Гёте. Жизнь и творчество. Т. I. Половина жизни - Карл Отто Конради

Покой, толкуемый этим стихотворением столь по-разному и предстающий в нем желательным, естественным состоянием, которого не избегнет и человек, чья жизнь пронизана тревогой, беспокойством и страстным желанием обрести успокоение, — все это допускает различные трактовки: да, в мирской суете, в которой принял участие и Гёте и которая принесла ему немало разочарований, сознание того, что существует такое заповеданное природой состояние покоя, помогает утешиться, подняться над темными сторонами повседневности. Поняв это, он смог найти для себя успокоение в трудных отношениях с госпожой фон Штейн. 6 сентября 1780 года, именно в тот день, когда, как принято считать, на стене охотничьей сторожки появилось это стихотворение, Гёте писал ей: «Здесь, на Кикельхане, самой высокой вершине всей округи, которая на более звучном наречии называлась бы «Алектрюогаллонакс»,[69] я и заночевал, дабы избежать городской грязи, сутолоки, жалоб, прошений, всей этой неизбывной людской суеты» (письмо Шарлотте фон Штейн). И первым читателям этого стихотворения, главным образом лицам из веймарского высшего общества, его строки могли служить напоминанием: есть на свете нечто более важное, нежели мирская суета и непрестанное разыгрывание светских ролей, чему посвящали они всю свою жизнь и что заставляло их пребывать в постоянном беспокойстве. Но если в принципе провозгласить покой тем состоянием, к которому надлежит стремиться и которое, помимо вершин гор, должно распространяться и на людей, то нельзя не согласиться со справедливым возражением Бертольта Брехта: успокоение людей, невозмутимость духа привели бы тогда к сохранению в неприкосновенности всех недостатков общества. А пока на свете существует несправедливость, угнетение и нужда, это заставляет людей выражать свое возмущение, требует их активного вмешательства, и человеку нельзя успокаиваться, нельзя наслаждаться счастливым ощущением мира и покоя над какими угодно вершинами.

Еще два значительных стихотворения почти что программного характера были созданы в тот же период: это гимны «Границы человечества» и «Божественное». Стихотворение «Границы человечества» написано в 1781 году или же незадолго до того.

Когда стародавнийСвятой отецРукой спокойноИз туч гремящихМолнии сеетВ алчную землю,Край его ризыНижний целуюС трепетом детскимВ верной груди.Ибо с богамиМериться смертныйДа не дерзнет:Если подыметсяОн и коснетсяТеменем звезд,Негде тогда оперетьсяШатким подошвамИ им играютТучи и ветры.Если ж стоит онКостью дебелойНа крепкозданной,Прочной земле,То не сравнятьсяДаже и с дубомИли с лозоюРостом ему.Чем отличаютсяБоги от смертных?Тем, что от первыхВолны исходят,Вечный поток:Волна нас подъемлет,Волна поглощает —И тонем мы.Жизнь нашу объемлетКольцо небольшое,И ряд поколенийСвязует надежноИх собственной жизниЦепь без конца.(Перевод А. Фета — 1, 168–169)

Едва ли хоть что-то в этих свободных, раскованных строках напомнит нам о недавних бурях и натисках, о взбудораженности, многоголосии многих больших гимнов, написанных с 1772 до 1774 года. Двухударные строки, порой перемежающиеся, пожалуй, трехударными, образуют пять строф. В них искусно создается убыстрение темпа — за счет того, что через две строфы последующая сделана на две строки короче. Несомненно, здесь наличествует и пафос возвещения истины, и убедительность вынесения вердикта, и размеренная интонация, словно итог подведен и теперь декларируется во всеуслышание; здесь и торжественная стилистика гимна.

Открывает его, занимая всю первую строфу, великолепное, с размахом задуманное предложение с несколько затушеванной временной причинностью «когда-то», величие которого едва ли укроется от чьего-либо внимания; в нем констатируется существующая ситуация, ведь изображено вовсе не экстраординарное событие, а обыденное поведение героя: власть «стародавнего святого отца», утверждающая себя громами и молниями, и предполагает такое раболепное почитание. И у Зевса (Юпитера), и у бога Ветхого завета громы и молнии были атрибутами их могущества. «Слушайте, слушайте, голос его и гром, исходящий из уст его… Почему да благоговеют пред ним все мудрые сердцем!» (Книга Иова, 37).

В стихотворении все сводится, разумеется, не к какой-то конкретной цитате; здесь грандиозно изображена могучая сила, по отношению к которой человеку подобает лишь смиренная, почтительная поза. Строфа зримо создает этот разрыв, когда эпитет «стародавний» говорит о сроках, превышающих всякие человеческие представления, а слово «святой» заставляет помыслить о претензиях на религиозное почитание. Но ведь молнии, которые отец этот «сеет» в землю, названы «благословенными» (так в немецком тексте гимна. — В. Б.). Значит, он в равной мере заслуживает как трепетного поклонения, так и детского, наивного доверия. Отношение к «отцу» у героя стихотворения, в устах которого оно звучит, однозначно: покорность, осознание той силы и благодати, что нисходят с небес, и неизменное признание этого, запечатленное «в верной груди».

Начальное предложение второй строфы — это максима, не допускающая сомнений: «Ибо с богами / Мериться смертный / Да не дерзнет». Она указывает на существующие границы человеческих поступков: они возможны, однако в строго ограниченных пределах. Во второй и третьей строфах приведены тому примеры. Наглядно демонстрируется, сколь неверно для человека «парение в высоких сферах», берутся под сомнение и поступки всякого, кто крепко стоит ногами на земле. Даже, например, дуб или лоза заставляют человека выглядеть бессильным и ничтожным. Здесь Гёте уже отказывает человеку в любом проявлении гениальности.

Собственно, в заключительной части стихотворения вопрос «Чем отличаются боги от смертных?» метит прямиком в коренное различие между ними. Ответ на него открывает новое, дополнительное измерение — временное. Ничтожность человеческих деяний усугублена еще и преходящим характером всего сущего. Мифологическая картина, которая приводится как ответ на вопрос о различии между богами и людьми, может быть, пожалуй, понята следующим образом: на берегу реки жизни (Леты) боги взирают на приходящие и уходящие поколения людей. В последней строфе имеются и литературоведческие загадки, которые здесь можно лишь отчасти обозначить. Так, в третьей с конца строке рукою Гёте в оригинале (так же как и в копии, сделанной Гердером) написано «связует надежно», тогда как в первой публикации в «Сочинениях» 1789 года напечатано: «связуют надежно». Из-за этого меняется смысл этого места, хотя, правда, не общая идея стихотворения. И местоимение «их» в предпоследней строчке («их собственной жизни») также нельзя определить однозначно: оно может относиться к жизни как богов, так и людей. Соответственно открытым остается и смысл слов «ряд поколений»: ведь в принципе это тоже можно отнести и к богам, и к людям. Если же исходить из обычного противопоставления «люди — боги», возникает такая вполне допустимая трактовка: жизнь человека ограничена отведенным ему временем на этой земле; «кольцо небольшое» — соответствующий этому образ. Возможно, в нем одновременно проявляется некая возможность наполнить жизнь смыслом, когда объемлющее жизнь кольцо замыкается, при всей его ограниченности и несмотря на нее. Богам, однако, не ведомо такое ограничение: многие поколения богов присоединяются к не имеющей конца цепи божественной жизни.