Написано кровью моего сердца - Диана Гэблдон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Просыпающийся в отдалении лагерь гудел, словно цикады в ветвях дерева у реки, — слишком громко, чтобы сосредоточиться на мыслях, и вместе с тем стоит лишь привыкнуть к этому шуму, как сразу перестаешь его замечать. «Пусть никто не спит». Женщины и дети, скорее всего, спят. Шлюхи наверняка нет. Только не сегодня.
При мысли о них Йен ощутил подергивание в паху, но тут же забыл об этом. Подумал о Рэйчел — и тоже неохотно постарался забыть о ней.
Он открыл сделанную из ивовой коры коробочку, в которой хранился олений жир, и медленно и сосредоточенно намазал им лицо, грудь и плечи. Обычно он при этом мысленно разговаривал с духами земли и с личными святыми, Михаилом и Брайд. Но сейчас не они владели его мыслями: Йен до сих пор краешком сознания думал о Брианне и сильно ощущал присутствие отца, что сбивало с толку.
Было бы неуважительно отбросить в сторону мысли об отце. Йен перестал натираться жиром и закрыл глаза, пытаясь понять — быть может, отец хочет что-то ему сказать?
— Надеюсь, ты не принес мне весть о моей смерти? — вслух произнес Йен. — Потому что я не собираюсь умирать, по крайней мере, до тех пор, пока не возлягу с Рэйчел.
— Что ж, достойная цель, — с иронией произнес голос дяди Джейми, и Йен распахнул глаза.
Дядя стоял в одной рубашке среди колышущихся ветвей плакучей ивы.
— Почему ты не в мундире, дядя? — спросил Йен, хотя его сердце билось, словно у испуганного мышонка. — Генералу Вашингтону это не понравится.
Вашингтон — ярый приверженец мундира. В его понимании офицеры обязаны быть одеты должным образом в любое время суток. Он говорил, что Континентальную армию не воспримут всерьез, если ее солдаты выйдут на поле боя, выглядя и ведя себя словно вооруженный сброд.
— Прости, что помешал, Йен, — отойдя от ивы, сказал дядя Джейми. Луна уже почти села, и дядя с голыми ногами и в белой рубахе походил на призрака. — С кем ты разговаривал?
— С отцом. Он был… в моей голове, понимаешь? То есть я часто о нем думаю, но не часто ощущаю его со мной. Вот я и подумал, будто он пришел сказать, что я умру сегодня.
Джейми кивнул, ничуть не удивляясь.
— Вряд ли это так. Наносишь свою раскраску, да? Готовишься, я хочу сказать.
— Ну да, как раз собирался. Не хочешь… — Йен докончил фразу жестом, но Джейми и так все понял.
— Хотелось бы. Но если я появлюсь перед войском в мундире и в боевой раскраске, генерал Вашингтон подвесит меня за большие пальцы ног и высечет.
Йен насмешливо фыркнул, зачерпнул двумя пальцами красную охру и принялся втирать ее в грудь.
— А что ты здесь делаешь, да еще в одной рубашке?
— Моюсь, — ответил Джейми тоном, предполагающим, что это не все. — И… разговариваю с мертвыми.
— Хм. А с кем именно?
— С дядей Дугалом и Муртагом, моим крестным. Именно их двоих мне хотелось бы видеть рядом с собой в битве. — Джейми пожал плечами. — Перед боем я всегда стараюсь улучить минутку и уединиться. Помыться, немного помолиться… и спросить, пойдут ли они со мной в битву.
Йена это заинтересовало. Он не встречал их — они оба умерли в битве при Каллодене, — но много слышал о них.
— Они были хорошими воинами, — сказал Йен. — А моего отца ты тоже просишь? Ну, пойти с тобой? Может, поэтому он сейчас рядом?
Удивленный Джейми резко повернулся к Йену. Затем расслабился и покачал головой.
— Мне никогда не приходилось спрашивать Йена-старшего, — тихо сказал он и указал в темноту за правым плечом. — Он всегда… со мной.
У Йена защипало глаза и перехватило дыхание. Впрочем, сейчас темно, никто не увидит. Кашлянув, он взял маленькую мисочку с краской и спросил:
— Поможешь мне?
— Что? Ах да, конечно. Что и где нарисовать?
— Красную линию поперек лба и черные точки — на подбородке. — Он провел пальцем по точкам, вытатуированным на его скулах. — Черный означает силу, так ведь? Он говорит, что ты воин. А желтый означает, что ты не боишься умереть.
— Вот как. Ты будешь сегодня наносить желтую краску?
— Нет, — ответил Йен с улыбкой в голосе, и Джейми рассмеялся.
Хмыкнув, он меховой кисточкой нанес узор, потом подправил его пальцем. Йен закрыл глаза, ощущая, как становится сильнее с каждым прикосновением.
— Ты обычно делаешь это сам? Сложно без зеркала, наверное.
— Чаще всего сам. Иногда мы с братьями-могавками помогаем друг другу. Когда должно случиться что-то важное — большой набег или война с кем-нибудь, — нас раскрашивает шаман, да еще и поет при этом.
— Надеюсь, ты не хочешь, чтобы я тебе пел? — пробормотал дядя. — То есть я, конечно, могу попробовать, но…
— Спасибо, как-нибудь обойдусь.
Черная краска на нижнюю часть лица, красная — на лоб, зеленая полоса ляжет вдоль татуировок, от уха до уха, прямо через нос…
Йен посмотрел на блюдца с краской. Белый было хорошо видно, и он указал на него.
— Дядя, ты можешь нарисовать мне на лбу маленькую белую стрелу? — Йен слева направо провел пальцем по лбу, указывая, где именно.
— Конечно. — Джейми склонился над красками и пошевелил пальцами. — Ты, кажется, говорил мне как-то, что белый — это цвет мирных намерений?
— Ну да, если собираешься вести переговоры или торговать, нужно побольше белого. Но это еще и цвет скорби — и потому, когда собираешься мстить, тоже можешь нанести белый.
Джейми вскинул голову и уставился на Йена.
— Сейчас мне это нужно не для мести, — сказал тот. — Это для Летящей Стрелы — умершего могавка, чье место я занял, когда меня приняли в клан.
Он говорил спокойным тоном, но ощущал, как напрягся его дядя и отвел взгляд. Ни один из них никогда не забудет тот день расставания, когда Йен ушел к каньен’кехака. Навсегда — так оба они тогда думали. Йен подался вперед и положил руку на плечо Джейми.
— Дядя Джейми, ты тогда сказал мне cuimhnich — «помни». И я помнил.
— Я тоже, Йен, — отозвался Джейми и нарисовал ему на лбу стрелу, напомнив священника, который в день покаяния чертил Йену на лбу
