Путешествия. Дневники. Воспоминания - Христофор Колумб

Недоумение биографов Колумба вызывает ссылка на восьмилетние мытарства, которые адмирал испытал в Кастилии, защищая свой проект. В письме к кормилице он определяет этот срок семью годами, а из дневника первого путешествия явствует, что адмирал прибыл в Кастилию за шесть лет до принятия его проекта, в январе 1486 г. Последняя дата признается ныне наиболее приемлемой. Вероятно, в этом письме Колумб увеличил на два года период своих кастильских терзаний.

Колумб, желая произвести выгодное впечатление, подчеркивает, что в новооткрытых землях на долю его выпала трудная задача – усмирять и покорять «диких и воинственных людей». Между тем во всех своих письмах и дневниках он неоднократно отмечал ранее, что индейцы Эспаньолы обладают мирным нравом и что покорить их можно без труда и ценой ничтожных жертв.

Разумеется, Колумб не упоминает о том, что войны с индейцами были вызваны кастильскими пришельцами.

В письме, в обычной манере Колумба, порицается поведение его недругов, находящихся как в Кастилии, так и на Эспаньоле. При этом адмирал весьма недвусмысленно упрекает Фердинанда и Изабеллу в неблагодарности.

Последняя фраза письма, в которой Колумб снимает с королевской четы ответственность за все свои невзгоды, не более как дипломатическая уловка.

Письмо Христофора Колумба кормилице дона Хуана Кастильского[370]

Достойнейшая сеньора![371] Если новы мои жалобы на мир, зато исстари знаком мне обычай людей поносить других. Тысячу сражений дал я этим людям и устоял во всех битвах, ныне же – мне не помогает ни оружие, ни советы.

С жестокостью был я ввергнут в бездну; надежда на того, кто всех сотворил, поддерживает меня. Его помощь всегда была своевременна. Как-то раз и не так давно, когда я пал в бездну, он поднял меня своей десницей, возгласив: – «Восстань, о маловерный, это я, не бойся ничего».

С какой горячей любовью я стал служить [кастильским] государям и служил им в деле, невиданном и неслыханном! Господь сделал меня посланцем нового неба и новой земли, им созданных, тех самых, о которых писал в Апокалипсисе святой Иоанн[372], после того, как возвещено было о них устами Исайи[373], и туда господь указал мне путь.

Все относились ко мне с недоверием, но бог дал королеве, моей сеньоре, великую силу и ясный дух и сделал ее своей наследницей, точно она была его дорогой и нежно любимой дочерью. Во владение всем этим вступил я от ее королевского имени. Все желали утаить свое невежество, пытаясь болтовней о трудностях и издержках [связанных с моим предприятием] скрыть собственную неосведомленность.

Ее высочество, напротив того, одобрила мое предприятие и поддерживала его сколь могла. Семь лет прошли в спорах, восьмой был годом свершения[374]. За это время произошли значительные и достопамятные события, о коих нет нужды здесь упоминать. А ныне нет человека, который не поносил бы меня. Добродетелью должно быть сочтено всякое несогласие с этими клеветниками. Мне не могли бы выказывать в Испании большую вражду, даже если бы я захватил Индии или земли, где ныне распространилась молва об алтаре святого Петра, и отдал бы их маврам.

Кто мог бы поверить, что подобное возможно в стране, в которой всегда было столько благородных людей. Я бы весьма охотно отказался от всего предприятия, но полагал я, что было бы это недостойно по отношению к моей королеве. Поддержка господа и ее высочества заставила меня вести дальше это дело, а чтобы хоть в какой-нибудь степени умерить душевную боль, причиненную ей кончиной [наследного принца Хуана][375], я предпринял новое путешествие к новому небу и миру (al nuevo cielo у mundo), до той поры никому не ведомым. И если земли эти ныне не в почете, точно так же, как и другие земли в Индиях, то мне это не кажется дивом, потому что они стали известны благодаря моей предприимчивости.

Святой дух вдохновлял святого Петра, а с ним и других апостолов. И все они вели тяжелую борьбу, испытывая трудности и лишения, но в конце концов все они добились победы.

Я думал, что мое путешествие в Парию несколько успокоит всех, так как я нашел там жемчуг, а также открыл золото на Эспаньоле. Я приказал людям собирать и вылавливать жемчуг и заключил с ними соглашение, что я возвращусь за ними, и, по моему мнению, они должны были собрать фанегу[376] жемчуга[377]. Если я не писал об этом их высочествам, то только потому, что хотел раньше завершить дело с золотом. И это мое намерение повернулось против меня, как и многие другие.

Я не потерял бы ни жемчуга, ни своей чести, если бы заботился только о собственном благе, и либо утратил бы Эспаньолу, либо заботился бы о соблюдении моих привилегий и прав. То же самое я говорю и о золоте, собранном мною сейчас, а удалось мне это совершить ценой больших трудов и многих смертей.

Когда я вернулся из Парии, я застал на Эспаньоле мятеж, в котором участвовала почти половина населения[378]. Вплоть до последнего времени они воевали против меня, словно я был мавром; кроме того, велась еще тяжелая война с индейцами. В это же время прибыл Охеда и попытался вмешаться в дела, заявив, что его послали их высочества с обещанием даров, вольностей и жалования тем, кто пойдет с ним[379].

К Охеде стеклось множество людей, а на Эспаньоле осталось очень мало поселенцев – разве что одни бродяги, да женщины и дети. Этот Охеда причинял мне много забот[380], я вынужден был изгнать его, и он уехал, заявив, что скоро вернется с множеством кораблей и людей и что он покинул Испанию, когда королева, наша сеньора, находилась на смертном одре. Вскоре явился с четырьмя каравеллами Висенте Яньес [Пинсон][381]. Он не причинил мне ущерба, но вызвал смуту и тревогу.

Индейцы говорили о многих других [каравеллах], которые появились у Каннибальских [островов] (à los Canibes) и в Парии, а затем пришла весть о шести каравеллах[382], которые вел брат алькальда[383], но то был неверный слух, распространенный из хитрости. И настало время, когда почти совсем рухнули мои надежды на то, что их высочества пришлют мне в Индию корабль, и я уже перестал ждать корабли, тем более, что в народе шли слухи о том, что ее высочество скончалась.

Некто Адриан[384] сделал в это время попытку снова восстать, но господь наш не пожелал, чтобы его дурные замыслы осуществились. Я дал себе зарок не трогать ни одного волоска на чьей-либо голове, но из-за неблагодарности этого человека я был вынужден нарушить свой зарок. Не меньше досталось бы моему родному брату, если бы ему вздумалось погубить и разграбить владения, охрану которых доверили мне король и королева.