Римская история в лицах - Лев Остерман

Борьба с подкупами избирателей стоила Катону утраты расположения римского плебса. На консульских выборах 52 года он выставил свою кандидатуру, но был забаллотирован.

В гражданской войне Катон, естественно, оказался на стороне Помпея, хотя близок к нему не был. Он участвовал в знаменитом сражении при Диррахии и сумел своей страстной речью вдохновить солдат перед боем. Отправляясь вслед за Цезарем к Фарсале, Помпей поручил Катону с пятнадцатью когортами охранять Диррахий. После поражения Помпея Катон сумел переправить свой отряд в Африку, где уже находился Сципион. Остальное читателю уже известно из этой главы, которую, отдав последний долг Катону, я могу теперь закончить.

Глава VII

И ты, Брут?..

В предыдущей главе мы расстались с Юлием Цезарем 13 июня 46-го года, когда он взошел на корабль, отплывавший в Италию. Казалось, что гражданская война окончена, и римляне, кто с восторгом, а многие со страхом, ожидали прибытия победителя. Цезарь не торопился. На две недели задержался в Сардинии, потом спокойно переждал разыгравшиеся на море непогоды и прибыл в Рим только 25 июля. Быть может, он хотел предоставить своим оппонентам время для того, чтобы они вполне осознали свое окончательное поражение. А также надеялся, что за время его путешествия в народе поутихнет горечь, вызванная известиями о гибели в братоубийственном сражении под Тапсом римских легионеров и о расправе над сдавшимися в плен помпеянцами. Прошло почти четыре месяца, а перед глазами Цезаря все стоит отвратительная картина избиения бросивших оружие римских воинов Сципиона.

В Риме напуганный сенат спешит к беспрецедентным правам и почестям, пожалованным Цезарю после победы над Помпеем, добавить целый букет новых. Его вновь провозглашают диктатором — на этот раз сроком на десять лет. На три года он получает полномочия цензора — право пересмотра и пополнения состава сената. Назначено сорокадневное благодарственное молебствие, постановлено даровать Цезарю священную колесницу и воздвигнуть статую, у ног которой будет лежать сфера с надписью «Полубогу».

В течение четырех дней августа Цезарь празднует великолепный четверной триумф: за победы в Галлии, Египте, Азии и Африке. В триумфальных шествиях несут сокровища стоимостью более 400 миллионов денариев, почти три тысячи золотых венков, поднесенных Цезарю различными царями и городами. В числе знатных пленников ведут Верцингеторикса, Арсиною и малолетнего сына царя Юбы. На великолепной колеснице, в золототканном пурпурном плаще стоит, увенчанный сверкающей драгоценной диадемой, великий Цезарь. Широким движением руки, держащей скипетр из слоновой кости, он приветствует римский народ. Его лицо выражает радость, но в сердце — тревога. Он вслушивается в приветственные клики толпы, боясь услышать среди них проклятья и упреки за пролитую кровь сограждан.

Четвертый триумф посвящен победе над Юбой — как будто в Африке, кроме войска нумидийского царя, легионерам Цезаря не пришлось сражаться против римлян. Тем более, не фигурирует в триумфах и упоминание о победе над Помпеем при Фарсале. Но римляне об этом помнят. И хотя чернь, как всегда, с удовольствием глазеет на торжественный марш легионов, трофеи и знатных пленников, влекомых перед колесницей триумфатора, настроение в городе не праздничное. Чтобы его поднять, Цезарь раздает всем жителям Рима по 100 денариев деньгами, по 10 фунтов масла и по 100 килограммов зерна. Щедро одарены и легионеры: каждый солдат получает по пять тысяч денариев, центурионы — по десять, а военные трибуны — по двадцать тысяч. Для народа устраивается грандиозное угощение на двадцати двух тысячах столов, военные игры с участием конницы и боевых слонов, театральные представления, гладиаторские бои и даже имитация морского сражения на специально выкопанном для этой цели озере. В Большом цирке, помимо скачек, в течение пяти дней демонстрируется травля диких зверей. Для безопасности зрителей поле цирка окружено рвом, заполненным водой. По свидетельству Светония:

«На все эти зрелища отовсюду стеклось столько пароду, что много приезжих ночевало в палатках по улицам и переулкам, а давка была такая, что многие были задавлены до смерти, в том числе два сенатора». Согласно обету, данному перед сражением под Фарсалой, Цезарь намерен воздвигнуть на ранее построенном им форуме храм Венере-прародительнице. Неподалеку от богини он поставит прекрасное изображение Клеопатры.

