Избранное - Ласло Немет

Пока Жужика отвечала свои два урока, Лайош немного освоился и после французского стиха повернулся к хозяйке. «А хорошо ли ведут себя дети, барыня? — и, заметив испуганный взгляд быстро спрятавшегося обратно Тиби, добавил: — и Тибике?» — «Хорошо, господин Микулаш», — наслаждалась мать благодарным теплом тесно прижавшегося к ней малыша. «С горшком все как надо?» Услышав зловещий вопрос, Тибике еще шире раскинул руки, чтоб еще теснее обхватить мать. Правда, слово «горшок» немного восстановило в голове Тиби цепь причин и следствий, спутанную было появлением черта, однако успокоить его отнюдь не могло. «А помните ли про зеленоголовых, Тиби?» — спросил Лайош, специально чтоб отомстить гувернантке, запретившей ребенку и близко подходить к нему. Говоря это, Микулаш забыл понизить голос, и Тиби немного смелее поднял голову, услышав связанное с приятными воспоминаниями слово. И хотя, увидев красного черта, мальчик снова спрятал лицо у матери на груди, все же теперь он стал выглядывать чаще и даже с некоторым кокетством. Взрослые, конечно, понятия не имели, что это за зеленоголовые, которые так подбодрили и успокоили Тиби. Лайошу же после этого таинственного успеха роль Микулаша начала нравиться. «Эй, слуга, внеси-ка мою корзину», — молодцевато обернулся он к Тери. Та в сложившейся обстановке не могла его осадить: мол, черт тебе слуга, а не я, но, чтобы хоть немного выместить свою досаду, она напомнила ему об упущенном. «А кто будет спрашивать, кого и как любит Жужика?» — зло прошипела она. «А, ну да, — вспомнил Микулаш. — Скажите-ка, Жужика: а любите вы маму?» Жужика пролепетала: «Да». — «А папу? А дедушку? А бабушку со Звездной горы? А крестную?» Барыня, не поворачивая головы, указала глазами на сидящую рядом с ней мачеху. Но Лайош не знал, как ее назвать. Ни госпожа Хохварт, ни мачеха не годились. Так что он пошел дальше и, перепрыгнув немку, остановился на Тери. Жужика всех любила, и Лайош насчет каждого еще особо напомнил, что всех надо очень любить. После Тери он вспомнил и про себя. «Ну а Лайоша любите ли?» — спросил он несколько менее низким голосом. Гости рассмеялись над такой непосредственностью. Жужика не поняла, что означает этот смех. «Лайоша?» — повторила она неуверенно и посмотрела на мать, что надо ответить. «Скажи, деточка: конечно, Лайоша тоже люблю». Девочка повторила. Но ее неуверенность все же задела Лайоша. «То-то и оно, — сказал он своим обычным голосом, — его тоже надо любить… Он ведь тоже человек». И, обернувшись к хозяйке, добавил: «И коли уж что пообещают, надо выполнять». Добродушный смех превратился на губах у гостей в растерянную усмешку. Этот черт, однако, зашел слишком уж далеко. К счастью, кто-то нажал на звонок входной двери. Тери пошла открывать и по пути втолкнула в столовую корзину с подарками, стоявшую на дороге. «Скажи, деточка, дяде Микулашу: хватит про Лайоша, лучше посмотрим, что там в корзине», — махнула барыня с досадливым смехом на разговорчивого Микулаша. Но Жужика смотрела на дверь, вздрагивающие ее глаза ждали новых Микулашей. Вместо черта, однако, в дверях появился отец. Во время раздачи подарков он уже сидел среди гостей в кресле, грустно подперев ладонью голову.

Тери вытаскивала из корзины и протягивала Лайошу шоколадных чертей, кукол, одежду. Взгляд Жужики, бегавший между маской черта и разложенными перед нею подарками, уже раз десять совершил путь от счастливой улыбки до ужаса и обратно, а барину все еще не пришло в голову, чем он обязан приходу гостей. Принесенная с улицы туча осела на нем и, словно длинное, до пят, покрывало, размыла мрачное лицо и бессильно опущенные руки; в оживленной этой компании он был один, как брошенная на кресло оболочка от человека. Между тем с коробки, скрывающей марципановый дом, слетели красные платьица; уже и крестная получила одеколон, украшенный бантом из красной ленточки. Тери, которая под предлогом помощи взяла на себя почти полностью функции Микулаша, уставшего и обмякшего от необычной работы, сказала сидящему у стены барину: «Господину доктору Микулаш тоже кое-что принес, да еще в какой огромной коробке!» — «Да?» — встрепенулся барин с бледной улыбкой. Ему Микулаш в любой коробке мог принести лишь женину готовность мириться: «Если дети счастливы, не будем и мы ссориться». И какой бы неудавшейся ни чувствовал барин свою семейную жизнь, предложение это все же заставило его улыбнуться и, собравшись с силами, самому выйти навстречу Микулашу.

