Подводная лодка (The Boat) - Лотар-Гюнтер Букхайм
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как и тогда, я почувствовал приступ тошноты. Мой регенеративный патрон начал дребезжать. Мне пришлось заставить себя дышать равномерно. Осторожно! Сконцентрируйся на дыхании, отработай технику.
Главной проблемой было — не дышать слишком энергично. Потихоньку, полегоньку… Но независимо от того, как бы я ни следил за собой — собиралось слишком много слюны. Как справиться со своими слюнными железами? Свой ритм дыхания я еще мог контролировать, но слюнные железы — дело другое. Они сами по себе определяли свою производительность. Я никогда раньше не пробовал управлять ими.
Если мы не будем шевелиться и даже не будем шевелить мизинцем, то наш расход кислорода безусловно сократится до минимума. Лежа и полностью вытянувшись, абсолютно неподвижно, даже не мигая, мы сможем выжить гораздо дольше, чем позволяла спецификация подводной лодки проекта VII-С.
Сам акт дыхания потреблял кислород, поэтому следовало дышать неглубоко — не вдыхать воздуха больше, чем нужно было телу для его естественных функций.
Но тогда любое количество кислорода, который мы сэкономим, будет тотчас израсходовано теми, кто усердно трудится над поврежденными механизмами в корме. Они снижали наши запасы, отбирая кислород у нас изо рта.
Время от времени приглушенные удары и бряканье доносились из кормы. Каждый раз я вздрагивал. Вода в пять раз усиливала звуки. Наверняка моряки делали все возможное, чтобы избежать шума, но как им работать беззвучно с тяжелым оборудованием? Когда я представил, что там творится, и при этом подумал о том, что команда Стармеха не могла себе позволить уронить ключ из страха привлечь внимание британского эсминца…
Старший помощник вернулся с обхода. Его обязанностью было проверять, что у всех спящих загубники были во рту. Потные волосы прилипли в его лбу. Я не видел ничего из его лица, кроме скул. Его глаза были в тени.
Уже очень давно я не видел Стармеха. Не хотел бы я оказаться на его месте. Слишком много для любого человека.
Тихо вошел Командир. Как раз перед тем, как он достиг стола в кают-компании, с кормы снова донеслось бряканье. Его лицо перекосилось как будто от неожиданной боли.
На нем не было регенеративного патрона. «Ну, как дела?» — спросил он. Я в ответ едва заметно кивнул. Он быстро глянул в кубрик старшин и снова исчез.
Я чуть не впадал в обморок от усталости, но о сне нечего было и думать. В моем воображении картины менялись одна за другой, будто кто-то перебирал картотеку. Тетушка Белла, христианка, лечившая верой и бывшая королевой сеточек для волос. Хороший бизнес у нее был. Сеточки для волос импортировались из Гонконга тюками по сто килограмм за раз. Тетушка Белла заказывала красивые конверты с изящными надписями и прозрачными окошечками. При помощи трех прилежных девушек она выбирала сеточки из кипы и упаковывала по одному в бледно-лиловые конверты — этот процесс увеличивал их рыночную стоимость в пятьдесят раз. На тетушку Беллу работала дюжина или даже больше торговых агентов. Позже я узнал, что она подобным образом работала и с контрацептивами, но только по ночам. Я часто представлял, как она сидит, искусная и старательная, перед горой бледно-розовых презервативов, похожих на овечьи внутренности и ее шустрые пальцы отделяют их от кучи и упаковывают в маленькие пакетики. Фамилия тетушки Беллы была Фабер, Белла Фабер. Ее сын, Куртчен Фабер, выглядел как тридцатилетний хомяк. Это он командовал отрядом торговых агентов. Лучшими клиентами у них были парикмахеры. Дядюшка Эрих, муж Беллы, отвечал за торговые автоматы, установленные в убогих общественных уборных: «3 шт. за 1 рейхсмарку». При своих обходах автоматов дядюшке Эриху приходилось выпивать с каждым хозяином. Обратно к велосипеду — в потертой котомке монеты в одну марку, в другой презервативы, затем отплытие к следующей пристани. Вынуть выручку, перезарядить автомат, снова выпить. Он не мог выдержать темп, бедный старина дядюшка Эрих, который никогда не снимал свои велосипедные прищепки на брюках, даже дома. Он упал со своего велосипеда между двух точек продажи и испустил дух. Полиция увезла его. Наверняка они были поражены количеством монет и презервативов, которые у него нашли.
Неожиданно я заметил, что у второго помощника вывалился загубник. Насколько давно? Не впал ли я сам в беспамятство? Я пошевелил его за плечо, но он только промычал. Он не очнулся до тех пор, пока я не потряс его как следует — тут он ошеломленно уставился на меня. Ему потребовалось несколько минут, чтобы прийти в себя. Тогда он оцепенело протянул руку за загубником, и стал прилежно сосать его. Он уснул снова моментально.
Как ему это удавалось — было загадкой. На мгновение я подумал, что он притворяется — но нет, он по-настоящему отключился. Единственное, чего недоставало — так это пулеметных очередей храпа. Я не мог отвести глаз от его изнуренного, искаженного сном лица. Зависть? Или меня терзало разочарование, что я не мог общаться с ним взглядом или жестом?
Я не мог больше усидеть на диванчике. Мои ноги собирались спать, даже если сам я этого не собирался делать. Я направился в центральный пост.
В радиорубке все еще продолжался ремонт. Двое старшин радистов соорудили мощное освещение и работали без загубников. Похоже, что у них были проблемы. Все вокруг них было усеяно деталями и частями оборудования, но похоже было, что нужных запасных частей у них нет. «Невозможно сделать,» — услышал я слова Германна, «не с теми деталями, что у нас на борту».
Аварийное освещение в центральном посту давало мрачный свет, оставляя переборки в тени. Три или четыре смутно различимых фигуры работали в носу, скорчившись, как шахтеры. Командир молча разглядывал карту, опершись локтями на штурманский столик. Панель затопления была украшена деталями, которые не относились к ней — возможно, это были части главного осушительного насоса. На заднем плане луч света ручного фонаря порхал по приборам и клапанам. Я смог различить лишь бледный глаз глубиномера. Стрелка все еще показывала 280. Я уставился на нее с чувством сродни недоверия. 280 метров… Была
