а мои друзья из числа старых большевиков – И. П. Гаврилов и Раиса Лерт виделись с Жоресом. Я подготовил письмо-протест на имя Брежнева и Косыгина, но Юрий Красин забраковал мой текст. «Оставь бумаги, – сказал он. – Мы сами напишем, как это здесь делается». Уже вечером этого же дня или в понедельник 1 июня Александр Бовин, работавший тогда референтом Генерального секретаря, положил нужную бумагу на стол своего шефа и дал все необходимые комментарии. Брежнев с вниманием относился в начале 1970-х к Бовину. Генсеку нравились тексты тех речей и докладов, которые он для него готовил. Выслушав своего помощника, Брежнев сразу же связался с Андроповым. Вот как рассказывает об этом сам Бовин. «Брат Роя Медведева Жорес работал в биологическом институте, и в один прекрасный день его посадили в психушку. Ко мне обратились люди с просьбой помочь, и я пошел к Брежневу. Он меня принял. На столе у него стоял телефон с громкой связью, он тыкает кнопку, а трубку не берет, но все слышно. “Нажимает” Андропова и говорит: “Юра, что там у тебя с этим Медведевым?” А я сижу слушаю. Андропов: “Да это мои мудаки перестарались, но я уже дал команду, чтобы выпустили”. Брежнев: “Ну хорошо, я как раз тебе поэтому и звоню”»[222].