Аплодисменты - Людмила Гурченко

Для меня же на пороге этой неведомой жизни был спрятан глубокий долгожданный щемящий смысл уже моей личной жизни, переплетающейся с этой недоступной и долгожданной ролью. И кто знает, если б не чутье режиссера…

Часто снимают фильмы о том, как снимается фильм. Но ни разу профессиональный работник кино, глядя на экран, не сказал: «Да, уж это точно про нас». Наоборот: «Да что они придумывают, ерунда все это, да ничего подобного». А какой восторг, если похоже! Почему так? Откуда такие загадочные сложности? Одним примером, правилом всего не объяснишь. Это целый свод неписанных законов, в которых кинематографист плавает, как рыба в воде. Несведущий же петляет, как в сказочном лабиринте, возмущается, теряется, страдает. Жизнь в кино идет по правилам и одновременно против правил. Это искусство, где бок о бок работают две несовместимые силы: лед и пламя — искусство и административный аппарат. Искусство со своими нюансами, настроениями, резкой сменой температур отношений, непрограммированными капризами и спорами, пиршеством импровизаций и побед. Все эти «штучки» патрулируются четкой сметой, планом выработанного в смену метража, количеством израсходованной пленки, лимитом, нормированным днем для рабочих и ненормированным — для творческих работников и т.д. Какое дело администрации, если у актера «не пошло». Должно пойти. Группа должна выполнить план, получить сто процентов зарплаты, желательно плюс премиальные. В общем, математика и балет.

С картиной про директора у меня вышел типичный кинематографический казус. Который опять же понятен человеку из кино и может возмутить несведущего в жизни и неписанных правилах на «фабрике иллюзий и грез».

Для этого надо перенестись в то время, когда еще неизвестны были результаты худсовета по фильму Виктора Трегубовича. А я, «попробовавшись», поплакав, посомневавшись, с тайным облегчением закрыла «директорскую» страничку и заканчивала объект «квартира Глафиры» в фильме «Открытая книга».

Допустим, сегодня вечером заканчиваю съемки этого объекта. И сегодня же уезжаю в Москву вечерней «Стрелой». Сегодня к вечеру закончится худсовет по картине Трегубовича. Сегодня вечером в ленинградском Доме кино будут показывать нашумевший иностранный фильм. И все сегодня, в один и тот же вечер. Брожу по фойе Дома кино в поисках хоть одного лица из группы Трегубовича. Киваю знакомым, что-то отвечаю. А внутри… Ну неужели же до сих пор решают? На пробе «он» был доволен… Или «он» сыграл? Или я схожу с ума?.. Ну наконец-то! Идет редактор. Уж она-то точно была на худсовете. Вот она остановилась. Специально маячу у нее перед глазами: «Здравствуй, ты моя талантливая девочка, какая же ты молодец… Хорошо сыграла сцену с Колесовым… Тоже хочешь посмотреть картину?» Проанализируем. Что означают ее слова? Если утвердили, то почему не поздравила. Скорее всего, жалеет меня. Отсюда и «талантливая девочка», которую в очередной раз прокатили. Но что-то внутри приказало: «Жди!» В такие минуты я даже бога вспомнила: «Милый бог, если ты есть, сделай так, чтобы справедливость восторжествовала». Или рьяно верю приметам — поплюю три раза: пронеситесь все несчастья. Или стою и жду: если первой войдет женщина, значит, сбудется, если мужчина — с приветом, Дуся! О! Вошел мужчина. И кто! Сам Трегубович! Увидел меня, как-то сурово кивнул и сосредоточенной походкой — одно плечо выше, другое ниже — прошел в зал. Ну, теперь все. Можно тоже идти, поискать свободное место. А народу-то, а жужжит-то как все вокруг, как все смеются и острят… Уже не выдерживая этой игры, не могу притворяться, хочу крикнуть: «Люди добрые, братья мои и сестры! Скажите же кто-нибудь резкое „нет“, и станет легче. Я перестану быть в подвешенном состоянии и стойко приземлюсь на холодный мрамор. Ну же! Молчите…» Ладно, «пошли дальший». Противный у меня характер, но одно качество спасает всегда. Мне всегда важно было знать все о себе с самой невыгодной стороны. Подбирая точные крепкие слова, хихикнув над собой, могла встряхнуться и резко пойти против течения. Я с вызовом посмотрела в зал, как можно ослепительнее улыбнулась, подражая кинозвездам моего детства, и приземлилась среди любимых гримеров: «Приди ко мне, я вся в г… и сс-страсть кэ-пит во мнэ-э!» — «Ой, какая же ты веселая, вот молодец, вот держишься». Как только меня похвалили, нестерпимо захотелось говорить. У-у, как я набросилась на моих дорогих слушателей! Я извергала на них такой поток информации, шаржей, анекдотов, да на такой предельной скорости, как будто за мной гнались стаи гончих. А нервишки-то не выдерживают.

— Ну… дорогая Людмила Марковна…

— С каких это пор по отчеству?

— Теперь ты у нас Людмила Марковна, теперь все…

— 0-у, старость, как известно, не радость, дорогие мои «девчонки»… — болтанула отпетую банальщину, но и это уже было в «струю». Ведь иногда важна интонация — все видавшей прокуренной гражданки, например.

— Да нет, послушайте, теперь Вы, Людмила Марковна, у нас товарищ директор.

— Хо-хо, Москва — «Динамо» наш худсовет. Ничего, ребята, прорвемся, как говорил мой папа: «Твое щасте упереди, ну, а согнесся… хе-хе». — Ну, тут пословица проверена, реакция обеспечена.

— Люсь, да ты что? Тебя же утвердили! — сказала девушка — помреж по имени Валечка. Помреж Валечка Каргазерова сообщила мне эту важную весть. Она была смущена тем, что я этого не знала. Сама засмущалась: а может, передумали? — «Света Пономаренко! Ведь Люсю утвердили?» — переспросила она у редактора, что назвала меня «талантливой девочкой». Света ей утвердительно кивнула головой, а мне послала воздушный поцелуй… Медленно стал меркнуть свет… На экране появились первые кадры черно-белой заезженной копии иностранного фильма. Названия его я не вспомню никогда.

Я осторожно выбралась из зала. Тихо ступая, прошла по фойе, боясь услышать одинокий стук своих каблуков. Этими перепадами от надежды до отчаяния, от моторного веселья до полуосознанной радости я была абсолютно выпотрошена и не чувствовала ничего. Состояние большого счастья приходилось наживать сначала.

Вот вам одна из нетипичных, но естественных ситуаций в кипучей жизни кинематографических событий. Нет-нет, никто не забыл про меня. Все рады тому, что меня утвердили на роль. Но жизнь в группе «Старые стены» шла до того вечера своим чередом. Для них я в Москве, как и все, кто пробовался в этой картине. Кто знает, что я здесь, в Ленинграде, заканчиваю «Открытую книгу» — это как на другом острове, — что я жду, надеюсь. Люди закончили свой беспокойный день, не пообедав и не заскочив домой, после худсовета побежали в Дом кино. А вот завтра… Так вот, я уже прихожусь на завтра. На следующий день мне придет поздравительная телеграмма. На студию придет сообщение, что такая-то артистка худсоветом «Ленфильма» утверждена на главную роль. Количество съемочных дней такое-то, сроки съемки такие-то. С уважением — подпись директора картины. Иногда подпись и режиссера. Конечно, в этой истории можно найти момент невнимания. Но это не так. Этот факт объясняется одним словом, и человек, который давно работает в кино, догадается, что это за слово, и, может, даже улыбнется ему: «киностудия». И все.