С тех пор, как уснула моя красавица - Мэри Кларк

Его глаза остановились на Джо. Джо, который вышел, отсидев лишь шесть лет и который разгуливал на свободе в то время, пока Никки был вынужден сидеть взаперти. Круглое лицо Джо было все покрыто морщинами, которые означали улыбку, и весь он напоминал только что проглотившего канарейку кота.

Никки вдруг почувствовал жжение в груди. Обильный ужин оказался тяжеловат для его желудка. "О'кей, а теперь выкладывай, что у тебя на уме, " — приказал он Джо.

Джо продолжал улыбаться. «Что касается меня, то я припас для тебя отличную новость. Мы все знаем, как ты относишься к этой сволочи Керни. Так вот, послушай. Есть заказ на его дочь. И это не наша инициатива. Стюбер хочет убрать ее. Для тебя это просто подарок».

Никки подскочил на месте. Охваченный волной ярости, он выместил все на дубовом столе, что есть мочи грохнув по нему кулаком. «Вы безмозглые кретины! — орал он. — Вонючие безмозглые кретины! Это нужно немедленно остановить». На какое-то мгновение он перехватил выражение лица Кармен Мачадо и ему вдруг показалось, что он заглянул в лицо копу. «Остановить это. Я говорю остановить, ясно?»

Страх на лице Джо сменился сочувствием. «Никки, ты же знаешь, это невозможно. Никто не может отменить контракт, уже слишком поздно».

Пятнадцать минут спустя Никки ехал домой в Бель Харбор, сидя рядом с молчаливым Луи. Его грудь сгорала от боли, которая накатывала волнами, не помогал даже нитроглицерин под языком. Если дочь Керни будет убита, копы не остановятся, пока не навесят это убийство на него. И Джо превосходно знал это.

Он подумал о том, что напрасно предостерег Джо относительно Мачадо. «Никогда этот парень не работал во Флориде на семью Палино, — сказал он Джо. — А у вас не хватило мозгов проверить это, не так ли? Вы идиоты, каждый раз, когда вы открываете рот, считайте, что вы докладываете все прямехонько копам».

Симус Ламбстон проснулся во вторник утром. Он спал всего четыре часа и даже во сне его не оставляли в покое навалившиеся проблемы. Накануне он закрыл бар в половине третьего, потом почитал газету и тихонько скользнул в постель, стараясь не побеспокоить Рут.

Когда девочки были маленькими, он мог позволить себе поспать подольше, приходил в бар к полудню, потом снова шел домой, чтобы пообедать вместе с семьей и возвращался в бар, оставаясь там уже до закрытия. Но последние годы, когда дела безжалостно и стабильно шли все хуже и хуже, а арендная плата все росла и росла, он уволил бармена и официанток и урезал меню так, что остались одни только сандвичи. Все закупки он делал сам, приходил в бар к восьми или половине девятого и, уже не заходя домой на обед, работал до закрытия. И все равно ему никак не удавалось свести конца с концами.

Во сне его преследовало лицо Этель. Ее глаза, расширенные от гнева. Ее недобрая усмешка, которую он с удовольствием стер бы с ее лица навсегда.

Когда он был у нее в четверг вечером, он вытащил фотографию девочек. «Этель, — он уже умолял, — посмотри на них. Им сейчас необходимы деньги, которые я отдаю тебе. Дай мне передышку».

Она взяла фотографию и долго ее изучала. «Это могли бы быть мои дети», — только и сказала она, протянув ему обратно снимок.

У Симуса живот скрутило от тревоги. Он должен заплатить алименты до пятого. Завтра. Осмелиться ли он не выписать чек?

Половина восьмого. Рут уже встала. Он слышал плеск воды в душе. Симус встал с постели и прошел в комнату, которая служила им столовой и кабинетом одновременно. Она была уже наполнена резким светом утреннего солнца. Он сел за старое бюро, пережившее три поколения в их семье, и которое Рут терпеть не могла. Если бы она имела возможность, она бы все переделала в доме по-своему и заменила бы старую громоздкую мебель на светлую современную. "За все эти годы я не могла позволить себе купить такую роскошь, как новое кресло, " — любила напоминать она. «Ты отдал Этель самую хорошую мебель, а я обречена жить среди рухляди, которая осталась от твоей матери. Единственно новое, что мы покупали, это колыбельки и кровати для девочек — и больше ничего из того, что им еще необходимо».

Симус решил отвлечься от мыслей о чеке для Этель, начав выписывать другие: за газ и электричество, за телефон, за квартиру. От кабельного телевидения они отказались полгода назад, это позволяло им экономить двадцать два доллара в месяц.