Лайош еще до этого наблюдал за ним из-под маски и был благодарен ему, что в комнате этой, полной красной фольги и коричневого шоколада, барин столь же печален, как и он, Лайош, превращенный в дурацкого ухмыляющегося болвана. Словно у барина тоже была своя сестра Маришка в Сегеде. Лайош не дал Тери вытащить коробку, положил свой прутик на буфет и сам вынул ее из корзины. Когда он нагнулся, в щель между краем капюшона и красной юбкой выглянула его куртка. Сняв с коробки крышку, он на двух ладонях протянул ее Хорвату. Барин недоуменно смотрел на марципановый дом. Гости пробовали смеяться, но смех не получался: если кто-нибудь не придумает подходящего объяснения, барин примет все за насмешку. Но барыня не могла ничего сказать из-за ссоры, у Микулаша же в голове как раз шевельнулось что-то другое. «Сладкое за горькое», — спасла положение Тери, кстати, хотя и неточно, вспомнив подсказанные барыней слова. «Когда мы строили, вы ведь и так черта поминали, господин доктор», — заговорил Микулаш естественным голосом. Барин непонимающе смотрел на него. «На террасе, ночью, когда я у вас за спиной стоял», — объясняла оскаленная рожа. «Будь вы чертом, это бы выглядело как искушение», — вспоминал Лайош странные слова, которые не захотел повторить потом расспрашивающим его женщинам. Барин слегка покраснел: давняя сцена теперь ожила и в его памяти. Он вгляделся в белки, блестевшие в прорезях ухмыляющейся рожи. Что в них, просто добродушная шутка или дьявольская ирония? Гости смотрели на них, ничего не понимая. «Ты сейчас знаешь на кого похож? — засмеялся инженер. — На праведника со старой картины, когда он принимает от девы Марии церковь, которую должен построить». «Не от девы Марии, а от черта», — улыбнулся барин. «Давай уточним: дом принес мой Микулаш. Я его жене твоей предназначал, а она тебе отдала».

Бельевая корзина опустела, и сопревший вконец Микулаш мог убраться на место. При раздевании по нему уже не бегали пальцы, которые сделали одевание таким сладким. «Вылезайте, как можете», — ответила Тери на его просьбу о помощи. Тут в прихожей зазвенел голос Жужики, и Тери затолкала Лайоша в бельевую. Там, в темноте, он и стаскивал с себя тряпки. Тугая пуговица никак не расстегивалась на горле, он боролся с ней под вывернутым на голову капюшоном, словно зверь, которому накинули на голову мешок. Жужика, как оказалось, искала как раз его. Она принесла ему плитку шоколада. «Микулаш сказал, что вас тоже надо любить», — с уважением подняла она глаза на Лайоша, выходившего из бельевой, и протянула ему шоколад. «Не ем я такое», — мрачно сказал Лайош. «Берите, раз вам ребенок принес», — прикрикнула на него Тери. «Не надо мне», — убрал руки за спину Лайош. Ему обидно было, что господа могли подумать, будто он из-за каких-то барских сладостей сказал, что и он человек. «Положите, Жужика, на стол, он потом возьмет», — успокоила Тери растерявшуюся девочку.

Однако, видно, напрасно захлопнула Тери за странным Микулашем входную дверь: красный балахон и неуклюжие башмаки каким-то образом остались в нарядной столовой. По крайней мере это можно было чувствовать по тем нескольким фразам, которые Лайош успел уловить, задавая после раннего ужина корм железному зверю. Когда он вошел, за столом шел острый спор, который вели хозяйка и барин. Они еще друг с другом не разговаривали, но обращенными к обществу заявлениями в основном отвечали друг другу. Барыня обожала такие неявные, как бы через стену, дискуссии, за всей остротой которых скрывалось уже тепло неизбежного примирения и поцелуев. Лицо ее и шея в красных пятнах цвели от любовного волнения, самые козырные свои аргументы она сопровождала легким подмигиванием. «Я еще могу понять, когда кто-то такими речами капитал себе зарабатывает на случай какого-нибудь переворота, — нервным высоким голосом говорила она, перекрикивая остальных. — Но если в самом деле что случится, увидите, моего мужа первым поведут на виселицу. Мне же еще придется его выручать». Все засмеялись реализму этой уверенной в себе женщины. Такая при любом повороте найдет себе место. Тщетно пытался барин провозглашать рядом с ней свои высокие идеи. «Может быть, меня и поведут на виселицу, зато я с чистой совестью буду смотреть им в глаза. Важно не то, убьют тебя или не убьют, важно, чтобы собственная совесть тебя не убила». «А если бы тебя сейчас повесили, ты бы не смотрел им в глаза с чистой совестью?» — вставил инженер. «Ах, оставьте, это у нас такая болезнь, — смущалась и торжествовала хозяйка. — Он и воздухом дышит, словно ворует». «И ворую! — разозлился Хорват. — Человек не только тогда ворует, если тащит что-то чужое, но и тогда, если берет то, что, он чувствует, досталось ему не по праву…» Никому больше не хотелось раздражать хозяина. «Все это — пустые мечтания, — зевнул в наступившую тишину дедушка Хохварт и начал собираться. — Мы уже раз испробовали все это и больше не желаем». «Прочитайте дневник Рахмановой», — сказала хозяйка. Кто-то, заметив выходившего с ведром Лайоша, показал на него. «Ничего, при нем можно, он понятия не имеет о таких вещах», — тихо, но внятно успокоила всех хозяйка.