Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 17 - Вальтер Скотт

— Нет, ваша честь, — возразила Фиби, — плевать мне на слова этого старика и его суждения о пристойности и непристойности. Мистер Луи только сорвал у меня поцелуй — вот и вся правда, если уж говорить прямо.

Тут Хамгаджон глухо заворчал, а его превосходительство с трудом удержался от смеха.

— Ты дала прекрасные показания, Фиби, — сказал он, — и если они оправдаются (а я думаю, что так оно и будет), ты получишь заслуженную награду… А вот идет и наш разведчик из конюшни.

— Нет ни малейших признаков, — сказал солдат, — чтобы в конюшне были лошади в течение последнего месяца, — в стойлах нет подстилки, в яслях нет сена, лари для овса пусты, а кормушки затянуло паутиной.

— Да, да, — сказал старый баронет, — было время, когда я держал в этих конюшнях по двадцать добрых коней, и много было при них конюхов и грумов.

— А между тем, — заметил Кромвель, — нынешнее их состояние не очень-то подтверждает ваши россказни о том, что там еще сегодня были лошади, на которых этот Кернегай и ваш сын бежали от правосудия.

— Я не говорил, что они взяли лошадей отсюда, — сказал баронет. — У меня есть лошади и конюшни в другом месте.

— Стыдись, старый, стыдись! — сказал генерал. — Еще раз спрашиваю тебя: пристало ли убеленному сединами старцу быть лжесвидетелем?

— Верность, сэр, — ответил сэр Генри, — это ходкий товар, а раз вы торгуете верностью, неудивительно, что вы так строго преследуете тех, у кого нет привилегии на эту торговлю. Но такие уж теперь времена и такие правители, что седобородые становятся обманщиками.

— Да ты шутник, приятель, и очень дерзкий и злой враг республики, — сказал Кромвель, — но поверь, я успею расквитаться с тобой. Куда ведет эта дверь?

— В спальни, — ответил баронет.

— В спальни! Только в спальни! — сказал республиканский генерал; по тону его было видно, что он всецело занят своими мыслями и не может как следует вникнуть в смысл ответа.

— Боже мой, сэр, — сказал баронет, — почему вы находите, что это так странно? Я говорю, что эти двери ведут в спальни, в места, где честные люди спят, а мерзавцы мучатся бессонницей.

— Вы открываете новый счет, сэр Генри, — сказал генерал, — но мы расплатимся сразу за все.

В течение всей этой сцены Кромвель, несмотря на свое волнение и неуверенность, соблюдал самую строгую сдержанность в речах и поступках, как будто все происходящее касалось его не более, чем военного человека, исполняющего долг, возложенный на него начальством. Но его власть над своими страстями была как

Гладь вод перед паденьем с высоты.[79]

Обдумывая, как поступить, Кромвель не произнес ни одного резкого слова, но это помогло ему быстро принять решение. Он бросился в кресло, и лицо его отразило не колебание, а непреклонность; он ждал лишь сигнала к действию. Тем временем баронет, как бы решив ни в чем не отступать от привилегий своего звания и должности, тоже сел, надел свою шляпу, лежавшую на столе, и устремил на генерала взгляд, полный бесстрашного спокойствия. Вокруг стояли солдаты; одни держали факелы, разливавшие в комнате тусклый и мрачный свет, другие опирались на свое оружие. Фиби, сжав руки и подняв глаза так, что, зрачки были едва видны, без кровинки в лице, обычно таком румяном, застыла, словно в ожидании смертного приговора, который вот-вот приведут в исполнение.

Наконец послышались тяжелые шаги — это вернулся Пирсон со своими солдатами. Кромвель, казалось, только этого и ждал. Он встал и поспешно спросил:

— Ну что, Пирсон? Есть пленные? Есть враги республики, убитые при сопротивлении?

— Ни одного, ваше превосходительство, — ответил офицер.

— Всюду ли, где помечено на плане Томкинса, расставлены часовые и даны ли им надлежащие приказания?

— Все исполнено в точности, — подтвердил Пирсон:

— Совершенно ли ты уверен, — спросил Кромвель, отведя его в сторону, — что все меры приняты и мы обо всем позаботились? Подумай, когда мы вступим в тайные переходы, все будет потеряно, если утех, кого мы ищем, останется возможность улизнуть, пробраться в комнаты с наружным выходом, а оттуда, быть может, и в лес.

— Милорд генерал, — ответил Пирсон, — если достаточно того, что я расставил посты в местах, отмеченных на плане, со строжайшим приказом остановить, а в случае необходимости — заколоть или застрелить всякого, кто захочет пройти мимо, то будьте спокойны, эти приказания отданы солдатам, которые не преминут их исполнить. Если же нужно принять еще какие-либо меры, то вашему превосходительству стоит только приказать.

— Нет… нет… нет, Пирсон, — возразил генерал, — ты все сделал правильно. Когда минует эта ночь (и будем надеяться, что она кончится так, как мы хотим), ты не останешься без награды. А теперь к делу, Сэр Генри Ли, нажмите тайную пружину в раме портрета вашего предка… Нет, не утруждайте себя уловками, не берите на совесть лжи и, повторяю, немедленно нажмите пружину!

— Когда я признаю вас своим хозяином и буду носить вашу ливрею, я, может быть, стану выполнять ваши приказания, — ответил баронет, — но и тогда не смогу этого сделать, прежде чем пойму, чего вы хотите.

— Девушка, — сказал Кромвель, обращаясь к Фиби, — пойди нажми пружину, у тебя это быстро получалось, когда ты помогала в проделках с вудстокскими демонами и напугала даже Марка Эверарда, — я полагал, что у него больше здравого смысла.

— О господи, сэр, что мне делать? — вскрикнула Фиби, глядя на баронета. — Они знают все. Что мне делать?

— Во имя твоей жизни, держись до конца, девушка! Каждая минута дороже миллиона.

— А! слышишь, Пирсон? — сказал Кромвель офицеру; затем, топнув ногой, прибавил:

— Нажми пружину, не то я пущу в ход рычаги и ломы… Или вот что: здесь пригодится вторая петарда… Позови сапера.

— О господи, сэр! — закричала Фиби. — Второй петарды я не переживу! Я нажму пружину.

— Делай как хочешь, — сказал сэр Генри, — это им мало поможет.

От подлинного ли волнения или желая выиграть время, Фиби несколько минут провозилась с пружиной, очень искусно спрятанной в раме портрета вместе с рычагом, который она приводила в действие. Когда весь этот механизм был скрыт в раме, портрет был совершенно неподвижен, и, осматривая его, полковник Эверард не заметил никаких признаков того, что рама могла поворачиваться. Теперь, однако, она сдвинулась, и показался узкий проход; с одной стороны его поднимались ступеньки в толщу стены. Кромвель стал похож на борзую, спущенную со сворки и готовую погнаться за дичью.

— Вперед! — вскричал он. — Пирсон, ты проворнее меня… За ним ты, капрал. — С живостью, которой нельзя было ожидать от человека его телосложения и возраста, уже перешедшего за середину жизни, с криком: — Вы, с факелами, вперед! — Он последовал за отрядом, как ретивый охотник за собаками, одновременно ободряя и направляя их по лабиринту, описанному доктором Рочклифом в «Чудесах Вудстока».