Дырка для ордена; Билет на ладью Харона; Бремя живых - Василий Звягинцев

Олег Константинович, изучая мировую и европейскую историю двух минувших веков, испытывал некоторое теоретическое недоумение. Каким–то образом в России до сих пор не возникало сильных радикально настроенных политических течений, которые попытались бы установить диктатуру правого толка. Возможно, слишком много сил и жертв потребовалось в свое время для разгрома диктатуры левой.

И вожди Белого движения в массе своей оказались только солдатами, а не политиками. Иначе отчего это у нас не нашлось своих Муссолини, Людендорфа, Хорти и прочих, сумевших, пусть и не надолго, установить в двадцатые–тридцатые годы прошлого века крайне авторитарные и репрессивные режимы в доброй половине сотрясенной войной и потерявшей ориентиры Европы?

Но ведь могут еще и появиться. Обстановка располагает. Не зря же об этом постоянно твердят решительно настроенные гвардейские генералы. Мол, лучше начать самим, нежели ждать путча в Петрограде, поддержанного армейскими частями. Кое–какая настораживающая информация князю по линии все того же Чекменева поступала.

Вот и сейчас Чекменев испросил аудиенции, скорее всего, чтобы доложить собственную трактовку пятигорских событий. Не есть ли это именно тот самый «первый звонок»?

Так и вышло. Чекменев сообщил все, что успел узнать от Тарханова, присовокупив, что соответствующим образом оформленные и заверенные документы представит несколько позднее.

— Ну и представишь, — с облегчением ответил претендент на Российский престол. — Официально кавказской проблемой должно заниматься Петроградское правительство. И пусть оно ею займется в меру сил и желания. Захотят — пригласят меня на заседание Государственного совета. Там и выскажусь, если потребуется. А что в этой ситуации на самом деле собираемся делать мы? И делать ли вообще что–либо?

— Официально — ничего. До последней возможности. Даже если просить будут. А они будут, ручаюсь. Мы же сейчас должны по полной программе отработать все, что касается нашей территории. Мы ведь еще и задержанного по обвинению в попытке убийства полковника Половцева сотрудника госпрокурора Бельского допросили…

— О, вот это уже интереснее! — Прокурора князь не любил, что вполне естественно в отношении человека, поставленного присматривать, чем ты занимаешься на вверенной тебе территории. И пусть ничего плохого Бельский ему до сих пор не сделал, свою неприязнь Олег Константинович ему демонстрировал в доступной по рангу форме — то есть подчеркнутой вежливостью и неукоснительным соблюдением протокола в официальном общении.

А вот неофициальное было исключено начисто.

— На первых допросах господин Герасимов все полностью отрицал, да и улик, кроме ничем не подтвержденных подозрений самого Половцева и показаний двух непосредственных исполнительниц, не было. Впрочем, те показания тоже мало чего стоили, — пренебрежительно махнул рукой Чекменев. — Естественно — для суда присяжных. Мы–то отнеслись с полным вниманием. И через час задержанные начали признаваться всерьез.

Чекменев знал, что мелкие подробности князя никогда не интересовали. Ему важна суть проблемы, по которой можно принимать принципиальные решения. Поэтому пояснил сразу. Сам Бельский тут полностью ни при чем. Скорее напротив. Герасимов был завербован еще в Петрограде человеком, имеющим отношение к руководству агентуры «интернационала» в России. Похоже, связан с тем же Катранджи и польско–литовскими сепаратистами. Между прочим, они, получается, в данный момент как бы наши союзники, поскольку тоже делают ставку на организацию всероссийской смуты. Имеют в виду натравить друг на друга вас и центральное правительство. Воображают, что это поможет прежде всего им.

А на Половцева–Ляхова он вышел простейшим образом, подслушивая разговоры прокурора, его дочери и полковника. Там у них вообще интересная интрига завязалась…

Утомленный собственными бесконечными тревожными мыслями и докладом контрразведчика, Олег Константинович с большим удовольствием выслушал выдержанную в лучших традициях авантюрных романов историю. Зная великокняжеские вкусы, Чекменев сумел мастерски переплести две любовные линии и два детективных сюжета — с саблей и взаимной вербовкой Ляхова и Бельского.

Коснувшись этого эпизода, Чекменев испытал некоторое внутреннее напряжение: что, если князю такая вызывающая самодеятельность со стороны полковника покажется недопустимой?

