Византийское государство и Церковь в XI в.: От смерти Василия II Болгаробойцы до воцарения Алексея I Комнина: В 2–х кн. - Николай Скабаланович

Из различных предзнаменований и способов предугадывания будущего три их вида заслуживают преимущественного внимания, потому что они были до известной степени систематизированы и составляли в собственном смысле науку таинственного. Первый вид было гадание по книгам, заключавшим какие-то загадочные изречения о византийских императорах (τάς περι των βασιλέων αινιγματώδεις γραφάς).[2823] Эти своего рода Сивиллины византийские книги имели соотношение с таинственными письменами, начертанными на цоколе некоторых колонн и статуй в Константинополе, и заключавшими списки будущих византийских императоров, указание на судьбу Византии, на время, когда город будет разрушен, на стенания, какие будет издавать последний император, отправляясь в ссылку в Иерусалим[2824] и пр. Подобно древнеримским квиндецемвирам. и в Византии были люди, занимавшиеся изучением этих загадок и применением их к личности тех или других императоров. На их основании Никифору Вотаниату было предсказано, что восстание его против Михаила Парапинака будет удачно. Загадка гласила, что пятидесятая цифра возьмет перевес над сороковой (ύπερτερήδει τό N τοΰ М), в первой найдено указание имени Никифора, во второй — Михаила.[2825] Имя другого соискателя престола, Вриенния, тоже было Никифор, поэтому если бы Вриенний овладел престолом, то загадка, не теряя в глазах византийца всего своего значения, имела бы иное приложение, благоприятное Вриеннию; но при данных обстоятельствах факт был безапелляционным истолкованием в пользу Вотаниата, не только в его борьбе с Парапинаком, но даже с Вриеннием. В этом последнем случае заключение о торжестве Вотаниата над Вриеннием выводили из того обстоятельства, что в загадке цифра 50 стоит простая, а не двойственная (στοιχεΐον τοϋ N άπλοϋν μόνον καί ού διπλοϋν),[2826] что, следовательно, один Никифор, а не два займут престол, который занимал Парапинак. В числе загадочных изречений читались еще следующие: έν άκεσωδύνοις πεσεΐται (падет в утоляющих боль) и άγκηρι καυθείς πεσεΐται (падет, обожжённый железом). Оба эти афоризма прилагались к Алексею Комнину. Болезнь Алексея Комнина потребовала операции: ему прожгли живот железом и перенесли в Манганский дворец, по климату более полезный императору в его состоянии, где он и скончался. Мудрецы-толкователи под утоляющим боли (άκεσωδύνοις) разумели Манганы, под άγκηρι — железо, которым произведена операция.[2827]

Другой систематизированный вид предугадывания будущего — толкование снов. По тогдашнему воззрению, сновидения имели двойственное происхождение: или проистекали из самой души, были прирожденным (έμφυτος) ей сознанием бываемого, раскрывающимся во сне, или же привносились извне (εξωθεν), были высшим знанием, получаемым душой в момент ее разлучения с телом, происходящего во время сна.[2828] В последнем случае источником знания служит сверхъестественная сила, откровение от Бога и Его святых или вообще от небожителей, людей, перешедших в лучший, загробный мир, которые в сонном состоянии могут приходить в соприкосновение с живущими людьми, являться им и сообщать сведения.[2829] Сведения иногда сообщаются прямо, в форме понятной, не требующей толкования, иногда прикровенно, под образами, доступными разумению лишь немногих посвященных в тайны высшего, сокровенного знания.

