Самвел - Раффи

— И ты полагаешь, Месроп, что народу от этого мало пользы?

— Польза — нам, но не народу. Тебе, мне и вот этому скромному юноше, который молчит. — Он указал рукой на Самвела. — Мы все питомцы греческой или сирийской культуры, питомцы византийства, которое разлагает и убивает наше национальное чувство. Что представляет собой наш несчастный народ? Он утратил старое, но ничего не приобрел взамен.

— Нет, много приобрел. Месроп.

— Ровно ничего, Саак. Ты забыл, как некогда Вртанес Святой, твой дед, в этом самом монастыре Аштишата служил обедню и как внезапно двухтысячная толпа окружила монастырь и хотела закидать его камнями?.. От ярости черни его защитили только крепкие стены храма. Ты забыл, Саак, что когда твои предки, Пап и Атанагинес, пировали однажды здесь, в Аштишате, к ним, как злой дух, влетел с мечом в руке какой-то человек и уложил их обоих на месте. Много месяцев их трупы валялись без погребения, и никто не смел приблизиться к ним в страхе перед чернью. Вот тут, рядом с нами, совершилось это злодеяние.

Он указал на смежное помещение, приемную монастырского епископа, и продолжал:

— После этого печального события прошло всего тридцать лет. Что же изменилось? Народ остался таким же варварским, как и был.

— Нельзя за тридцать лет искоренить в народе то, что сложилось в течение многих и многих веков, — ответил Саак.

— Да, нельзя… Но это не возражение. Дело народного просвещения у нас основано на ложных и, я позволю себе сказать, на совершенно вредных началах.

Заметив, что спор снова обостряется, Самвел вмешался и сказал:

— Какой толк от ваших пререканий, Месроп? Что было, то прошло. Теперь надо думать о настоящем, — о том, как предотвратить грозящую нам беду.

На бледном лице Месропа появилась горькая улыбка. Он посмотрел на Самвела, как на ребенка, и ласково сказал:

— Не торопись, милый Самвел. Тяжелое положение в настоящем вытекает из прошлого. Не разобрав причины старых бед, мы не сумеем предотвратить новые, угрожающие смертью нашей родине. Я знаю, что твой отец не глуп, и дядю твоего, Меружана Арцруни, тоже нельзя назвать безумцем. Я уверен также и в том, что царь Шапух, обласкавший этих двух предателей, не отличается особым благочестием. Он посылает твоего отца и дядю, чтобы они уничтожили христианство в Армении и отдали в руки персидских магов наши церкви и школы. Ты можешь не сомневаться, милый Самвел, что Шапух предпринял этот поход не ради спасения души и не в угоду своим богам; просто-напросто он желает раз навсегда разрешить тот трудный политический вопрос, который очень его беспокоит…

Самвел задрожал всем телом; он почти не расслышал последних слов. Над ним смеялись, его отца называли предателем! И это позволял себе делать тот, кто подушкой и почестью[31] был неизмеримо ниже его. Он воскликнул с огорчением:

— Тебе, Месроп, надо укоротить язык, у тебя он не по росту длинный. Будь благовоспитаннее.

Месроп вскочил с места и прошелся несколько раз по келье. Затем остановился перед князем Мамиконяном и спокойно сказал:

— Напрасно обижаешься, мой славный Самвел. Дядя твой Васак был тоже невелик ростом, однако в нравственном отношении он оказался намного выше твоего исполина отца.

— Грехи отца искупит сын…

— О! Тогда я тебя полюблю еще сильнее!

— Оставьте все это. Теперь не до шуток и упреков! — прогремел Саак. — Садись, Месроп.

«Шапух желает раз навсегда разрешить тот трудный политический вопрос, который очень его беспокоит»…

Чтобы лучше понять эти слова Месропа, надо вспомнить, какой участи подвергалась Армения в продолжение ста с лишним лет, начиная с царя Трдата и кончая последними днями Аршака II, то есть со времени распространения христианства и до религиозных гонений, начатых Шапухом.

До введения христианства в Армении армяне и персы жили относительно в мире, потому что в религии у них было много общего, и, кроме того, царствовавшие династии в Армении и Персии происходили из одного и того же Парфянского или Аршакидского рода. Армянские и персидские цари находились в братских отношениях.

Однако после введения христианства как на востоке, так и на западе произошли крупные перемены, совершенно изменившие политическое положение Армении. На западе образовалась Византийская империя со столицей Константинополем, на востоке — государство Сасанидов со столицей Тизбон. Царство персидских Аршакидов пало, армяне лишились своих союзников.

Армения оказалась яблоком раздора между двумя постоянно враждовавшими государствами. Она не обладала достаточной силой для того, чтобы сохранить независимое положение, ей приходилось склоняться то в одну, то в другую сторону.

Как Византия, так и Персия, каждая в отдельности, старались привлечь Армению на свою сторону, потому что Армения являлась тем мостом, по которому должны были проходить силы Византии и Персии во время их военных столкновений. Столкновениям же и войнам между ними не было конца. При этом победа всегда доставалась тому государству, на стороне которого выступала Армения.