Но нет, сошло, вызвало даже благосклонный смешок. Мол, молодец Герой, использует на практике полученные знания.

— Считаешь перспективным? — только и спросил князь.

— Пусть занимается, вреда в любом случае не будет. А вот с Герасимовым я надеюсь поработать как следует. Пока информация о его аресте не успела распространиться, считаю полезным его отпустить, под негласный надзор, и использовать в качестве двойника…

— Действуй, — снова кивнул Олег Константинович.

— Есть основания полагать, люди Катранджи оперируют и в нашей зоне ответственности. Тут проблем не будет. Сработаем по той же схеме, как я почистил от вредных людей территорию Израиля. А вот в остальной России… Если позволите.

— На твое усмотрение и под твою ответственность. Я об этом слышать не желаю.

— Само собой, вам о таком слышать совершенно ни к чему. А я уж так, под шумок, Ваше Высочество. Под шумок много что интересного удается сделать.

И, наконец, «Проект Кулибин». То есть профессор Маштаков, «сумасшедший изобретатель» по терминологии американских фантастических кинофильмов. Взяли мы с ним и с его лабораторией столько, что я даже не знаю пока, как с этим разобраться. Конгениальных ему и одновременно полностью надежных ученых у меня пока нет, а привлекать к этому делу кого зря считаю рискованным.

— У тебя — и нет? — удивился князь.

— Да так вот, Ваше Высочество. Самокритично, невыгодно, а что поделаешь, вынужден признать. Но найду непременно. Не завтра, но найду.

— Так ты хоть намекни, что в результате мы сможем получить?

— Здесь скромничать не буду. Все! Тут уж мне поверьте. От абсолютного оружия до бессмертия…

Самое удивительное, что Чекменев саморекламой не занимался и не пытался поразить Олега Константиновича невероятными перспективами, под которые можно много лет подряд обделывать свои дела. Сказал, что думал и как сам понимал.

Что тут же вызвало естественный отклик собеседника.

— Про остальное — верю. Но насчет «бессмертия» — это не для красного словца? Или «бессмертие» в качестве эвфемизма употребляешь?

— Никак нет, Ваше Высочество. В буквальном. По крайней мере, из всего мне известного вытекает…

И он передал князю смысл разговоров с Маштаковым и Розенцвейга, и Тарханова. Григорий Львович ведь и после того, как полковник покинул автобус, до самой Москвы раскручивал профессора с еврейской дотошностью, помноженной на навыки высококлассного сотрудника «SD»[62].

— Сам с ним разговаривал?

— Еще нет. Совершенно нет времени. Но побеседую с помощью Ляхова.

— Вместе побеседуем. Он где сейчас?

— На базе «печенега». Под надежной охраной.

— Не слишком надежно. Сколько там тех «печенегов»?

— Батальон.

— Мало. Немедленно доставь его сюда. В сопровождении роты с бронетехникой. И я от себя кое–что выделю. Раз уж ради него города захватывают и войны затевают… Разместим, ну хоть в Тайницкой башне. Или в Троицкой. Сам поедешь, и сам привезешь. А я ждать буду.

— Будет исполнено, Ваше Высочество. Выезжаю немедленно.

Нельзя сказать, чтобы князя так уж волновала вдруг возникшая перспектива личного бессмертия. Мужчина он был спортивный и абсолютно здоровый, как говорили лейб–медики и как ощущал он сам, лет тридцать еще надеялся прожить, если повезет. А то и сорок.

Просто чутьем прирожденного государственного деятеля уловил в словах верного царедворца некую убежденность в правоте его мнения, а раз так — нельзя даже маленький шанс на чудо оставлять на волю случая.

Истинное ли бессмертие или другие технические чудеса подвластны неизвестному пока профессору Маштакову, но необходимо сейчас же обеспечить ему максимальную безопасность и максимальную подвластность его княжеским желаниям.

Таковое могло быть обеспечено именно здесь, в Кремле, по–прежнему наиболее неприступной крепости России. Особенно после тех дополнительных мер, что он предпринял для усиления его обороноспособности. Взять Кремль, обороняемый Гвардией, не разрушив его до основания, в течение нескольких суток не смогла бы и целая ударная армия центрального правительства.

Глава десятая

Когда вооруженные люди толпой ворвались на виллу, поломав ко всему прочему весьма приятно начавшийся вечер с очередной юной прелестницей, поначалу Виктор Вениаминович Маштаков сильно напугался.