Том 1. Рассказы 1898-1903 - Леонид Андреев

23 ноября 1902 г. в Киеве, в зале купеческого собрания, намечался вечер в пользу нуждающихся студентов Киевского университета, на котором Андреев собирался прочитать своего «Иностранца». Чтение не состоялось, поскольку на запрос киевского генерал-губернатора Ф. Ф. Трепова о благонадежности Андреева последовала 17 ноября 1902 г. телеграмма московского обер-полицеймейстера Д. Ф. Трепова: «Андреев неблагонадежен». Внезапно «заболевшего» автора заменил на вечере актер И. Ф. Булатов, прочитавший «Иностранца» по рукописи, что и стало «гвоздем вечера» («Киевская газета», 1902, 25 ноября, № 326).

Отзывы критики об «Иностранце» были весьма сдержанными. Прежде всего рецензентов не удовлетворял образ положительного героя рассказа студента Чистякова: одни сетовали на художественную «тусклость и неопределенность» этого образа (Геккер Н. «Одесские новости», 1903, 11 января, № 5855), другие утверждали, что рассказ, изображающий кутежи и безобразия студентов, мог бы быть напечатан в таких реакционных изданиях, как «Новое время» и «Московские ведомости» («Баку», 1903, 15 января, № 12), или полагали, что «Иностранец» свидетельствует якобы о тихой примиренности Андреева с жизнью (Журналист <П.М. Пильский>) — «Каспий», 1903, 25 января, № 21). Правда, рецензент газ. «Северный край» (Подпись Ф. С.) выражал уверенность: «Пройдет время, и Чистяковы, наверное, подвинутся вперед в смысле определенности. Их прекрасные стремления перейдут в дело» («Северный край», 1903, 5 февраля, № 33).

…народ воздвиг два прекрасных памятника: Бьернсону и Ибсену, еще при жизни последних… — Бьёрнстьерне Бьёрнсон (1832–1910), Генрик Ибсен (1828–1906) — писатели-классики норвежской литературы, памятники которым при жизни поставлены в Христиании (ныне г. Осло). Андреев просил уточнить этот факт в письме И. А. Бунину летом 1902 г. (ЦГАЛИ, ф. 44, oп. I, ед. хр. 50, л. 10).

Покой-ной но-о-чи всем уста-а-вшим… — Стихотворение украинского писателя Б. Д. Гринченко в переводе Ив. Белоусова. См.: Белоусов И. А. Из песен о труде. Стихотворения. М., 1897 (Библиотека «Детского чтения»), с. 48.

«Родина» «Прости меня!» — Ассоциация со стихотворением Н. А. Некрасова «Неизвестному другу» (1867), завершающимся строками: «За каплю крови общую с народом // Мои вины, о родина! прости!».

Стена*

Впервые — в газете «Курьер», 1901, 4 сентября, № 244.

М. Горький прочел «Стену» не сразу после ее опубликования. В письме Андрееву от 2…4 декабря 1901 г. он писал: «„Стена“, при всей ее туманности, внушает нечто большее» (ЛН, т. 72, с. 114). Андрееву очень хотелось включить «Стену» в дополненное издание его «Рассказов». 30 декабря 1901 г. Андреев просил Горького: «…и вот не знаю насчет „Стены“. Мне она, ей-богу, нравится. Пошлю ее тебе, будь другом, просмотри еще раз — и реши. Мне думается, что она довольно ясна, и читатель ее уразумеет» (там же, с. 126). Не дождавшись ответа на свое письмо, Андреев обратился к К. П. Пятницкому 19 января 1902 г.: «Завтра посылаю вам „Стену“. Алексей Максимович еще ничего определенного о ней не сказал, но пусть на всякий случай она будет у вас» (там же, с. 492).

Рассказ «Стена», как и следовало ожидать, произвел неоднозначное впечатление на читателей и критиков. Так, П. Ярцев в «Письмах о литературе» отмечал, что в «Стене» «чувствуется стремление к грандиозным образам, но нет теплоты вдохновения» и что «во всем проглядывает надуманность — притязательная и досадная» («Театр и искусство», 1903, № 40, 29 сентября, с. 726). Мих. Бессонов считал, что в «Стене» Андреев подражает М. Метерлинку («Волынь», 1902, 27 апреля, № 93). «Это не творчество, хотя бы декадентское, — уверял А. Скабичевский в статье „Литературные волки“, — а припадок какой-то психической болезни…» («Новости», 1902, 29 октября, № 298).

К Андрееву обращалось много читателей из молодежи с просьбой расшифровать символику «Стены». Широкое распространение в списках получило письмо Андреева участнице освободительного движения А. М. Питалевой, датированное 31 мая 1902 г.

«Вы, вероятно, удивитесь тому, что я, автор, не в состоянии дать точного толкования различных подробностей рассказа „Стена“ — но это так. Вполне определенными и строго ограниченными понятиями я не могу передать того, что представилось мне в виде образов живых и сложных, а потому не поддающихся регламентации.

Только в общих чертах, и притом с риском ошибиться, отвечу я на поставленный вами вопрос.

