царство проклятого паньина Маринкина сына». Этому слуху поверил и Гермоген. Зная истинное положение дел в таборах и очень хорошо понимая, какие беды московскому обществу может нанести торжество казачьей стороны под Москвой, он отнюдь не желал допустить образования казачьего правительства с воровским царем во главе. В те дни, именно около 5 августа, победа Я. Сапеги над казаками освободила московские цитадели от полной осады и их население, польское и русское, могло свободно через устье Неглинной выходить из Кремля и входить в него. Этим воспользовались не одни осажденные, но и их враги – московские патриоты. Некоторые из них, «бесстрашные люди», проникли в Кремль к своему «учителю и новому проповеднику» патриарху Гермогену, и патриарх получил возможность передать им вместе с пастырским благословением свои взгляды и мысли. Он не только вел с ними устные беседы, но и дал одному из «бесстрашных людей» Роде Мосееву наспех составленную грамоту к нижегородскому «миру». Родя, не раз ходивший от нижегородцев к патриарху, бережно донес пастырскую грамоту в Нижний 25 августа 1611 года. Гермоген так поспешно писал свое послание, что даже не означил, в какой именно он город пишет. «Благословение архимандритом, – начинает он, перечисляя чины нижегородского населения, – и игуменом и протопопом и всему святому собору и воеводам… и всему миру; от патриарха Ермогена… мир вам и прощение и разрешение; да писати бы вам из Нижнего…» Только по этим словам «из Нижнего» да по дальнейшим упоминаниям о Нижнем Новгороде можно определить, кому назначал патриарх свою грамоту. Цель этой грамоты, как и устных речей Гермогена, сводилась к тому, чтобы показать земщине в настоящем свете поведение казаков. Указания на «воровство» казаков под Москвой шли по городам и раньше патриаршей грамоты. Тотчас по смерти Ляпунова Казань, например, сослалась с Нижним и с другими городами в Понизовье о мерах осторожности против казачьих покушений. Между ними было решено жить в согласии; не менять городской администрации, то есть не принимать новых воевод от казачьего правительства; не впускать в города и казаков; государя избрать «всея землею Российские державы»; «а будет казаки учнут выбирати на Московское государство государя по своему изволенью одни, не сослався со всею землею, и нам того государя на государство не хотети». Города, таким образом, сами остерегались совместных действий с казаками, и в этом отношении грамота патриарха не давала им ничего нового. Ново в ней было лишь то указание, что казаки, принимая Воренка, склонились к возобновлению самозванщины. Патриарх поручал нижегородцам писать в Казань, на Вологду, на Рязань «да и во все городы», чтобы оттуда послали «в полки» под Москву увещания, «учительные грамоты» с запрещением брать на царство Воренка. Гермоген желал, чтобы, сверх письменных увещаний, нижегородцы послали в полки и по городам со словесными речами тех самых «бесстрашных людей свияженина Родиона Мосеева да Ратмана Пахомова», которые не один раз прежде хаживали к самому патриарху «с советными челобитными». Эти люди должны были патриаршим «словом» говорить в городах о посылке в полки увещательных грамот, а в полках «говорити бесстрашно, что проклятый (Воренок) отнюдь ненадобе». Шедшая от патриарха новость о Воренке, имея все гарантии достоверности, должна была оказать решающее влияние на настроение земщины в отношении казачества. Уклоняясь в старое «воровство», призывая к власти «Маринку» с ее сыном, казаки тем самым обращались в лютых врагов земщины, страшных особенно потому, что они в данную минуту обладали правительственной организацией. Волнение, овладевшее патриархом, и та торопливость, с какой Гермоген призывал на борьбу с казачьей затеей, показывали, что он придает очень важное значение внезапному отрождению самозванщины. Должна была производить сильное впечатление и та особенность письма патриарха, что в нем не было ни одного слова о поляках и короле, а все внимание земщины призывалось на казаков и Воренка. Патриарх указывал на них как бы на главного и опаснейшего врага[227].
Нижний немедленно распространил грамоту Гермогена по другим городам, и города, послушно принимая патриаршее слово, давали друг другу обещание не признавать казачьего царя и «против его стояти единодушно». Там, где шли за патриархом, готовы были, стало быть, и на бой с казаками, почитая их за такого же врага, каким была овладевшая Москвой рать иноплеменников и изменников. Иного направления держалась братия Троицкого монастыря.
История этого монастыря в Смутное время очень известна. Находясь вблизи столицы и на одной из главных дорог всего государства, блистая великим именем своего основателя, кипя богатством и многолюдством «в селех работные чади крестьянства», Сергиева обитель была одним из заметнейших населенных мест всей страны. Перенеся осаду от тушинских воевод, она быстро стянула к себе людей и средства из подчиненных ей волостей и приписных монастырей. По «вине и промыслу» троицкого архимандрита Дионисия обитель распорядилась своим добром и трудом своей работной чади всецело на пользу ближних. Московское «разорение», то есть погром и сожжение Москвы в марте 1611 года, указало Дионисию, кому и как необходимо помогать. Из Москвы, как и из других мест, «всеми путьми быша беглецы» к Сергиеву монастырю. Разоренные люди нуждались в крове, уходе и лекарствах, а многие, уже не нуждаясь в помощи, ожидали лишь христианского погребения. Монахи и монастырские слуги и крестьяне строили больницы, «дворы и избы разные на странноприимство всякому чину»; собирали запасы на содержание презреваемых в этих больницах и дворах; питали и лечили больных и слабых; хоронили умерших; «по путем и по лесам ездили и смотрели того, чтоб звери не ели, и мученых от врагов, мертвых и умирающих, всех сбирали». Такая деятельность вышла далеко за стены обители. Больницы и богадельни были помещены «во округе монастыря», в слободах и селах; «приставы с лошадьми» постоянно ездили по дорогам; хлеб и запасы тянулись к монастырю издалека. Все это нуждалось в военной защите и в особом покровительстве власти, так как обычного гражданского порядка не существовало. Единственной же властью, на которую мог опереться монастырь, в ту пору была власть подмосковного ополчения, сперва земского, при жизни Ляпунова, а затем казачьего, после его смерти. Монастырь отстоял всего в 60 верстах от Москвы и входил в сферу казачьего ведения и влияния. Он поневоле должен был завязать постоянные и тесные сношения с казачьими подмосковными таборами, принимать от них помощь и защиту и, в свою очередь, помогать им. Есть, например, отказная грамота бояр и воевод Трубецкого и Заруцкого, данная 20 августа 1611 года по челобитью архимандрита Дионисия и келаря Авраамия на земли в Тарусском уезде, приобретенные Троицким монастырем в силу духовного завещания. Монастырь таким образом искал утверждения
