Умирающий свет (сборник) - Джордж Мартин

– Клерономас, – ответил он.

Не слышалась ли в его тоне насмешка? Не знаю. Его лицо не создано для улыбки.

– А у вас есть имя? – спросил он меня.

– Оно у меня не одно, – ответила я.

– Какое вы предпочитаете?

– Мои игроки называют меня Мудрая.

– Это прозвище, а не имя.

Я улыбнулась.

– Так ты немало путешествовал. Как и настоящий Клерономас. Хорошо. Мое детское имя Сириан. Наверное, к нему я привыкла сильнее всего. Я носила его первые пятьдесят лет, пока не переселилась на Дэм-Таллиан, чтобы научиться мудрости. Там я и получила новое имя.

– Сириан, – повторил он. 

– И других не было?

– Не было.

– На какой же планете вы родились?

– На Эше.

– Сириан с Эше, – произнес он. – Сколько вам лет?

– В обычном летосчислении?

– Конечно.

Я пожала плечами.

– Скоро двести. Я потеряла счет годам.

– Вы похожи на девочку-подростка, только-только входящую в зрелость.

– Я старше моего тела, – сказала я.

– Я тоже. Проклятие киборгов, Мудрая, заключается в том, что детали можно заменять.

– Так ты бессмертен? – бросила я вызов.

– В примитивном смысле да.

– Непонятно… – Я не скрыла удивления. – Ты явился ко мне на Кроандхенни, где есть Нечто, чтобы участвовать в Игре ума. Почему? Это место, куда прилетают умирающие в надежде выиграть жизнь. Мы редко видим бессмертных.

– Я ищу другой награды, – ответил киборг.

– Вот как? Какой же?

– Смерти в жизни. Жизни в смерти.

– Они противоположны, – сказала я. – Они враги.

– Нет, – сказал киборг. – Они одно и то же.

Шестьсот лет назад по обычному летосчислению некое существо, называемое в предании Белым, приземлилось среди кроандхенни на звездном корабле, первом корабле, который они увидели. Если верить кроандхейскому фольклору, Белый не был ни одним из тех существ, что я встречала или о которых слышала, хотя путешествовала я немало. Это меня не удивляет.

Тысяча планет человека (может, их больше раза в два, а может, и меньше, никому не ведомо), рассеянные империи финдиев и дамушей, гверны, и нор-талуши, и прочие разумные, о которых нам известно, все эти земли, и звезды, и колонии, гордо раскинувшиеся на многие световые годы черных пространств, известные только волкринам, вся наша крошечная вселенная, все это, вместе взятое, – лишь островок света в бескрайнем океане тумана и мифов, что постепенно теряется во тьме невежества. И все это в крошечной галактике, до самых дальних окраин которой мы никогда не доберемся, даже если просуществуем миллиарды лет. В конце концов, как ни старайся, как ни лезь из кожи вон, необъятные пространства победят нас. Я уверена.

Но меня победить трудно. И я горжусь этим, это последнее, что у меня осталось. Не слишком много перед лицом вечности, но все-таки кое-что. Когда придет конец, я встречу его с яростью.

Тут мы с Белым похожи. Хотя он и не нашего поля ягода, а откуда-то из тумана, еще не рассеянного нашим жалким светом. Каким бы ни было это существо, какой бы груз истории и эволюции ни несло в своих генах, мы все равно родня. Мы две злые непоседливые поденки, перелетавшие от звезды к звезде, потому что, единственные из собратьев, сознавали, как короток наш день. И оба мы нашли нечто вроде своей судьбы в болотах Кроандхенни.

Белый прилетел сюда совсем один, посадил свой маленький корабль (я видела останки корабля: игрушка, пустяковина, но совершенно непривычные обводы корпуса вызывают трепет) и, обследовав планету, нашел на ней нечто искусственное.

Нечто гораздо старше самого Белого и гораздо более странное.

НЕЧТО.

Какими странными приборами пользовался Белый, какими чуждыми нам знаниями обладал, какой инстинкт подсказал ему войти? Теперь этого уже не узнать, да это и не важно. Белый узнал, узнал то, о чем так и не догадались местные ученые, он узнал назначение Нечто, понял, как его использовать. Впервые за… тысячу лет? миллион? Впервые с незапамятных времен была сыграна Игра ума. И Белый изменился, вышел из Нечто совершенно иным. Он стал первым. Первым властителем умов. Первым господином жизни и смерти. Первым властелином боли. Первым властелином жизни. Не важно, как это назвать – титулы рождаются, присваиваются, отбрасываются и забываются.

Какой бы ни была я сейчас, Белый стал таким первый.

Пожелай киборг познакомиться с моими апостолами, я бы его не разочаровала. Я созвала их, когда он ушел.

– Новый игрок назвался Клерономасом, – объявила я. – Я хочу знать, кто он такой и чего добивается. Выясните это.

Я видела их алчность и страх. Апостолы – инструмент полезный, но верностью не отличаются. Я собрала вокруг себя двенадцать Иуд, и каждый из них жаждет наградить меня поцелуем.

– Можно провести полное сканирование, – предложил доктор Лаймен, с улыбкой льстеца глядя на меня водянистыми близорукими глазками.

– А на обследование интерфейса он согласится? – спросил Дейш Грин-9, мой собственный киберслуга. Его правая рука, обожженная солнцем, сжалась в кулак, а из левой, вдруг раскрывшейся, словно серебряный бутон, высунулись, как змееныши из гнезда, гибкие металлические щупальца. Под тяжело нависшими бровями Дейша на месте глаз красовалась пластина зеркального стекла. Улыбка так и ослепляла металлическим блеском хромированных зубов.

– Выясним, – пообещала я.

Себастьян Кейл, эмбрион-макроцефал, плавал в аквариуме. Его слепые глаза уставились на меня сквозь зеленоватую жидкость, пузырьки газа отрывались от бледного обнаженного тела и всплывали к поверхности.

«Он лжец, – прозвучало у меня в голове. – Я узнаю для вас правду, Мудрая».

– Хорошо, – ответила я.

Тр-кн-нр, мой мысленемой финдии, запел высоким пронзительным голосом на пределе слышимости. Он возвышался над всеми, словно человечек с детского рисунка, трехметровый человечек с лишними суставами в самых неожиданных местах. Он сгибал конечности под невообразимыми углами и весь был собран из старых разрозненных костей, словно обугленных неведомым пламенем. Но его кристаллические глаза под бугристым лбом лихорадочно горели, а из вертикальной безгубой ротовой щели стекали струйки пахучей черной жидкости. Он пел о боли и крике и нервах, пылающих огнем, о раскрытых тайнах и о правде, что дымится и сочится кровью, словно рана.

– Нет, он киборг, – сказала я. – Если он и чувствует боль, то только если хочет этого. Он может отключить свои рецепторы и забыть о тебе, изгнанник, и твоя песня станет молчанием.

Нейрошлюха Шайалла Лотен смиренно улыбнулась:

– Значит, я тоже осталась без работы, Мудрая?

– Не уверена, – призналась я. – Половых признаков я не видела, но если в нем осталось хоть что-то органическое, то и центр удовольствия мог сохраниться. Он утверждает, что был мужчиной. Инстинкты могут еще действовать. Выясни это.