История с географией - Евгения Александровна Масальская-Сурина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В тот вечер в Киеве мы долго сидели с Витей у Аскольдовой могилы. С высоты горы вид на Заднепровье был дивный. Вот этими степями Заднепровья подходили кочевники грабить и разорять мать городов русских! Хотелось отвлечься, уходя мыслями в глубь веков! Но на сердце скребло все одно: зачем мы поторопились? Зачем мы не сговорились с Демидовым или с купцом с русской душой, если надо было продать! О, если бы мы знали, что не Голицын будет в Сарнах вместо нас, а этот жуткий, страшный, молчаливый Родзевич, смотревший исподлобья, мы бы, вероятно, очень подумали тогда! Теперь же раздумывать было поздно: и мы поторопились уехать по обету в Бари. Потом в Неаполь с наездами в Помпею, особенно поразившую Витю, в Рим, потом в Швейцарию и Париж.
Париж всегда являлся для Вити предметом страстного желания. Видеть Версаль, комнаты Марии Антуанет казалось невероятным счастьем! Он так много ожидал, что в конце концов почувствовал легкое разочарование. Мы десять дней знакомились с Парижем самым тщательным образом, и вообще вся наша поездка была полна такого напряжения, что менее всего возможно было ее считать за отдых. Из друзей мы виделись только с Кропотовым и Савич.
Мы бы пробыли в Париже еще, вероятно, с неделю, но телеграмма Дубрава нас вызвала в Лондон. Это был приятель Соукуна, на которого он надеялся, как на каменную гору. Провожая нас в Сарнах, Соукун уверял нас, что Дубрава даже сможет вырвать Сарны из когтей Родзевича. Поэтому, каюсь, более Тауэра или Хайд-парка я ждала этого свидания с ним в чудном отеле «Cherring Cross», где мы остановились. Здесь могла решиться судьба Сарн: мы с Соукуном все еще не мирились с этой продажей.
Но увы! Дубрава прежде всего оказался не секретарем Ротшильда, а голодным комиссионером, искавшим дела. О возврате Сарн нечего было и думать!
В невероятную бурю и качку мы переехали обратно Ламанш и вернулись на сушу. В Берлине получили ряд телеграмм, зовущих нас скорее в Петербург, где нас ожидала уже Тетя с Оленькой. В Петербурге мы решили подыскать себе общую с ними квартиру. Таковая нашлась на Васильевском острове, на Первой линии, дом 6. И квартира хорошая, бывшая Костомарова, и от Академии недалеко!
Так как мы оставили Голицыным всю нашу обстановку, что по словам Граве будто сыграло роль в их решении купить Сарны, мы сочли справедливым определить себе три тысячи из общей покупной суммы на ее возмещение. Витя с увлечением принялся вновь лепить со мной наше гнездышко, уже пятое за два года! Вновь был куплен кожаный кабинет, красивая столовая, сервизы, столовое белье. Особенно с любовью устроили мы «персидскую» комнату, так как персидские ковры и восточные шали Вячеслава остались у нас.
Тетя с Оленькой перевезли и свою обстановку с Церковной улицы, подъехали наши вещи из Сарн, а также Антося. Конечно, пришлось устроить заново ванную, провести электричество, телефон; и квартира наша оказалась прелестной во всех отношениях! Вблизи, на углу Большого, был пансион Валдшмит, где учились дети. Легко себе представить, какой радостью являлась Тете возможность постоянно заполучать своих «душечек» и возможно чаще зазывать академию обедать. Теперь Леля был за нас спокоен и счастлив, но все же обычная его мнительность заставляла тревожиться за фон Мекковскую закладную. Как всегда, нашлось много друзей, которые не переставая ныли, что с фон Мекковской закладной мы непременно сядем. Приводилось к этому много доказательств. Все это оказалось пустыми опасеньями. Сколько напрасных тревог и мучений причиняются вообще ими, и поэтому как мало пользуется человек своим настоящим, постоянно в опасеньях за будущее!
Та тоска, которая забралась в меня, как только мы продали Сарны, все еще не оставляла меня, хотя я и подавляла, и скрывала ее. Но ни общественные удовольствия, ни внешние отношения с родными и друзьями не удовлетворяли меня. Ведь мы были теперь так спокойны, так обеспечены! А между тем меня беспрерывно томило глухое, но постоянное «зачем мы продали Сарны? Мы бы вывернулись, мы бы вытерпели!» Мне вспоминались слова Толстого, когда он сравнивает человека с лошадью, которая идет на вожжах, не знает, куда идет и зачем идет, но знает по боли, когда идет не туда, куда надобно; и по свободе, отсутствию стеснения, что идет, куда надо. «Легко, не больно, даже радостно», – поясняет Толстой это состояние души и отсутствие ощущения духовного страдания!
Вот именно! Вот этого состояния души и не было у меня теперь, когда мы продали Сарны! А невыразимое, ничем не объяснимое томление сковывало душу, вопреки наставшему материальному благополучию.
Глава 41
Я не веду семейной хроники в этом очерке, посвященном только Сарнам, поэтому я упомяну здесь только о том, что еще было связано с Сарнами. Оторваться от них даже мысленно мы еще долго не могли. Малейшая нам весточка из Сарн казалась интереснее всего на свете, хотя были они и не особенно радостны. Приехал из Сарн и обратно Соукун. Его место в Лифляндии оказалось пуфом. Он уже собирался переезжать к генералу Манжелею со всей семьей и имуществом, как вдруг генерал взял да высадил его. Он прослышал, что Федор Соукун обманул графа Канкрина. Спутав куртажника с нашим бегемотом, он резко отказал ему и велел убираться восвояси. Соукун заехал к нам занять десять рублей на обратную дорогу в Сарны, где и схоронился в поселке под крылышком Янихен. Конечно, он просил у нас на выручку тысчонку, но так как уезжая мы уже дали ему тысячу рублей, то теперь выдержали и дали ему всго девятнадцать рублей на дорогу.
Далее явился Кулицкий с письмом от брата, помощника нотариуса, в котором тот писал, что мы два года тому назад обещали ему тысячу рублей за то, что он указал нам на Сарны, в вагоне, когда писались щавровские купчия. Так как он двести рублей уже получил при запродажной Сарн в январе 1912 года, то он просил
