Ангел-мститель (СИ) - Ирина Буря
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В их саду глаз никогда не цеплялся ни за какую недоделку, мысли не возникало, что нужно срочно за грабли, пилу или тяпку хвататься — хотелось просто присесть, откинуться на спинку скамьи или шезлонга, закрыть глаза и дышать.
К сожалению, мать чуть ли не с первой минуты решительно взялась за немедленное внедрение нас в их с отцом владения. Обед, как и следовало ожидать, был уже готов. Но за ним последовала уборка со стола, мытье посуды и обширная экскурсия по дому и саду с подробным планом предстоящих на ближайшие полгода работ. Я мысленно возликовала — мое положение явно позволит мне увильнуть от их сельскохозяйственной части. Не тут-то было! Беспрекословным тоном мать отправила моего ангела к отцу, сказав, что тому давно не терпится нашу машину, как следует, осмотреть, и повела меня в теплицу.
Там я пару часов осторожно выщипывала непонравившиеся матери листики, подвязывала заблудившиеся на пути к свету стебельки, поливала (из мензурки!) упорно отказывающиеся приспосабливаться к нашим условиям тропические райские кущи и работала пчелкой, опыляя кисточкой крохотные цветочки на неком загадочном карликовом деревце. И с тоской вспоминала три своих горшка с фиалками, пристроенных рядышком на подоконнике в кухне — чтобы быстрее поливать было. И раз за разом мысленно клялась, что больше никогда и мысли не допущу об их капризности.
Возвращаясь в дом, мы обнаружили отца с моим ангелом, склонившихся в одинаковых позах над открытым капотом нашей машины. Разница заключалась лишь в том, что мой отец быстро говорил что-то, то и дело тыкая одной рукой в различные места металлического чрева — в то время как мой ангел молчал, вцепившись обеими руками в края машины так, что костяшки пальцев побелели. Заслышав наше приближение, он поднял голову — с выражением лица студента-медика, впервые попавшего в анатомичку.
Перед ужином мне было поручено застелить кровать в моей комнате свежим бельем, смахнуть там пыль со всех девственно чистых горизонтальных поверхностей, освободить полшкафа для не привезенных нами с собой вещей и попробовать себя в роли официантки, сервирующей стол в строгом соответствии с банкетным этикетом. К приготовлению еды мудрая мать меня не допустила.
После ужина поступила команда усаживаться перед телевизором. Что смотреть, обсуждению не подлежало — пульт всегда у отца в руках был — и, судя по всему, особого значения не имело, поскольку мать постоянно отвлекала меня различными вопросами о нашей жизни. Я уже начала всерьез раздражаться — не так, чтобы фильм интересным был, но уж либо смотреть, либо светскую беседу вести. Тем более что у моего ангела вдруг начал беспрестанно звонить мобильный, и он подхватывался со словами: «Извините, это по делам» и вылетал из гостиной. Оставляя меня в одиночестве у матери на допросе. Опять.
Что, его непредвиденный отъезд из города вынудил всех хоть по телефону консультироваться с абсолютно ничего не знающим соратником? Дома, небось, сам на связь выходит — в туалете! — чтобы я ничего не заподозрила!
Ночью я окончательно убедилась, что жизнь за городом может показаться раем только тем, кто там родился. Хотя бы в прошлой жизни. Мало того что за всю свою жизнь в этой, так называемой своей комнате я ночевала… по пальцам можно пересчитать, сколько раз, так мне еще и панически не доставало обычного шума — дыхания города, всегда пробивающегося даже через герметически закрытые окна.
Здесь же за окном стояла такая тишина, которую можно было сравнить только с кромешной тьмой в фильмах ужасов. Когда ничего разобрать не можешь, только кожей чувствуешь, что вокруг тебя что-то шевелится, и подсознательно мобилизуешься, чтобы отбить нападение с любой стороны и любой частью тела. Эта тишина тоже была живой — наполненной какими-то вздохами, шорохами, скрипами, стрекотом сверчков… И сверчки рисовались воображению размером с откормленного кота — судя по громкости и уверенности издаваемых ими звуков. И сова еще пару раз ухнула, словно напоминая, что ночью человеку лучше забыть о том, что он — царь природы… Наверно, это была сова — какая еще птица наступление тьмы приветствовать будет?
Одним словом, на следующее утро я проснулась совершенно разбитая и с головной болью — чахлый городской организм, привыкший втягивать в себя большие объемы воздуха, чтобы нацедить нужное количество кислорода, впал — от избытка последнего — в токсический шок. Затворничество в среднегабаритной городской квартире вдруг показалось мне немыслимо привлекательным.
Второй день начал развиваться по сценарию предыдущего, и я поняла, что, останься я здесь хоть на неделю, хоть на месяц, ни на какие перемены в распорядке дня рассчитывать не приходится. Единственные отличие состояло в том, что телефон моего ангела начал разрываться с самого утра. Пару раз, когда нам с ним случалось пересечься где-нибудь во дворе или за столом, я спрашивала его: «Кто это был?», пытаясь взглядом напомнить ему, что уже давно пришло (еще немного — и пройдет!) время сообщить родителям о категорической невозможности нашего переезда к ним. Он всякий раз небрежно бросал: «Тоша» и заговорщически подмигивал мне.
Ага, Тоша. Каждый час. И, наверно, с одним и тем же вопросом: «Как дела?».
Вскоре я заметила, что его постоянное невнятное бормотание в трубку раздражает не одну меня. За обедом, который по случаю воскресенья на добрые полтора часа растянулся, отец дважды бросил на него острый взгляд и однажды даже горло громко прочистил. И когда после очередных переговоров мой ангел сообщил извиняющимся тоном, что нам, пожалуй, придется не позже пяти уехать (кому-то он там срочно понадобился, туманно объяснил он), отец бросил недовольным тоном:
— Ну, в выходные-то можно было бы дела и отставить!
— Что Вы, Сергей Иванович, — обреченно развел мой ангел руками, — у меня ведь работа, как у врача — каждую минуту нужно в боевой готовности находиться. Я искренне хотел бы извиниться перед вами, — проникновенно добавил он, переводя взгляд с отца на мать, — я ведь вижу, что эти звонки вам отдохнуть, как следует, мешают. Наверно, лучше нам будет по выходным вас навещать.
— А вот Татьяна вполне может у нас остаться, — тут же вступила в разговор мать, и я бросила
