Неизвестный Сталин - Рой Медведев

После суда над Зиновьевым и Каменевым Сталин ввел правило: наиболее важные показания арестованных на допросах размножались и рассылались с грифом «секретно» всем членам и кандидатам в члены ЦК ВКП(б). Получал пачки показаний из НКВД и Бухарин. Он еще не знал, какими методами вынуждаются эти показания, но читал их с ужасом и недоверием. Недоверие было понятно: во многих протоколах допросов упоминалось и имя самого Бухарина как одного из видных организаторов террора и вредительства в СССР.

Бухарин не знал, что ему делать. Ему казалось, что у него много друзей среди членов Политбюро. Но Серго Орджоникидзе не ответил на письмо Бухарина. Ничего не ответил и Михаил Калинин, который еще недавно называл Бухарина «наиболее крупным теоретиком нашей партии». Климент Ворошилов неожиданно прислал короткую записку: «Прошу вас, т. Бухарин, ко мне больше никогда ни с какими вопросами не обращаться». Оставалась надежда только на Сталина, и Бухарин почти ежедневно писал ему письма и записки, которые начинались словами: «Дорогой Коба!» Сталин не отвечал Бухарину, но все же старался сохранить у последнего какую-то тень надежды.

По свидетельству жены Бухарина А. М. Лариной, с которой мне приходилось часто встречаться и беседовать в 1970-е годы, она вместе с мужем пошла 7 ноября 1936 года на Красную площадь, чтобы отметить 19-ю годовщину Октября. Они прошли по пропуску «Известий» на соседние с мавзолеем трибуны. Сталин заметил Бухарина. Неожиданно Ларина увидела, что через густую толпу людей к ним протискивается часовой. Она подумала, что им предложат немедленно покинуть Красную площадь. Но молодой красноармеец отдал честь Бухарину и сказал: «Товарищ Бухарин, товарищ Сталин просил передать вам, что вы не на месте стоите, и просит вас подняться на мавзолей»[596].

Но уже через несколько дней после праздника к Бухарину пришли еще более тяжкие испытания. Его не вызывали на Лубянку, но прямо в Кремле в одном из помещений начали устраивать очные ставки и с арестованными ранее бывшими троцкистами, и с молодыми учеными и политиками из так называемой школы Бухарина. Одна за другой происходили очные ставки с Г. Сокольниковым, К. Радеком, Л. Серебряковым и другими. И все они говорили о своих «преступных связях» с Бухариным, о существовании еще одного подпольного контрреволюционного и террористического центра, во главе которого якобы стоит Бухарин.

Особенно поразила Бухарина встреча с Ефимом Цетлиным, одним из своих любимых учеников. На очной ставке в присутствии следователя Цетлин рассказал, что Бухарин лично дал ему свой револьвер и поставил на углу улицы, по которой должен был проехать Сталин. Но Сталин проехал в этот день по другому маршруту, и покушение не состоялось.

Придя домой после этой очной ставки, Бухарин достал свой револьвер. На золотой пластинке, прикрепленной к рукоятке, было выгравировано: «Вождю пролетарской революции Н. И. Бухарину от Клима Ворошилова». Бухарин решил, что ему ничего не остается, как покончить с собой. Он попрощался с женой и, запершись в кабинете, долго держал револьвер в руке, но так и не смог выстрелить в себя. Позднее это повторялось несколько раз. Иногда при жене Бухарин держал револьвер в руке, подбрасывал его немного вверх, а потом прятал в стол. Часто такие вспышки отчаяния кончались истерикой, после которой он долго и трудно приходил в себя.

Бухарин уже не выполнял никаких дел по газете «Известия», хотя и считался по-прежнему ее главным редактором. Он находил в себе силы писать статьи, но только на антифашистские темы. Но все эти статьи оставались у него в ящиках письменного стола.

В самом конце ноября 1936 года к Бухарину пришла группа не знакомых ему людей из хозяйственного управления Кремля. Бухарин решил, что речь будет идти об обыске, которые даже в кремлевских квартирах не были в эти месяцы редкостью. Но дело обстояло хуже: Бухарину предъявили предписание о выселении из Кремля. Он растерялся и не знал, что делать. Особенно его беспокоила судьба огромной библиотеки и архива. Как и куда их перевозить? Неожиданно раздался телефонный звонок по внутреннему кремлевскому телефону — «вертушке». Звонил Сталин. «Ну как у тебя дела, Николай?» — как ни в чем не бывало спросил Сталин. Бухарин не знал что ответить, потом сказал, что к нему пришли с предписанием о выселении. Не задавая других вопросов, Сталин громко сказал: «Да гони ты их всех к черту». Непрошеные гости, конечно же, немедленно удалились.