„Стена“ — это все то, что стоит на пути к новой совершенной и счастливой жизни. Это, как у нас в России и почти везде на Западе, политический и социальный гнет; это — несовершенство человеческой природы с ее болезнями, животными инстинктами, злобою, жадностью и пр.; это — вопросы о смысле бытия, о Боге, о жизни и смерти — „проклятые вопросы“.

Люди перед стеной — это человечество — в его исторической борьбе за правду, счастье и свободу, слившейся с борьбою за существование и узко личное благополучие. Отсюда то дружный революционный натиск на стену, то беспощадная, братоубийственная война друг с другом. Прокаженный — это воплощение горя, слабости и ничтожности и жестокой несправедливости жизни. В каждом из нас частица прокаженного.

Относительно голодного и повесившегося или повешенного я поясню примером. Много благородных людей погибло в Великую Революцию во имя свободы, равенства и братства, и на их костях воздвигла свой трон буржуазия. Те обездоленные, ради которых они проливали свою кровь, остались теми же обездоленными — тот умер за голодного, а голодному от него даже куска не осталось. Седая женщина, требующая от стены: отдай мне мое дитя — это мать любой из ваших подруг, или студента, сосланного в Сибирь, или покончивших с собой от тоски жизни, или спившихся — вообще так или иначе погибших в жестокой борьбе.

Смысл же всего рассказа в словах: „…Нас много, и жизнь наша тягостна. Устелем трупами землю; на трупы набросим новые трупы и так дойдем до вершины. И если останется только один, — он увидит новый мир“. Довольно верное и хорошее толкование дает „Стене“ Геккер („Одесские новости“, 1 мая). К его статье рекомендую вам обратиться. Очень буду рад, если мои объяснения удовлетворяют вас.

Леонид Андреев».

(«Звезда», 1925, № 2, с. 258.)

Объяснения Андреева не удовлетворяли читателей, порождали их новые вопросы к автору. «Для тех, кто чувствует стену, которую на каждом шагу строит действительность, мои объяснения не нужны, — заявил Андреев в газетном интервью. — А тем, кто стены не чувствует или беззаботно торгует падающими с нее камнями, мои объяснения не помогут» («Биржевые ведомости», 1902, 13 ноября, № 310).

Набат*

Впервые — в газетах «Нижегородский листок», 1901, 24 ноября, № 322 и «Курьер», 1901, 24 ноября, № 325. Отдельным изданием рассказ вышел в Дешевой библиотеке т-ва «Знание», № 51 (СПб., 1906).

Сам автор был невысокого мнения об этом рассказе: «Напечатал на днях <…> маленькую ерундицу…» — известил он Горького 24 ноября 1901 г. (ЛН, т. 72, с. 110). «„Набат“ — великолепно! Очень великолепно», — живо откликнулся Горький в письме Андрееву из Олеиза (Крым) 1 декабря 1901 г. (там же, с. 114). «„Набат“ — отражение мною переживаемого», — лаконично написал Андреев М. Горькому 17 декабря 1901 г. (там же, с. 118). По настоянию М. Горького Андреев включил «Набат» во второе, дополненное издание своих «Рассказов».

14 февраля 1903 г. Андреев читал рассказы «Набат» и «Смех» в Нижнем Новгороде на литературно-музыкальном вечере, сбор от которого, за вычетом расходов, пошел в фонд постройки дома для школьников (см. «Нижегородский листок», 1903, 15 февраля, № 45).

Антид Ото <Л. Троцкий> в рецензии на второе издание «Рассказов» Л. Андреева, отметив импрессионистичность рассказа «Набат», при чтении которого ему вспомнились «Колокола» Эдгара По, далее рассуждает: «Реалист ли Леонид Андреев? Да, реалист, если этим словом хотят обозначить не какие-нибудь специальные приемы, но лишь то, что автор не лжет против жизни. Да, реалист. Но его правда — не правда конкретного протокола, а правда психологическая. Андреев, употребляя выражение старой критики, „историограф души“ и притом души преимущественно в моменты острых кризисов, когда обычное становится чудесным, а чудесное выступает, как обычное…» («Восточное обозрение», 1902, № 129, 5 июня.)

«Набат» и «Молчание» — первые произведения Андреева, переведенные на польский язык (журнал «Химера», 1902, № 2).

В подвале*

Впервые — в газете «Курьер», 1901, 25 декабря, № 356. Отдельным изданием рассказ выпущен в Дешевой библиотеке т-ва «Знание», № 56, СПб., 1906.

7 января 1902 г. в письме К. П. Пятницкому Андреев упоминает «В подвале» в числе рассказов, которыми он думает дополнить второе издание сборника своих Рассказов (1902). «Так плохо чувствую себя, что не в силах, как намеревался, переделать рассказ „В подвале“» (АГ, П-ка «Зн», 2-4-13). В письме ему же от 10 февраля Андреев просил: «Если корректуру получите поздно, то нельзя ли Вам собственноручно в рассказе „В подвале“ исправить беленькое плечико ребенка на розовенькое». (АГ, П-ка «Зн», 2-4-19). К. П. Пятницкий выполнил просьбу автора.