Антология советского детектива-42. Компиляция. Книги 1-20 (СИ) - Делль Виктор Викторович

Привезли майора Хвостова. Его рассказ помог восстановить картину разгрома штаба армии. Немцы выбросили воздушный десант. Это произошло на рассвете десятого октября. Десантники появились неожиданно. Они блокировали деревню Заборье, в которой расположился штаб армии. В первый момент им удалось ворваться в деревню, захватить несколько домов, в том числе и тот, в котором находился командующий армией генерал-лейтенант Захарьев. Начальник штаба армии генерал-майор Веденеев к тому времени был отправлен в госпиталь Лиховской лесной оздоровительной школы. Руководство боем взял на себя начальник особого отдела армии полковник Бородин. Вместе с автоматчиками они отбили занятые десантниками дома, вышвырнули немцев из деревни. Тогда-то и увидели, что Захарьев застрелился. Судя по всему, он отстреливался до последнего патрона. Рядом с ним лежал автомат с пустым диском и пистолет, в котором не осталось патронов. К немцам тем временем пришла подмога, они предприняли несколько атак, но были отбиты. С темнотой немцы предприняли еще одну атаку. Дело дошло до рукопашной. Гитлеровцы не выдержали натиска, дрогнули, образовалась брешь, сквозь которую и удалось прорваться в лес всем, кто еще остался в живых, кто мог двигаться. Что стало с Бородиным, Хвостов не знал. В лесу, когда, казалось, вырвались из капкана, совсем рядом разорвалась мина, его ранило в обе ноги, и он не мог двигаться. Теряя сознание, почувствовал, как чьи-то руки подхватили его и понесли. Очнулся он в деревне Кружилихе. Вынесли его с поля боя автоматчики Соловьев и Гуреев.

Многих людей опросил Семушкин. Его карта пестрела отметинами. Складывалась картина непрекращающихся боев на всей прилегающей к Вязьме территории. Были районы, где бои продолжались и по сей день. Маяки продолжали выводить на базу группы, отдельных бойцов. Невыясненной оставалась судьба полковника Бородина, генерал-майора Веденеева. Семушкин принял решение об эвакуации госпиталя не случайно. Если Веденеев там, то он многое прояснит. Где документы штаба, что с ними стало. Раненые могут рассказать о судьбе полковника Бородина. Вопросов много, они не должны остаться безответными.

Как ни торопился Семушкин, на подготовку к переходу ушло несколько дней. Принимали самолеты из Москвы. Москва прислала радиста с рацией, у Семушкина появилась возможность взять свою рацию. Отправили самолетами тяжелораненых. По этой причине врача взяли с собой. Идут в госпиталь, но кто может сказать, что их ждет. Готовили, вооружали отряд прикрытия, а на это тоже необходимо время. Когда все было готово, Семушкин решил продолжить разговор с Рощиным. Договорить то, что осталось недосказанным.

Осенний лес потерял краски. Потускнела опавшая листва. Стволы берез, казалось, распухли от дождей, кора покрылась светло-серым налетом. Дождь шел вперемежку со снегом, все чаще задували северные ветры. В лесу ветер терял силу, но пронизывающей колючести в нем не убывало, он проникал под одежду, вызывая неприятную дрожь. Семушкин пригласил Рощина, и они сели на ствол вывороченной с корнем ели. Падая, дерево обломило тонкоствольную осину, подмяло под себя вершины густо росших здесь небольших берез. Майор Рощин часто курил. На ствол ели он присел, попыхивая папироской, держа ее в пригоршне, прикрывая огонек ладонью.

— Я не признаю недоговоренности, Юрий Николаевич, — начал разговор Семушкин, — поэтому хотел бы вернуться к инструкции, которую вы получили, к тому, о чем мы с вами говорили.

— О моей, как вы мягко выразились, скованности? — понял Рощин.

— Да, и об этом.

— Вы деликатны, — сказал Рощин. — Скованность, настороженность. Извините меня, Иван Захарович, но если быть откровенным, надо пользоваться другими словами. Подозрительность — вот самое точное определение. К себе, к новому человеку, к людям тебя окружающим.

Рощин задумался. Он отчетливо вспомнил, как разговаривали с ним в особом отделе фронта; когда посылали на поиск штаба армии, каких страстей наговорили о тех, кто выходит из окружения. Вернее, о том, как под видом окруженцев идут и идут к нам вражеские агенты и какую сверхбдительность надо проявлять, чтобы не попасть в хитро расставленные сети вражеских лазутчиков. О том же предупреждали десантников. О личной ответственности предупреждали особо. Рощин не думал, что подобных предупреждений избегал вновь прибывший старший лейтенант. Однако действовал он довольно свободно, что и расположило к нему майора. Захотелось выговориться до конца.