В 1936 году на арест членов или кандидатов в члены ЦК ВКП(б) нужно было получить санкцию ЦК. 4 декабря 1936 года в Кремле был созван пленум ЦК, о котором Сталин запретил упоминать в печати. Упоминаний об этом пленуме не было до сих пор и в литературе по истории КПСС. Только несколько лет назад в личном архиве Сталина, хранящемся в Архиве Президента Российской Федерации, были обнаружены фрагменты стенограммы декабрьского пленума ЦК ВКП(б). Пленум утвердил окончательный текст Конституции СССР и заслушал доклад Н. Ежова о деятельности «антисоветских троцкистских и правых организаций»[597]. Как Ежов, так и некоторые из ораторов требовали исключить Бухарина и Рыкова из ЦК ВКП(б) и передать их дела в НКВД. Бухарин в своем выступлении попытался решительно отрицать все предъявленные ему обвинения. Сталин выступил 4 декабря осторожно, но сказал, что верить словам Бухарина нельзя и нужны более веские доказательства. Днем 7 декабря в перерыве между заседаниями ЦК была проведена очная ставка, на которой со стороны обвинения присутствовали Ю. Пятаков, К. Радек, Е. Куликов, Л. Сосновский и некоторые другие уже арестованные деятели, которые обличали Бухарина. Бухарин эти обвинения опровергал. Задавали вопросы Сталин, Молотов, Ворошилов, Каганович, Андреев, Орджоникидзе и Жданов. Как говорил 7 декабря на вечернем заседании пленума ЦК Сталин, не всё в речах обвинителей им показалось убедительным. Поэтому он предложил «считать вопрос о Рыкове и Бухарине незаконченным и отложить дело решением до следующего пленума ЦК». Сталин играл с Бухариным и Рыковым, как сытая кошка играет с уже полузадушенной мышью.

Через несколько дней после пленума ЦК Бухарину позвонили из Секретариата ЦК и просили принять в редакции «Известий» приехавшего в Москву известного немецкого писателя Лиона Фейхтвангера. Об этом просил сам писатель. Бухарин подчинился. Последний раз в жизни он сидел в своем большом кабинете главного редактора. Однако Фейхтвангер в назначенный час не приехал, у него нашлись другие дела. По свидетельству А. В. Снегова, человека, который после своей реабилитации работал на ответственных постах в МВД и участвовал в расследовании многих тайн 1930-х годов, на Фейхтвангера неожиданно распространили важную привилегию, которой пользовались до этого только занимавшие просоветские и прокоммунистические позиции западные писатели и деятели культуры. По личному указанию Сталина Фейхтвангеру выдали в валюте гонорар за все его книги, ранее изданные в СССР. Это была огромная по тому времени сумма, что-то около 100 тысяч долларов. Получение гонорара изменило настроение большого европейского писателя, и он уже не видел необходимости встречаться с Бухариным.

1937 год начался новым большим политическим судебным процессом. На скамье подсудимых преобладали бывшие сторонники Л. Троцкого: Ю. Л. Пятаков, Г. Я. Сокольников, Л. П. Серебряков, Карл Радек и другие. Я не буду писать здесь об этой новой судебной инсценировке. Необходимо отметить, однако, что обвинения в адрес Бухарина высказывались на процессе с такой определенностью, что стало ясно — дни его сочтены. В середине января 1937 года Бухарин был официально снят с поста главного редактора «Известий». 17 января газета вышла в свет без упоминания имени Бухарина как ее редактора. Однако Бухарин продолжал жить в своей кремлевской квартире под добровольным домашним арестом. И он продолжал писать письма Сталину, которые начинались все теми же словами: «Дорогой Коба!»

На вторую половину февраля 1937 года был назначен очередной пленум ЦК ВКП(б). В повестке дня первым пунктом стоял вопрос: «Дело тт. Бухарина и Рыкова»[598]. Узнав об этом, Бухарин начал готовить большое заявление с подробным разбором всех обвинений, которые были выдвинуты против него на январском судебном процессе, а также на многочисленных очных ставках. В виновности самих обвинителей, некоторые из которых были друзьями и учениками Бухарина, он не выражал никаких сомнений.

20 февраля 1937 года Бухарин направил заявление почти в 100 страниц в Секретариат ЦК ВКП(б) с просьбой распространить его среди членов ЦК как текст его выступления на пленуме. В короткой сопроводительной записке к общему заявлению Бухарин писал: «Пленуму ЦК я посылаю Заявление почти на 100 страницах с ответом на кучу клевет, содержащихся в показаниях. Я разбит нервно окончательно. Положение, в которое поставила меня клевета, есть положение невыносимое, я его терпеть не могу… Клянусь последним вздохом Ильича, который умер на моих руках, что все эти терроры, вредительства, блоки с троцкистами по отношению ко мне есть подлая клевета. Жить больше так я не могу. Прийти на пленум я физически и морально не в состоянии: у меня не ходят ноги, я не способен перенести созданной атмосферы, я не в состоянии говорить, я не хочу рыдать… В необычайнейшей обстановке я с завтрашнего дня буду голодать полной голодовкой, пока с меня не будут сняты обвинения в измене, вредительстве, терроризме. Жить с такими обвинениями я не буду. Я горячо желаю вам побед… Сообщите моей жене о решении пленума по 1-му пункту, дайте мне замереть и умереть здесь, никуда меня не перетаскивайте и запретите меня тормошить. Прощайте. Побеждайте. Ваш Бухарин»[599].