Христианство отдалило армян от персов и сблизило их с вероломными византийцами. Это породило вражду между персами и армянами. Армения находилась между двух огней и воспламенялась от приближения к каждому из них.

Всем этим объяснялась та двуличная роль, какую играли армянские цари и в результате которой в первую очередь страдали они сами. В зависимости от обстоятельств, они переходили то на сторону Византии, то на сторону Персии. Когда они поворачивались, лицом к Византии, сзади их била Персия, и наоборот.

Трдат был первым христианским царем в Армении, заключивший дружеский союз с первым римским христианским императором Константином. Жертвою этой политической сделки стали все преемники Трдата, да и сам он пал от руки персов.

Сын его, Хосров II, приняв от Константина корону и порфиру, страшно разгневал персидского царя Шапуха, который послал своего брата Нерсеха, чтобы покорить армянское царство и воцариться там.

Сын Хосрова, Тиран, за помощь, оказанную, императору Юлиану в войне против персов, был завлечен, обманом в Персию царем Шапухом. Шапух велел выколоть ему глаза.

Сын Тирана, Аршак II, наученный ошибками своих предшественников, отрекся от Византии и заключил дружеский союз с тизбонским двором. Тогда император Валент приказал убить брата Аршака Трдата, который был оставлен заложником в Константинополе.

Аршак вынужден был заключить мир с Валентом и взять себе в жены его родственницу, Олимпиаду. Эта дружба возмутила Шапуха. Он разрушил Тигранакерт, захватил крепость Ани, разграбил казну и, разрыв могилы царей из рода Аршакидов, увез в плен их кости. После многих сражений, то побеждая, то терпя поражение от армян, Шапух, под предлогом заключения мирного договора, обманом завлек царя Аршака в Тизбон и заключил его в крепость Ануш.

— Я считаю поступок Шапуха бесчестным, но он умеет соблюдать выгоды своего государства, — говорил Месроп. — Этот долго царствовавший царь Персии имел дело с четырьмя армянскими царями: Трдатом, Хосровом, Тираном, Аршаком. Почти семидесятилетний опыт убедил его в том, что основным звеном дружбы армян с константинопольскими императорами является прежде всего христианская религия и затем византийская культура. Поэтому теперь он стремится порвать эту связь, уничтожить религию и господствующие в наших церквах, монастырях и школах греческий язык и греческую письменность. Для слияния Армении и Персии в единое целое он хочет распространить у нас свою религию, свой язык и свое обучение. С этой целью он поручил Меружану уничтожить греческие книги, запретить изучение греческого языка и насильно обучать армян персидскому языку. Для нашего просвещения Меружан ведет за собой целый караван магов.

— Все это мы знаем, Месроп, — прервал Саак. — Напрасно тратишь время.

— Но нам следует знать и то, что все эти беды не произошли бы с нами, если бы мы не страдали большим влечением ко всему иноземному и если бы мы не подражали ни грекам, ни персам. Следуя одним, мы открыли глаза другим, и те тоже стали настаивать на своем. Наша самая большая ошибка состояла в том, что основу нашей культуры мы заложили на чужой земле. Персы отнеслись бы терпимо, если бы мы совершали наши культовые обряды на родном языке, и на этом же языке обучали детей в школах. Но они терпеть не могут все византийское, потому что оно вредит их политическим интересам.

Он остановился и после минутной передышки продолжал:

— Нашими учителями были греки и сирийцы. Христианство привлекало в нашу страну множество греческих, и сирийских духовных лиц. Эти предтечи византийской цивилизации распространили свой язык и свою письменность в наших церквах и школах. Так продолжается по сей день. До сих пор у нас еще нет перевода священных книг. Нет изложенных на родном языке молитв и шараканов[32]. Мы отреклись от всего старого языческого. Произведения наших певцов и випасанов[33] мы предали огню. Мы покинули наше исконное, наше родное и возлюбили все чужое. В своем христианском фанатизме мы дошли до того, что отвергли как нечто кощунственное нашу древнюю литературу, нашу языческую священную письменность и приняли греческие и сирийские письмена. И немудрено, что у нас не оказалось достаточно сил для создания своей собственной, национальной культуры, своей литературы. С другой стороны, мы навлекли на себя ненависть персов. Они стали думать: если, изучая греческий язык и греческую литературу, армяне полюбили их и духовно связались с Византией, то отчего бы и нам не ввести свой язык и свою литературу, чтобы армяне полюбили нас и были с нами в союзе. Теперь, мне кажется, ясно, что действия Шапуха продиктованы отнюдь не религиозными соображениями, а преследуют исключительно политическую цель. Армения — крепкий барьер между Персией и Византийской империей, Шапух стремился снести этот барьер, чтобы расчистить себе дорогу, — уничтожить его молотом своей цивилизации. Армения, как крепкая кость, застряла у него в горле, — он пытается разжевать, раскрошить ее и проглотить, чтобы свободно дышать…