В смятении чувств ожидает встречи с триумфатором Цицерон. Он приехал в Рим поздней осенью 47-го года в разгар подготовки экспедиции в Африку. Цезарю было не до него. С горечью сознавая двусмысленность своего положения и свою ненужность, Цицерон первое время старался избегать всякого общения. В январе 46-го года он писал своему другу и коллеге-ученому Марку Варрону

«Итак, знай, что по приезде в Рим я помирился со старыми друзьями, то есть, со своими книгами. Впрочем, я прекратил общение с ними не потому, что я на них сердился, но потому, что мне было несколько совестно перед ними. Ведь мне казалось, что, опустившись до участия в сильнейшей смуте при самых неверных союзниках, я недостаточно повиновался их наставлениям. Они мне прощают, зовут назад к прежним дружеским отношениям и говорят, что ты, оставшись твердым в этом, был мудрее, чем я». (Письма Марка Туллия Цицерона. Т. 2, № 454)

С величайшей тревогой, не зная, чего желать, ловил Цицерон сообщения из Африки. Наконец приходит известие о победе Цезаря под Тапсой. Цезарианцы торжествуют, республиканцы погружаются в глубокое уныние. В двадцатых числах апреля Цицерон снова пишет Варрону:

«Тебе я даю тот же совет, что и себе самому будем избегать взоров людей, раз уж не так легко избежать их языков. Ведь те, кто упоен победой, смотрят на нас, как на побежденных; те же, кто огорчен тем, что наши побеждены, испытывают скорбь от того, что мы живы... мне уже давно пришло на ум, что было бы прекрасно куда-нибудь уехать, чтобы не видеть и не слышать того, что здесь происходит и что говорится». (Письма... Т. 2, № 459)

Цицерон лукавит. Он с надеждой ждет возвращения Цезаря. Это ясно видно из продолжения того же письма:

«...только бы для нас было твердо одно: жить вместе среди своих занятий, в которых мы ранее искали только удовольствия, а теперь также спасения. Не отсутствовать, если кто-нибудь захочет использовать нас не только как зодчих, но и как мастеров для возведения государства... Если никто не воспользуется содействием, то все-таки и писать, и читать о государственном устройстве, и управлять государством — если не в курии и на форуме, то в сочинениях и книгах, как делали ученейшие древние». (Там же)

По-видимому, вскоре пассивное ожидание сменяется первыми шагами к сотрудничеству с цезарианцами. В июне 46-го года — письмо к тому же адресату:

«...я в дружеских отношениях с этими и участвую в их совещаниях. Почему бы мне не хотеть этого — не вижу оснований. Ведь не одно и то же переносить, если что-либо следует переносить, и одобрять, если чего-либо не следует одобрить. Впрочем, я уже действительно не знаю, чего я не одобряю, кроме начала событий, ибо это зависело от желания. Я видел (ты ведь отсутствовал), что наши друзья жаждут войны, а этот (Цезарь. — Л.О.) не столько жаждет, сколько не боится». (Письма... Т. 2, № 468) Вернувшись в Рим, Цезарь, если и не приглашает Цицерона участвовать в «возведении государства», то во всяком случае как-то подтверждает свое к нему уважение. Долгому затворничеству Марка приходит конец. В начале августа он пишет из Рима Луцию Пету:

«Вот какова, следовательно, теперь моя жизнь: утром я приветствую дома и многих честных мужей, хотя и печальных, и нынешних радостных победителей, которые, правда, относятся ко мне с очень предупредительной и ласковой любезностью. Как только приветствия отхлынут, зарываюсь в литературные занятия... Отечество я уже оплакал и сильнее, и дольше, чем любая мать единственного сына». (Письма... Т. 2, №473)

И все же, хотя он об этом не упоминает, Цицерон, рискуя утратить благоволение Цезаря, делает одно, как он считает, важное для государства дело — просит диктатора о прощении и разрешении возвратиться из изгнания целому ряду видных помпеянцев. Среди них Марк Клавдий Марцелл — тот самый, кто, будучи консулом в 51-м году, добивался отзыва из Галлии и предания суду Цезаря. Марцелл покинул Рим вместе с Помпеем и после поражения под Фарсалой удалился в изгнание на остров Лесбос. Сам Марцелл о прощении не просит, но Цицерону удается добиться разрешения ему вернуться в Рим. По этому поводу он в сентябре 46-го года впервые после долгого перерыва произносит речь в сенате. Он начинает ее с панегирика Цезарю:

«Долгому молчанию, которое я хранил в последнее время, отцы-сенаторы — а причиной его был не страх, а отчасти скорбь, отчасти скромность, — нынешний день положил конец. Он же является началом того, что я отныне могу, как прежде, говорить о том, чего хочу и что чувствую. Ибо столь большой душевной мягкости, столь необычного и неслыханного милосердия, столь великой умеренности, несмотря на высшую власть, которой подчинено все, наконец, такой небывалой мудрости, можно сказать, внушенной богами, обойти молчанием я никак не могу. Ведь коль скоро Марк Марцелл возвращен вам, отцы-сенаторы, и государству, то не только его, но также и мой голос и авторитет, по моему мнению, сохранены и восстановлены для вас и для государства...»