Вавилонская башня - Антония Сьюзен Байетт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Фредерика, все в одну сторону поют, а ты в другую!
– Охотно верю, Пол. Со мной всегда так. Музыка – не мое, слуха нет.
– Если хочешь, мы тебя распоем. Вряд ли ты совсем без слуха, так очень редко бывает. Научишься.
– Не научусь. Не могу. Я лучше просто помолчу, раз я ваш слух оскорбляю. Побуду в роли публики.
Пальцы Десмонда шажками перебираются по туго натянутой ткани.
Напротив – два лица: одни и те же вопросительно приподнятые брови, одно и то же очаровательное и грустное выражение. Двое едины.
– Ну что же вы? Пойте дальше! – сердито требует Лео.
Три – три соперника.
Два – два братца-сорванца в зеленых сорочках, о!
Один – всегда один, так один и будет[232].
НаслоенияИнструкция по применению. Каждая таблетка в контурной упаковке помечена днем недели. Принимайте их ежедневно в одно и то же время, запивая водой. Будьте внимательны: в случае пропуска таблетки защитное действие может быть снижено! После приема всех таблеток из упаковки сделайте недельный перерыв. В это время возможно кровотечение, отмены с выделениями от мажущих до обильных. Кровотечение отмены – не менструация. Оно необходимо для очищения матки и не должно вас беспокоить. Если обильные кровотечения продолжаются в течение нескольких циклов, посоветуйтесь с вашим врачом. Возможно, он изменит дозировку препарата.
И вот наконец постучались в дом, где жила Золушка. То-то обрадовались злые сестры! Старшая закричала:
– Эта туфелька моя! Она мне как раз впору!
Мачеха приложила ее ногу к хрупкой туфельке и сказала:
– Никогда она тебе не придется. Но ничего, вот нож. Я отрежу тебе пятку, и ножка войдет как по маслу. Только смотри не реви. Невелика цена – пятка за Принца и полкоролевства!
Так они и сделали. Гордо вышла Старшая сестра к Принцу, показала толстую ногу, повертела обрубком в блестящей туфельке:
– Глядите! Как раз впору пришлась!
Но верный герольд заметил, что в хрустальной туфельке собирается темная кровь и течет на землю. Он велел Старшей сестре снять туфельку. Тут все увидели обрубок, а Старшая сестра оказалась навеки опозорена.
Средняя сестра и бровью не повела, видя несчастье Старшей. Она принялась засовывать ногу в прелестную туфельку, но на ногах у нее были костяные шишки. Сколько ни старалась она, сколько ни пыхтела, а толку не вышло.
Тогда Мачеха взяла топорик, которым рубила курам головы, в один миг отхватила ей большой палец, а рану в этот раз перевязала тряпкой. Примерили снова. Туфелька туго, а наделась.
Кое-как, хромая, вышла к Принцу Средняя сестра и гордо показала ногу. Но тут серая птичка на дереве, что цвело и плакало над могилой Золушкиной матери, просвистела: «В туфельке кровь! В туфельке кровь!» Герольд подошел поближе и увидел, что туфелька полна крови, а Средняя сестра едва держится на ногах от боли. Так и вторую сестру постиг позор, и она убежала прочь, сокрушаясь и плача.
Герольд спросил:
– Есть ли еще девушки в этом доме?
– Нет, – солгала Мачеха, но Золушкин отец сказал:
– Есть. Но это всего лишь наша Золушка, что возится на кухне вся в золе.
Тогда позвали Золушку, и она пришла и протянула свою милую ножку в грубом чулке, перепачканном золой и сажей. Туфелька села на нее как влитая. Когда Принц увидел, что туфелька пришлась впору, он узнал в маленькой замарашке красавицу, с которой танцевал на балу, и сказал:
– Потеря нашлась. Вот та, которой принадлежит мое сердце!
Принц и Золушка поехали во дворец, а серая птичка на дереве глядела на них и пела.
Вопрос. Кто отмывал свернувшуюся кровь – дважды! – прежде чем Золушка вставила в туфельку свою девственную ножку?
Под деревом я деву увидал:Лоб и ланиты как поля герба,Где алой розы кровь и белой розы…Когда назавтра я, увы! —Недосчитаюсь головы,Снабди тогда мой дух блаженныйГлавою неусекновенной[233].«Я не так привязана к жизни, чтоб жаждать ее продолжения, и не вижу в смерти достаточной беды, чтоб ее страшиться, но как знать: если Смерть занесет надо мною руку, может, кровь и плоть моя воспротивятся и пожелают ее избегнуть…»
Елизавета IСуд, день 11:
– Как я понимаю, у вас был разговор с бабушкой?
– Нет, она только покричала нам вниз, спросила, что за шум. Я ответила, что это собака лает. Я не говорила, что мне магнитофон на ногу упал, это неправда.
– Но он упал тогда же, когда бабушка услышала крик жертвы?
– Нет.
– Вам не кажется странным, что крик уже стих, а она все равно спросила?
– Нет. Она, наверно, спала и от шума проснулась. Пока встала, пока дошла до двери, уже тихо было.
– И вы не хотели, чтобы она знала?
– Да, я ей сразу покричала, что все в порядке. Если бы она спустилась, у нее, наверно, разрыв сердца был бы.
– У вас были пятна крови на туфлях?
– Да. Брызнуло, наверно. Я их в гостиной оставила. Они на высоком каблуке.
– Сегодня одиннадцатый день заседания. Ранее вы упоминали, что туфли остались в гостиной и вы были босиком?
– Нет.
– Внутри туфель есть следы крови?
– Нет.
– Потому что вы были в туфлях, и брызги внутрь попасть не могли?
– Нет.
– Вы сейчас в тех же туфлях, что в день убийства?
– Да.
– Покажите, пожалуйста, какую-нибудь одну.
Секретарь передает туфлю генеральному прокурору.
– И вот в этих туфлях вы были на пустоши?
– Да. Я на улицу всегда надеваю туфли на каблуке. Мы туда на машине поехали, ходить не собирались, только остановиться.
История о камне
Питер Стоун – скульптор с каменным именем[234], студент Художественного училища Сэмюэла Палмера. Щуплый, сутуловатый молодой человек с землистым рябым лицом, вялым ртом и шапкой бесцветных волос, вечно покрытых каменной пылью. Потом мне показали, над чем он работал. Это был небольшой менгир, белый мрамор с розовыми прожилками. Его выставляли в конце учебного года: цилиндрической формы, со скругленным верхом. Стоун отделал его столь безумно-странно, что у камня получились живые ямочки, оспины, сухожилия, и от этого он поблескивал то здесь, то там. Совсем не похоже на классический гладкий мрамор. Небольшой камень, метра полтора в высоту. Привыкнув искать в новом искусстве приметы бунта, я решила, что автор отрицает засилие сварного металла, литой пластмассы и стеклопластика. В тот год его менгир единственный выставлялся в разделе каменной скульптуры. Я была наблюдающей у Стоуна на последнем экзамене – последнем во всех смыслах. Он сидел, кажется, на предпоследнем ряду. Дело было в большой студии, куда на время поставили парты и стулья. Он вошел, широко улыбаясь, сел и принялся озираться по сторонам. Довольно долго ничего не делал, только ерзал и как-то подрагивал лицом. Потом начал писать очень крупным и каким-то безликим почерком. Несколько раз брал себе еще бумаги. Потом стал выходить. Поднимет
