Багровая книга. Погромы 1919-20 гг. на Украине. - Сергей Гусев-Оренбургский

Таранович отнес приказ Семесенко.

Тогда тот заявил:

— Хорошо, на сегодня резни хватит.

Прозвучал рожок.

Гайдамаки собрались на ранее назначенное место, и оттуда в походном порядке с песнями отправились к месту своей стоянки за вокзалом.

В городе наступила тишина.

Улицы пусты.

Всюду валяются трупы.

…Застыла кровь…

На улице льется яркий сет из пустых квартир. По странной иронии судьбы эти ярко освещенные окна свидетельствовали о том, что в доме все живое вырезано. Дело в том, что в Проскурове почти все дома освещаются электричеством, которое там весьма доступно. Религиозные же евреи, которых в Проскурове большинство, верные своему закону, в ночь с пятницы на субботу огня не гасят. И электрических рожков не закрывают. Электричество, таким образом, горит до утра, а затем в субботу вечером, с подачей тока, само зажигается. Евреи после ужасного дня 15-го февраля огня не зажигали. Тем ярче был огонь в окнах домов, где еврейские семьи были вырезаны.

И на огонек пошли мародеры.

Всю ночь шло хищение.

Казаки, солдаты, уголовные, милиционеры, обыватели нагружались до верха и с мешками и тюками награбленного — молчаливыми жуткими тенями сновали по улицам.

…С утра отдельные убийства продолжались.

Ходили слухи, что в два часа назначена новая резня.

Собралось экстренное заседание думы.

Из евреев был только Райгородский, другие должны были с пути вернуться, так как на них производились покушения. Один еврей был застрелен у самой думы.

Прибыли Семесенко и Киверчук.

Семесенко в своей речи объяснил, что происшедшее было вызвано исключительно евреями, которые будучи сплошь большевиками, задумали вырезать гайдамаков и прочих казаков.

— Я и впредь буду так поступать, ибо считаю это своим священным долгом.

В том же духе высказался и Киверчук.

Слово взял Верхола.

Это замечательный человек Проскурова — выходец из народа и образовался самоучкой. Он окончил художественное училище, учительствовал в народных школах, слушал лекции в университете. По своим убеждениям он социал-демократ и украинец-патриот. При первой раде был гласным думы и также председателем Земской управы. Дважды выполнял обязанности комиссара. При перевороте в пользу гетмана он, считая гетманскую власть реставрационной, не счел возможным продолжать общественную и административную работу, сложил с себя все обязанности и ушел в частную жизнь. Верхола был очень популярен среди населения и в особенности среди евреев. Когда начались крестьянские восстания против гетмана, австрийские власти арестовали Верхолу, обвиняя в организации этих восстаний. Он был увезен в Тарнополь, где просидел два месяца в тюрьме, а когда его повезли на суд, ему удалось с пути бежать, и он все время скрывался. В Проскуров вернулся лишь за два дня до резни. Ему немедленно по возвращении предложено было взять обратно свое заявление о сложении обязанностей гласного думы, на что он согласился.

Взяв слово после Семесенко и Киверчука, он обратился к думе с большой речью, в которой указал, что то, что произошло в Проскурове, является позором для Украины.

— Позор… позор… горячо восклицал он.

Говоря о былых заслугах казачества, он доказывал, что в данном случае Семесенко, надев казацкое платье разбойников, стал их атаманом.

— Вы боретесь против большевиков, но разве те старики и дети, которых ваши гайдамаки резали, являются большевиками? Вы утверждаете, что только евреи дают большевиков. Но разве Вы не знаете, что есть большевики и среди других наций, а равно и среди украинцев?

Он убеждал Семесенко:

— Ради чести Украины!..

Немедленно прекратить происходящие ужасы.

Семесенко угрюмо ответил:

— Я борюсь не против стариков и женщин, а исключительно против большевиков.

Глядя в упор на Верхолу, произнес многозначительно:

— Не сомневаюсь, что и среди украинцев, к несчастью имеются большевики… но я их не пощажу.

Однако согласился отдать распоряжение о прекращении погрома и отозвании посланных в уезд казаков. Тут же, в его присутствии, постановлено было, что охрана города передается авиационному отряду.

Верхола выбран заведующим охраной.

Он немедленно отправил в типографию объявление:

«По приказу атамана, и с согласия его, резня мирного населения прекращена. Дума гарантирует жителям спокойствие. Отдан приказ расстреливать всех пойманных на месте грабежа, а также казаков, которые появятся в городе после шести часов вечера».