Из кухни был слышен шум кофеварки, стоящей на плите. Спустя несколько минут в столовую вошла Рут, держа на маленьком подносе стакан с апельсиновым соком и чашку дымящегося кофе. Она улыбалась, и на мгновение напомнила Симусу ту симпатичную женщину, на которой он женился через три месяца после развода. Рут не относилась к тому типу женщин, которых можно назвать ласковыми, но сегодня утром, поставив поднос на стол, она наклонилась и поцеловала его в макушку.

«Только сейчас, когда ты сел выписывать чеки, до меня дошло, — сказала она. — Господи, Симус, неужели мы больше не будем отдавать деньги Этель, неужели мы сможем наконец вздохнуть. Давай пойдем куда-нибудь вечером и отметим это событие. Попроси кого-нибудь поработать за тебя. Мы уже столько месяцев никуда не выходили».

У Симуса свело желудок. Запах крепкого кофе внезапно вызвал у него отвращение. «Дорогая, я пока могу только надеяться, что она не передумает, — промямлил он. — То есть я хочу сказать, что у меня нет тому письменного подтверждения. Тебе не кажется, что стоило бы послать чек, пусть она лучше вернет его. Я полагаю, что это будет самым разумным. У нас ведь нет ничего, что делало бы все это законным. Я имею в виду у нас нет письменного заверения, что она действительно отказалась от денег».

Он осекся, почувствовав слева резкий шлепок по голове. Симус поднял глаза и невольно отшатнулся, увидев выражение лица Рут. Это было выражение смертельного оскорбления. Точно такую гримасу он уже видел несколько дней назад на другом лице.

Потом лицо жены пошло красными пятнами, и в конце концов она разразилась фонтаном бессильных слез. «Симус, прости, я ударила тебя». Голос ее сорвался. Она распрямила плечи и закусила губу. «Ни одного чека. Напомнишь ей, что она дала слово. Я скорее задавлюсь, чем она получит еще хотя бы один цент».

6

В среду утром Нив рассказала Майлсу все, что она думает по поводу исчезновения Этель. Сосредоточенно намазывая сыр на подсушенную булочку, она высказала все свои ночные мысли, которые подняли ее среди ночи.

«С нее, конечно, станется улететь, не взяв новую одежду, но в пятницу она должна была встретиться со своим племянником».

"Это он так говорит, " — вставил Майлс.

«Естественно. Но я точно могу сказать, что в четверг она принесла законченную статью, а в четверг было ужасно холодно, днем пошел снег, и в пятницу было, как в середине зимы».

"Ты, по-моему, переквалифицировалась в метеорологи, " — заметил отец.

«Ну хватит, Майлс. Мне все же кажется, что что-то здесь не так. Все ее зимние вещи остались в шкафу».

"Нив, эта женщина вечная. Я просто вижу, как Бог и дьявол спорят между собой, кому ее забрать, " — Майлс улыбнулся, довольный собственной шуткой.

Нив скорчила гримаску, сердясь, что он не принимает всеръез все ее тревоги по этому поводу, но довольная тем не менее его шутливым тоном и хорошим настроением. Кухонное окно было приоткрыто, и соленый морской ветер с Гудзона слегка забивал обычную вонь выхлопных газов от тысяч машин, снующих по Генри Гудзон — парквей. Снегопад прекратился также внезапно, как и начался. В воздухе уже чувствовалась весна, и, может, поэтому у Майлса было такое приподнятое настроение. А может, от чего-то еще?

Нив встала, подойдя к плите, взяла кофеварку и подлила свежего кофе в обе чашки. «Сегодня ты выглядишь намного бодрее, — прокомментировала она. — Значит ли это, что ты перестал беспокоиться по поводу Никки Сепетти?»

«Просто я говорил с Хербом и он меня убедил, что Никки теперь под неусыпным контролем наших парней».

«Понятно». — Нив знала, что лучше не затрагивать больше эту тему. «Теперь ты уже не будешь так трястись надо мной?» Она посмотрела на часы: «Мне пора». Выходя из кухни, она замешкалась: «Майлс, я знаю гардероб Этель, как свои пять пальцев. Как ты объяснишь, что в четверг или в пятницу, в жуткий холод, она ушла без пальто?»

Майлс уже было углубился в «Таймс», ему пришлось отложить газету, и он проделал это, разыгрывая бесконечное терпение. «Ну давай поиграем в „фантазию“. Давай представим, что Этель увидела пальто в какой-нибудь витрине и решила, что это именно то, что она всегда хотела».

Игра «в фантазию» взяла свое начало с той поры, когда Нив было четыре года и она выпила банку Кока-Колы, которую ей запрещали. Она заглянула в холодильник, вытащила Коку и с наслаждением выпила все до последней капли. Перехватив укоризненный взгляд отца, она с самым невинным видом предложила: «Я придумала, папа. Давай поиграем в фантазию. Давай представим, что Кока была не Кокой, а апельсиновым соком».