Собрание сочинений в десяти томах. Том 10 - Юзеф Игнаций Крашевский

Наконец, когда графиня удалилась довольная собой, Симонис долго стоял на одном месте, точно прикованный; он не был в состоянии пошевельнуться, так что Блюмли должен был прикоснуться к нему, чтобы привести его в себя.

Они посмотрели друг на друга; Блюмли смеялся с состраданием старого охотника, который поглядывает на молодого франта, в первый раз взявшего ружье.

— Ах, Макс, Макс! — обратился он к нему. — Как ты еще молод!

— То есть как это?.. Почему же? — спросил Симонис.

— Ты, кажется, в восторге…

— Да как же не восторгаться! Кого же этот блеск не ослепит…

Блюмли пожал плечами, взял его под руку, и они снова вышли в сад.

— Эх, дорогой товарищ, — сказал Блюмли, — я очень рад, что мог доставить тебе удовольствие, хотя, в данном случае, я поступил немножко изменнически… Но я был бы бесчестным человеком, если б теперь не предупредил тебя о грозящей опасности. Графиня Брюль, это всем известно, любила только одного в своей жизни, и этот человек умер в Кенигштейне. Вместе с этой любовью умерло и ее сердце; с тех пор у нее бывают только фантазии. Ты можешь сделаться героем одной из таких маленьких поэм… Я тоже был им, и видишь, как счастлив. Вследствие этого жизнь мне надоела, людей я возненавидел… Сциферт, о котором ты уже слышал, попал из комнат графини, где проводил сладкие часы, прямо к позорному столбу на Новом рынке… О других я и не стану говорить…

Симонис шел с поникшей головой.

— Но, прошу тебя, не лишай меня иллюзии, — прервал он, — даже если это только одна иллюзия.

— Хуже: это грустная действительность, прикрытая некоторым блеском. Но ведь для молодых путешественников открытие новых стран очень интересная вещь… Почему бы и тебе не заняться этими открытиями, как Форстер, если только ты не боишься крушения корабля или перспективы быть съеденным дикарями!..

Они гуляли довольно долго. Наконец Симонис попрощался с приятелем, вернулся домой, и только начал размышлять о проведенном им утре, чтобы собраться с мыслями, как получил записку с приглашением представиться, на следующий день утром, министру.

Им овладела какая-то робость, неуверенность и тревога; он не знал, как поступить в данном случае. Под его ногами почва становилась все менее прочной. С одной стороны, ему угрожала опасность, если узнают о его миссии, а с другой, сообщив в Берлин о своих тайных сношениях, он мог вызвать недоверие. В разговоре с ним графиня упомянула, что легко могла бы доставить ему место секретаря при министре, должность, к которой многие стремятся. Занимая это место, можно было достигнуть состояния и чинов. В случае, если Симонису предложат эту должность, он не знал, принять ли ее и не безопаснее ли отказаться. Находясь в сомнении и не имея с кем посоветоваться, он спустился во второй этаж к баронессе с тем, чтобы признаться ей во всем и спросить ее совета.

В этот час старая матрона, с собачкой на коленях, обыкновенно дремала в удобном кресле и никто не имел права тревожить ее.

Кресло это стояло в спальне, рядом с гостиной, и было предназначено для послеобеденной дремы; дверь в спальню была притворена. Симонису пришлось довольно долго простоять у дверей, которые не открывались на его стук, так как старуха Гертруда ничего не слышала, а он не знал, что в это время вход запрещен. Наконец, дверь тихо открылась и, к удивлению Макса, перед ним предстала Пепита, в полном блеске своей красоты, тоже ожидавшая пробуждения тетки.

Не нужно было лекарства лучше от увлечения прелестями графини Брюль, как вид этого прелестного молодого, свежего, как весенний ветерок полей, лица девушки, выражавшего остроумие и благородство; Макс до такой степени был поражен, что стоял как соляной столб жены Лота.

— Тетя спит, — сказала она, — но через пять минут Фидель наверное проснется, и тетушка тоже больше не будет спать. Если вы хотите повидаться с ней, то войдите и тихонько посидите вместе со мною в гостиной.

Симонису это предложение показалось величайшим счастием… Он обладал той впечатлительностью молодого человека, при которой каждые полчаса можно преклоняться иной богине красоты, с полной уверенностью, что равнодушие в подобных случаях было бы величайшим преступлением… Голубые глаза Пепиты совсем уничтожили впечатление черных глаз графини, вокруг которых, к сожалению, образовалась паутинка будущих глубоких морщин… Они потихоньку вошли в залу. Молодая красавица сочла своей обязанностью быть любезной хозяйкой дома и занимать гостя.

— Где же вы были? С кем познакомились? — спросила она.

Симонис почти во всем сознался, даже в знакомстве с графиней, в утреннем разговоре с нею и в завтрашнем представлении министру.

— Как же вы все это совместите с другими вашими обязанностями? — смело спросила она. Причем с ребяческой дерзостью посмотрела ему в глаза.

— С какими? — спросил Симонис.

— С теми, о которых я не имею права говорить, хотя не догадаться об этом было бы смешно.

Симонис стоял в замешательстве, делая вид, что не понимает ее; Пепита продолжала смело смотреть на него. При всей своей неопытности это была недюжинная девушка. Ее мать сурово воспитала свою единственную дочь, и она была значительно развитее своих ровесниц. Ее здравый, серьезный ум удивлял всех. Симонис хотя еще и не имел случая познакомиться с ней поближе, но уже был под ее влиянием, чувствовал себя обезоруженным и нерешительным в присутствии этого ребенка.

Вопрос, который задала ему Пепита, был продолжением их разговора на лестнице; обращенные на него глаза как будто пытали его с каким-то неподдельным сожалением.

— Я не требую от вас никаких признаний, — прибавила она, — но мне вас искренно жаль; вы можете избегнуть опасности, о которой я вам уже говорила; но я не понимаю, как можно добровольно бросаться в этот омут? Что принуждает вас к этому?

Хоть этот вопрос был слишком ясен, но молодость красавицы делала его непонятным.

— Единственно, чтобы спасти вас, я буду откровенна, — продолжала она, смерив его взглядом. — Не нужно особенной проницательности, чтобы догадаться о причине вашего приезда сюда. Тетушка родилась в Пруссии, сочувствует пруссакам и желает всякого благополучия Фридриху… Все те, которые приезжают из Пруссии к ней, присылаются Фридрихом. Вы тоже присланы им.

— Сударыня, — прервал Симонис, — вы ошибаетесь: король меня не посылал сюда.

— Если не король, то графиня де Камас, которая дала вам письмо; а это одно и то