Знание это давалось изучением и было заключено в тайных книгах. Пселл говорит о себе, что был посвящен в это знание (τοΐς περί τά κρείττω βιβλίοις έντετυχηκώς κάκεΐθέν τι γνούς τών κρύφιων καί απορρήτων (Изучив книги о высшей науке, я узнал из них о тайном и сокровенном)) и поэтому мог объяснить сон племяннику патриарха Михаила Керуллария.[2830] Мистическое толкование сновидений было в большом ходу и имело широкое применение. События политического и общественного характера по временам приводились в связь со сновидениями, которые по своей «редакции» подчас обнаруживают политическую или моральную тенденцию. При Михаиле Пафлагоне, перед тем как началось трехлетнее опустошение саранчой Фракисийской фемы, один епископский слуга получил видение. Ему явился блестящий евнух, одетый в светлую одежду; перед ним лежало три мешка, и он велел развязать и опорожнить сначала один мешок, потом другой, наконец третий. Когда приказание слугой было исполнено, из первого мешка выползли змеи, ехидны, скорпионы, из второго — жабы, аспиды, василиски, ящерицы и др. ядовитые пресмыкающиеся, из третьего — пауки, комары, осы и др. насекомые, имеющие жало на хвосте. При таком зрелище слуга был изумлен, а евнух приблизился к нему и сказал; «Это с вами приключится за преступление божественных заповедей и за беззаконное дело, соделанное с царем Романом и с его ложем».[2831] Подкладка и смысл этого сновидения ясно пробиваются наружу: приверженность духовенства к Роману Аргиру (слуга епископа), несочувствие его новому императору, идея об ответственности подданных за грехи правительства, протест против безнравственности правящих сфер, в частности против того'преступления — распутства, — реальной антитезой которого был евнух. Сновидение это, благодаря своей тенденции и связи с событием, имевшим общественный интерес, было разнесено молвой на далекое расстояние и нашло место в хронике. Сны, интерес которых ограничивался известной личностью, были таким заурядным явлением, которое не возбуждало ничьего внимания, однако же в частной жизни имели громадное значение. В этом может убедить любое из сохранившихся до нас жизнеописаний, отчасти и хроники, эпизодически касающиеся жизни отдельных лиц; в них неизменно фигурируют сны и их таинственное толкование, сновидения руководствуют поступками. Когда у Иоанна Орфанотрофа сел нарыв на губе и врачебное искусство оказалось бессильным, чтобы излечить его, во сне является ему св. Николай Чудотворец и повелевает отправиться в Миры, где он получит исцеление. Орфанотроф поспешно идет, приносит в дар храму великого Чудотворца драгоценности, окружает город крепкой стеной и возвращается здоровым.[2832] Мать Пселла находилась в колебании насчет того, как поступить с сыном Михаилом: покончить ли с учением на восьмом году, или продолжать учить его. Ей снятся два сна тождественного содержания, хотя различные по обстановке и частностям, и колебания ее кончаются, сын отдан в учение.[2833] Равным образом, когда она колебалась принять схиму, несмотря на крайнее телесное изнурение, не обещавшее долговременной жизни, одна праведная старица видит сон, предвещающий скорое преставление Феодоты, и колебания последней окончены — она соглашается на пострижение.[2834] Пселл находит нужным рассказать и собственные сны, и с серьезностью их рассказывает, начиная со сна, который он видел на 10-м году жизни и который относит к наукам.[2835] По поводу видения во сне недавно умершего отца, незадолго перед смертью принявшего монашество, представшего ему в монашеской схиме и предсказавшего скорое пострижение его самого, Пселл, не выполнивший в точности этого предсказания, сокрушенным тоном замечает, что ему стыдно за невыполнение предсказания и противодействие внушению свыше, что это, однако же, не говорит против истинности откровения во сне, а только свидетельствует о его собственной злой воле, так как никто не нудится ни к добру, ни ко злу, но по своей воле выбирает то или другое.[2836] Свое пострижение в монашество, выполненное впоследствии, Пселл считает посмертным делом матери и в доказательство приводит не лишенное поэзии сонное видение.[2837] Он сообщает также нам сон, виденный им во время болезни патриарха Лихуда, предвещавший выздоровление,[2838] рассказывает сны своей дочери Стилианы, предзнаменовавшие ее смерть и пр.[2839]

Третий вид предсказаний будущего состоял в предсказании по положению небесных светил — астрологии. Этот вид был более систематизирован, чем снотолкование, хотя по своей малодоступности не так общеупотребителен, и в тех, кому был доступен, не вызывавший такого единодушного признания. Главный мотив, заставлявший с осторожностью относиться к астрологии, была забота о сохранении чистоты христианского вероучения. Учение астрологов, ставивших человеческие действия в зависимость от движения небесных тел, противоречило учению о самоопределении души, о свободной воле, управляющей действиями, и этим самым устраняло учение о воздаянии за гробом, награждении за добродетели и наказании за пороки.[2840] Несмотря, однако же, на опасность для православной доктрины, вооружавшую против астрологии и законодательную власть,[2841] наука эта, украшенная престижем седой старины,[2842] в силу одной только древности должна была уже иметь приверженцев. При дворе византийских императоров существовала корпорация астрологов или, выражаясь тогдашней терминологией, астрономов, математиков, геометров (названия, употреблявшиеся безразлично), которые в затруднительных и вообще в более важных случаях определяли по сочетанию звезд исход того или другого предприятия. У некоторых императоров астрология терпелась более как дань традиции, а не вследствие глубокой их веры в науку; они готовы были ей верить лишь тогда, когда астрологические предсказания совпадали с их собственными желаниями, в противном случае оказывались скептиками. Но были, разумеется, и легковерные императоры. К первому разряду принадлежал Михаил Калафат. Когда был поднят вопрос об удалении Зои, решено было обратиться к помощи математических вычислений придворных астрономов и через них узнать: благоприятствует ли время задуманному предприятию и не препятствует ли его выполнению положение небесных светил. Астрономы, не обращаясь к сложным математическим выкладкам, применили элементарные геометрические приемы и сделали наблюдение, что все наполнено кровью и печалью, что необходимо поэтому оставить намерение или отложить до другого времени. Но император намерен был следовать советам астрологов лишь в том случае, если бы они совпали с его планами, вопрос же об удалении Зои был предрешен в его уме окончательно и бесповоротно. Поэтому Калафат, выслушав результат наблюдений астрологов, громко захохотал и стал издеваться над их наукой, называя ее шарлатанством.[2843] Большей благосклонностью к астрологам отличался и большую любовь к их науке питал Константин Мономах, который и сам знаком был с геометрией, с законами движения небесных светил и, находясь в ссылке на острове Лесбос, любил на досуге рассматривать звезды и читать по ним свою судьбу. Раз, по словам его панегириста, произошла удивительная вещь: наблюдая звездное небо и остановившись на одной звезде, Мономах сказал: «Теперь узнаю, будет ли мне по слову, реченному Господом» и загадал.