Подводная лодка (The Boat) - Лотар-Гюнтер Букхайм

Остальные койки были пусты, так что машинисты и электрики все еще должны были быть в корме. Я растянулся на ближайшей из нижних коек.

Прошел старший помощник. С видом официальной озабоченности он проверил, что загубники у всех были на месте. Уставившись вослед его удаляющейся фигуре, я почувствовал, как сгущается туман сна.

Я проснулся и увидел у стола Френссена. Меня глубоко тронул вид его обмякшей фигуры, то, как он сидел здесь с таким явным изнеможением. У него не было регенеративного патрона. Конечно же нет — аварийная партия машинного отделения не смогла бы работать в этих громоздких штуках. Услышав, что я двигаюсь, Френссен медленно повернул голову. Он уставился на меня без каких-либо признаков узнавания. Казалось, что его позвоночник не в состоянии поддерживать туловище. Он прислонился к столу, но руки его безвольно висели, как у куклы-марионетки. Его стеклянные глаза и раскрытый рот испугали меня. Один Бог знает, как остальные могли продолжать усиленно трудиться в тяжелом воздухе, если истощилась бычья сила Френссена.

Я чувствовал опустошенность и слабость. Я хотел сказать «Как раз собирался посмотреть, нельзя ли раздобыть чайку» или какие-то другие уместные слова, но загубник не дал мне этого сделать. Френссен не сдвинулся ни на миллиметр. Он выглядел как восковая кукла. Мы все лучше и лучше играли роли в этом дьявольском спектакле.

Чай. Где-то должен быть чайник — возможно, в центральном посту. Кажется, я видел его там.

С усилием я выкатился из койки. Френссен едва поднял свои глаза. Плиты настила в центральном посту все еще были в воде, так что наша главня проблема оставалась нерешенной. Должно быть, Стармех собирал свои ресурсы для финального усилия. У него в конце концов был план, но вид темной плещущейся под ногами воды вызвали у меня новую волну ужаса.

Тщетно, бормотал я сам себе. Все это напрасные усилия! Ничего больше не могло случиться с гребными моторами, потому что лодка была выровнена. Но что из этого? Даже хотя и протечки были остановлены, мы были пригвождены ко дну весом набранной воды. Если мы не избавимся вскоре от нее, нам конец. Кислорода надолго не хватит.

Я не разыскал чайник, но я знал, где найти яблочного сока. Напряженно пригнувшись, я прошел через дверь в переборке и прошаркал к кладовке. Отогнул петлю, вытащил бутылку и понес ее обратно в кубрик старшин. Френссену понадобилась целая вечность, чтобы понять, что это для него. Он мог бы и не одарять меня взглядом, полным собачьей преданности — в конце концов, я не был Стариком.

Ничего не оставалось делать, только сидеть и снова погрузиться в воспоминания. Я представил себе дом в бухте между Ла Бауль и Ле Круасик, пустынный с самого начала войны и окаймленный зарослями огромных рододендронов. Все тропинки густо заросли травой, каменная кладка обваливается и заросла ползучими растениями, главным образом вьюнком. Дверные косяки дома сгнили. Дом в баскском стиле, выбеленный, большая крыша со щипцами. Стропила некогда были черными. Приятный холодок поднимался от пола с красными плитками в прихожей. Маленькие кучи прекрасной желтой спигелии лежали на зияющих половицах, а на стенах еще было видно, где прежде висели картины. Повсюду летали громадные паутины. Передняя дверь была испещрена дырами от пуль, с четкими входными и рваными выходными отверстиями. Во всем чувствовались следы разложения. Моря не было видно за песчаной дюной. На ней стояли два коттеджа, также покинутые. В одном из них был найден подпольный радиопередатчик. Серая трава местами перемежалась желтыми шрамами траншей, которые всегда осыпались или заполнялись песком. Среди рододендронов круглая клумба гигантских гортензий. Как пышно все росло там! С вершины дюны далеко на отмели я видел женщину с подоткнутой юбкой. Она низко нагибалась, собирая в корзину мидии. Отлив. Солнце было совсем низко над горизонтом. Влажный песок блестел в его лучах как бронза.

Картинка стала серой и плоской. Вот в чем дело: чтобы защититься от окружающих меня сомнений и страха, мне требовались более сильные образы. Я вынудил представить себе женские груди, огромное скопление грудей самого разнообразного вида. И соски тоже — пухлые, напрягшиеся, сладкие как шоколад, продолговатые, плотные и неподатливые, как детский леденец, коричневые, розовые, вишнево-красные. Большие толстые вымена, и маленькие холмики, которые надо было засасывать, прежде чем можно было ухватиться зубами. Окружающая соски ареола: большие коричневатые луны, маленькие круглые диски, едва отличимые от их окружения, морщинистые кольца гусиной кожи. Я увидел грудь с единственным волоском в несколько сантиметров длиной на краю луны цвета буйволовой кожи. По спине у меня пробежала дрожь. Я подавил её внутренним хохотом. Я вспомнил, как спрашивал Тиемана — почему бедняжка не выдернула его.

«А может быть, она гордится этим,» — ответил он; «а может быть, это парик!» Тиемана больше нет. Еще одна жертва Атлантики.

Теперь я воскрешал в памяти пупки. Пупки впалые и пупки как тенистые гроты, пупки плоские, как пуговицы блэйзера и выпуклые, как наперстки. Кнопка дверного звоночка у Инге и яма у Шарлотты. А теперь животики полностью: подтянутые, плоские, или выпячивающиеся, как на картинах Кранаха. Животы Лукреции, мягкие, теплые, объемистые, белые, коричневые — даже черные, с фиолетовым блеском вокруг пупка.

Препарировать, расчленить на компоненты. Однажды я видел расчленение, доведенное до крайней степени на парижской скотобойне. Тут кучка внутренностей, там головы, там хвосты. Все, что оставалось от двенадцати длинных лошадиных ног — это тщательно очищенные от плоти кости. Они аккуратно стояли прислоненные к стене все еще с подковами, как сапожные колодки.

Да что ж так скромно — почему бы и не сами п…ы?[62] Мое воображение воскресило розовые цветки плоти, завитки, темные от влаги, мокрые и распухшие губы. Зевающие расщелины, плотно запечатанные трещинки, полуоткрытые рты карпов. Лепестки плоти, которые распускались как японские кувшинки, сморщенные розовые отверстия со складчатыми краями, темные и бездонные морские анемоны, которые заполняли всю руку. Большие вздутые п…ы, среднего размера п…ы, аккуратно прорезанные копилки для монет, отверстия столь плотные, как стиснутый анус, дряблые, как бланманже. П…ы, помещенные рядом, наложенные друг на друга, загораживающие друг друга. Полный ассортимент — прямо каталог, Variatio delectat. Казалось, что я слышу мягкий всасывающий звук, похожий на тот, что издают улитки, когда их отделяют от стекла, или утки, плещущиеся в пруду.

Это уж чересчур! Я мигнул, чтобы избавиться от вагинального парада.

Ко мне на помощь пришло слово Глюкштадт[63]. Тотчас же во мне поднялось желчное чувство. Эти