— Я поверил вам, — сказал Рощин. — Подумал о том, что если придется отвечать, то разложится на двоих, а это уже легче.

— Война снимет с вас остатки неуверенности, — словно раздумывая, медленно произнес Семушкин. — Не только с вас. Война учит…

Рощин вновь закурил. Затягивался он глубоко, дым выпускал тоненькой струйкой.

— Я почему вернулся к этому разговору. Тот инструктаж, который вы получили, остается в силе.

Я ухожу, вы остаетесь на базе. Неожиданности могут быть. У гитлеровцев опыт. Они забрасывали и забрасывают своих шпионов, засылают лазутчиков под видом беженцев, окруженцев, и вам здесь придется наладить проверку всех лиц, которые прибывают, особенно в одиночку.

— Да разве я этого не понимаю? — громко спросил Рощин. — Я против всеобщей подозрительности, повального недоверия. Доверяя, надо проверять, я это знаю.

— И отлично, — сказал Семушкин. — Значит, я уйду со спокойной душой.

Морозы могли вот-вот ударить. Шел снег. Прорвалось небо. Успеть бы, пока не суются гитлеровцы в глубинки. Трудно представить судьбу раненых. Октябрь на исходе. Три недели, как прорван фронт. Лютуют оккупанты. Стреляют людей. Тех, кто укрылся от плена, кто помог одеждой, едой. Раненых, военных и гражданских, всех, кто вызывает хоть какое подозрение. Худые вести сочатся, как кровь из незаживающей раны. Нечисть из щелей вылезла. Счеты с Советской властью сводит. Советская власть в каждом, вот и лютуют над всеми. Может быть, и нет госпиталя. Может быть, придут к пепелищу. Все равно проверить надо. Вдруг цел госпиталь, не добрались до него фашисты. Тогда вывозить надо раненых, и немедленно. Куда? Вариантов было несколько, остановились на Баевом болоте. Топкое болото, трудное. Посреди остров есть. Мало кто видел тот остров, не подобраться к нему, но и надежное убежище, если топи преодолеть. Лишь бы не опоздать, считал Семушкин, ходко вышагивая по лесу. Вместе с ним шли десантники. Чуть впереди Никонов и Лаврентьев. Это они добыли планшет с документами, перехватив на дороге связного. Москвичи. Добровольцы. Ребятам не исполнилось еще и двадцати лет. Коренастые, плотные. Неторопливы. Идут легко. Остальные из разных городов, разными путями попали в группу. Чхеидзе из Кутаиси. В Москву приехал на соревнование по легкой атлетике. Порывистый, горячий парень. Высокий, ладный. Острый глаз, белозубая улыбка. Армянин Гавалян из Дилижана, азербайджанец Кязимов из Шемахи. Два белоруса. Иванецкий, Ребрович. Оба довоенного призыва. Почти земляки. Иванецкий из Калинковичей, что под Мозырем, Ребрович — Бобруйский. «От Мозыря до Бобруйска, — говорит Саша Ребрович, — рукой подать». Коростылев из Ленинграда, Лузгин — ярославский, Задоров с Урала из Златоуста. Сержанты и красноармейцы. Разные, но в чем-то и одинаковые, похожие друг на друга. Все спортсмены в прошлом, хорошо подготовлены. Груз большой, но идут нормально, с шага не сбиваются. Облегчили ношу военврача Алексея Александровича Петрова, разложив часть инструмента и медикаментов по своим вещмешкам. Врач тоже выдерживает высокий темп перехода. Идет след в след за Семушкиным, не спотыкается. Дышит ровно. Опытного врача прислали из Москвы, хотя по внешнему виду этого не скажешь. Двадцать восемь человеку, а выглядит лет на двадцать с небольшим. Светловолосый, румяный. Руки пухлые. Но твердые. Видел Семушкин, как оперировал Петров раненого на базе. Знает свое дело. На службе с тридцать восьмого года. Награжден орденом Красного Знамени. Такие награды зря не даются. Человек, судя по всему, решительный. Когда они с Рощиным думали, брать ли врача с собой, сомнения были. В госпиталь готовились идти, там свой медицинский персонал. Петров проявил настойчивость. «Идти надо, — сказал Алексей Александрович. — Неизвестно, в каком состоянии раненые. Неизвестно, к чему придем». Он уже воевал. И с белофиннами, и в июне, июле с гитлеровцами, то есть с первых дней. Знает, что говорит.