Он отнес оттиск объявления в комендатуру.

Но там Семесенко и Киверчук нашли, что он не имел право напечатать такое объявление, написанное к тому же в неуместных выражениях.

Семесенко сказал ему:

— Вы арестованы.

И распорядился:

— Отправить на вокзал для суда.

Это означало:

…для расстрела…

Но городской голова Сикора и члены национального украинского союза, узнав о происшедшем, пришли к коменданту и объяснили Семесенко и Киверчуку, что такая расправа с Верхолой вызовет жестокую месть многих украинских организаций, хорошо его знающих.

Верхола был освобожден.

Вместо объявления Верхолы, Семесенко издал наказ, в котором объявил Проскуров и уезд на военном положении и запретил всякое движение на улицах после семи вечера.

Но отдельные убийства все продолжались.

Евреи просили Верхолу принять на себя обязанности комиссара.

Верхола согласился.

Вместе с Тарановичем он по прямому проводу вызвал губернского комиссара, который хорошо знал Верхолу по прежней его службе, и тот охотно согласился заменить Тарановича. И тут же дал об этом телеграфное распоряжение, что было крайне неприятно Семесенко и Киверчуку.

Вступив во власть, Верхола выпустил два воззвания:

В одном он говорил:

«Всякий призыв к национальной вражде, а особенно к погромам, ложится позором на Украину и является препятствием для ее возрождения. Подобные призывы были всегда орудием для реакционеров. Всякое проявление со стороны сильнейшей нации насилия над слабейшей доказывает, что та нация не может воспринять тех форм, которые основаны на равенстве и братстве. Такие приемы только на руку врагам Украины. Выражая надежду, что население не поддастся на такую провокацию, требую всех агитаторов, призывающих к погрому, задерживать для предания военно-полевому суду».

В другом воззвании он требовал, чтобы все награбленный вещи были снесены в комиссариат для возвращения по принадлежности.

…После воскресного заседания думы, резня в массовом масштабе более не повторялась, но отдельные убийства повторялись, — и убийства эти были многочисленны…

Финал

С субботы до понедельника трупы оставались в домах и валялись на улицах. Много трупов было изгрызано свиньями. Наконец в понедельник был отдан приказ о похоронах. С утра многочисленные крестьянские подводы с наваленными на них трупами направились к еврейскому кладбищу.

Трупы привозились в течение всего дня.

Они заполнили собой все кладбище.

…более тысячи трупов…

Копали огромную яму.

Она должна была стать братской могилой.

И копали еще четыре поменьше.

На кладбище появились мародеры, которые под разными предлогами подходили к трупам, ощупывали их и грабили. Находили женщин с отрезанными на руках пальцами, на которых очевидно были кольца.

Было приказано, чтобы к ночи не осталось ни одного трупа не погребенного.

…Но лишь к четырем утра удалось похоронить всех…

Со среды наступило относительное спокойствие.

Но не успокоился Семесенко.

Он выпускал разные провокационные приказы, вроде такого, — что «в Проскурове находится много большевистских агитаторов, а потому требую от населения до восьми часов вечера выдать их властям, в противном случае будут приняты самые решительные меры». В другом приказе говорит: — «Жиды, до меня дошли сведения, что вы вчера хотели устроить собрание для захвата власти и готовитесь через четыре дня устроить такое восстание, как было 15-го февраля…»

И следуют соответствующие угрозы.

Евреи собрали 300.000 и передали ему «для нужд гарнизона». Он деньги взял, но сделал вид, что это поднесли ему все жители города за введение порядка и освобождение его от большевиков, и он благодарил «все население Проскурова» за то, что оно надлежащим образом оценило труды его казаков,

Из Каменца была назначена комиссия для расследования погрома.

Но Семесенко препятствовал ей.

…Наконец Верхоле удалось свалить Семесенко.

Он отправился в ставку Коновальца.

Добился приказа о возвращении его на фронт.

Устранен был и Киверчук.

Семесенко было страшно неприятно то нравственное удовлетворение, которое даст евреям его уход. Но когда он убедился, что этот уход неизбежен, он воспользовался тем, что страдал осложненной венерической болезнью, созвал консилиум врачей и через своего адъютанта убедил их дать заключение в том смысле, что ему в интересах здоровья, необходимо временно совершенно уйти от дела и эвакуироваться в какой-нибудь лазарет подальше от Проскурова.