Теневая Линия. Ловцы звёзд. Звёздный Рубеж - Глен Кук

— Я его убью. Дай только… Макс… ты прости…

— Что происходит? — снова спросила она.

— Мы должны явиться. Немедленно. Ты можешь доставить девушек в казармы?

— По делу? — Она говорила с искренним интересом.

— Ага. Сволочи. Маус, они говорили, что не заставят уже нас работать командой.

Маус пожал плечами.

— Я отвезу их домой, — обещала Макс.

Перчевский поцеловал ее и повернулся к Грете.

— Лапонька, я должен бежать. Ты уж прости. Мне правда очень жаль.

— Давай, Томас. Старик не шутит.

— Подожди минуту, черт побери вас всех! Я не знаю, Грета, сколько меня не будет. Если что-нибудь тебе будет нужно, звони по моему номеру. Или обратись к Макс. Ладно, Макс?

— Конечно.

В голосе Макс энтузиазма не слышалось.

— Томас!

Он махнул рукой, снова поцеловал Макс, потом Грету и побежал за Маусом. Грета грустно крикнула вслед:

— До свидания, капитан!

Он злился. Он готов был снять с Бэкхарта шкуру тупым ножом.

Только ему не представилось шанса. На территории Бюро их с Маусом сразу же захомутал отдел подготовки.

Тренировки были интенсивными и беспощадными, а объяснения — в коротких промежутках. Подготовка шла круглые сутки, во сне и на ходу, и после нескольких неделе Перчевский так устал, что уже и не знал точно, кто он. И только крохотные, но неугасимые искры гнева давали ему силы продолжать.

Из группы образования его передали психологам. Те потом передали его медикам. После этого целую неделю он каждое утро открывал глаза на новом операционном столе. Потом группа образования взяла его на второй заход. Пока он поправлялся, он должен был читать. А пока он спал, компьютеры вдували под давлением информацию прямо ему в мозг.

Драконы в ночи. Золотые китайские драконы. Звездоловы… Зачем все это было? Кто такой Мойше бен-Раби? Что сделалось с Корнелием Перчевским?

Иногда он кричал и отбивался от них, но они были упорны, как энтропия. Они строили из него нового человека.

Это была самая интенсивная и экстенсивная из всех пережитых им подготовок.

За все это время он видел Мауса всего два раза. У них был общий интенсивный гипнопедический брифинг на тему о звездоловах, но после этого они встретились только в кабинете своего хозяина. Перчевский думал, что их готовят к разным заданиям, но адмирал обратился к ним лично.

— Мальчики, — сказал им адмирал. — Вы только что прошли сквозь ад. И это я послал вас туда. Я этим не горжусь. Мне больно не меньше, чем вам. Я не люблю работу в таком стиле. Просто поверьте мне на слово, что это необходимо. И я знаю, Томми, что ты об этом думаешь. Я тебя не виню. Но отнесись ко мне с позиций презумпции невиновности и попробуй мне поверить, что привести звездоловов в Конфедерацию необходимо как можно скорее. Это вопрос жизни и смерти.

Таков был первый залп в одностороннем обсуждении, которое длилось более трех часов. Бэкхарт говорил, не останавливаясь, и не ответил ни на один из вопросов, которые Перчевский считал относящимися к делу.

Он только один раз возразил:

— Вы обещали, что совместных заданий больше не будет.

— И я так и думал, когда это говорил, Томми. Но это самое спешное из всех срочноспешных заданий, которые у нас бывали за всю нашу историю. Директор разведки велела мне бросить на это моих лучших людей. Вас выбрала она. Боже мой, Томми, да всего-то пара недель. Ты что, не выдержишь Мауса четырнадцать дней?

— Это вопрос принципа…

Но Бэкхарт уже не слышал, преследуя какую-то другую мысль.

Не успев толком понять, что случилось, Перчевский обнаружил себя на борту военного корабля, уходящего к низовьям Рукава к планете, которая по галактическим масштабам была на расстоянии плевка от Сломанных Крыльев.

Это ему не нравилось. Не надо было слишком искушать судьбу.

Вообще в этом задании не было ничего, что бы ему нравилось.

Они даже не дали ему попрощаться. Головорезы из Бюро окружили его сразу по выходе из кабинета Бэкхарта…

— Слушай, Мойше! — жизнерадостно сказал Маус через час после того, как они оказались на борту. — Давай-ка пойдем в кают-компанию и сыграем пару партий.

Глава пятнадцатая:

3048 н. э

Операция «Дракон», борт «Даниона»

«Данион» стал удобен, как хорошо разношенный старый ботинок.

— Как-то скучновато становится, — пожаловался Маус к концу третьего месяца.

— Чего? — спросил его бен-Раби. — Со всеми своими футбольными матчами и по уши в бабах ты все еще скучаешь?

— Ты правильно понял, напарник. Как сказал тот парень из анекдота: «Бабы — это хорошо, но что делать остальные двадцать три часа?»

Эми сделала замечание, которого Мойше не расслышал.

— Если так, — ответил Маус, — можешь тогда сама нести свои книги.

Они переносили ее вещи в каюту Мойше. Эта идея не слишком восхищала бен-Раби. Он даже не очень хорошо понимал, как она возникла. Просто Эми и Маус как-то нажимали и нажимали, и переезд уже начался, а он все еще не собрался сказать «нет».

Он предпочитал жить один. Совместная жизнь для него звучала как синоним неудобства. Само присутствие Эми уже предопределяло возрастание ее требований… А, ладно. Хоть кто-то будет рядом во время приступа головной боли.

Маус и Эми продолжали словесную дуэль. Маус дразнился, Эми отвечала всерьез. Она не слишком любила Мауса.

У бен-Раби теперь случались мигрени несколько раз в неделю. Это пугало. Голос и видения… Он думал, что это может быть опухоль, но сейнерские врачи не приняли его всерьез. Дали ему таблеток от головной боли и велели не волноваться.

Последние десять дней он прожил на таблетках. Был он бледен, обезвожен, слаб, и руки у него тряслись.

Казалось, что это не безразлично только Эми, но она не говорила почему.

Его старый глубинный страх, что он сходит с ума, казался куда более обоснованным, чем раньше.

«Черт-те сколько времени уйдет — освоиться с подругой, живущей в твоей каюте», — подумал бен-Раби, сбрасывая с рук охапку платьев. Полный паралич жизни.

Необъяснимо возвращающиеся воспоминания об Элис улучшению самочувствия тоже не способствовали. Они только пугали и дезориентировали. Не было причины ему быть одержимым этим старым, давно умершим романом.

Просто еще один симптом того, что с ним творится, что бы это ни было. Но пугало оно до дрожи.

На Сломанных Крыльях он был — почти был — тем крутым и жестким типом, которым и притворялся. Теперь, не прошло еще и года, он стал бесхребетным плаксой. В отвращении к самому себе он пнул ногой кресло. Оно не сдвинулось. Вся мебель на корабле была привинчена к палубе.