В бездне времен. Игра на опережение - Алексей Рюриков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Князь знал больше остальных присутствующих в кабинете начальника Корпуса, у него имелась особая, не входящая в планы жандармов цель. Но сейчас речь шла о самой возможности операции. Он улыбнулся и добавил:
– Ведь не воры из какого-то «Треста». Люди с положением, тут торг не уместен.
– План операции я утверждаю, – вздохнул начальник Жандармского корпуса. – Хотя участие Великого князя в шпионаже считаю опасным. Кроме того, репутация Императорской фамилии…
– На турецком фронте было опаснее, – перебил Дмитрий, – тем не менее у генерала Баратова я провоевал два года. А репутация Фамилии не пострадает.
Идею операции предложил Джунковский. Бывший шеф Отдельного корпуса жандармов ныне числился консультантом при Государственном Совете, а фактически являлся личным советником императора. Он еще пять лет назад, уже уйдя с поста руководителя Корпуса, выдвинул тезис о том, что не следует гоняться за отдельными террористами и шпионами.
Глобачев, нынешний начальник жандармов, хорошо помнил эту докладную:
«Наиболее эффективным представляется создание у противника иллюзии существования на территории России подпольных организаций, способных внутренним мятежом поддержать внешнюю интервенцию…»
И генерал был полностью согласен с выводами Владимира Федоровича:
«…Необходимым условием проведения операции является разработка достоверной легенды, сообщаемой разведке противостоящих Держав либо группе террористов, дабы увеличить интерес и внимание к агенту, дать понять, что он связан с существующей лишь в воображении группой, и тем самым вынудить противника искать контакта с вымышленной организацией, т. е. заставить его раскрыть свои карты».
Сейчас легенда была подобрана, в качестве подставного агента привлечен близкий родственник самого царя, но Глобачева терзало чувство беспокойства. Нет, перспективы открывались широкие, однако… впрочем, директиву на разработку оперативной игры он получил лично от императора.
Спустя два часа. Российская империя. Санкт-Петербург, Зимний дворец
Дмитрий приехал сразу после совещания у Глобачева, знал, что император ждет.
– План операции «Академия» утвержден, – сообщил он сразу. – Шеф жандармов долго сопротивлялся моему участию, рассуждал, что Великие князья статья особая, в «подставные фигуры» не годятся. Но разрешение вашего императорского величества…
– Митя, – мягко прервал его государь, – прекрати фиглярничать. Константин Иванович прав, не гоже это. К сожалению, другого выхода я не вижу. Не забывай, интересы разведки – это очень, очень важно. Но твоя главная задача, о которой не знает и пока не должен знать даже Глобачев, хоть он и командует Корпусом, в другом.
Николай II опустил лицо в подставленные ладони, посидел так с минуту, потом встряхнул головой, выпрямился и заговорил дальше:
– Это семейное дело. И выйти наружу не должно. Ты знаешь, мы уже говорили: я не верю в то, что мой родной брат стал предателем. Но подобные подозрения, буде они просочатся, бросят тень на всю династию!
Он встал и быстрым, старчески неровным шагом прошелся по комнате. Потом, успокоившись, вернулся к беседе:
– Проверить эти подозрения и есть для тебя главное. Я стар, а моему сыну всего тринадцать. Мне нужно знать правду сейчас, иначе может быть поздно.
– Я понимаю, Papá. – После смерти при родах матери Дмитрия, греческой принцессы Александры Георгиевны, его отец взял другую жену, нарушив традиции царской фамилии. Его уволили от всех должностей, лишили званий и заставили покинуть Россию. Над Дмитрием взяли опеку генерал-губернатор Москвы великий князь Сергей Александрович с супругой. А когда эсер Каляев убил Сергея, Дмитрий стал жить в Царском Селе, и с тех пор папой и мамой он называл царя и его первую супругу Александру Федоровну, восемь лет спустя тоже погибшую от рук бомбистов. Счет к революционерам, соответственно, у него имелся личный и не самый малый. В бурные двадцатые годы князь командовал бригадой карателей на Украине, жестоко раздавив повстанческое движение Махно и Петлюры. И любви к социалистам воспоминания о тех днях ему не добавляли. Как и к поддерживавшим тогда мятежников англичанам, сейчас приютившим остатки бывших соратников Каляева и Гершуни.
Несмотря на все это, став с юных лет англоманом, Дмитрий оставался таковым по сей день. Ему всегда нравилась Британия, хотя теперь его увлечение стало скорее уважением к сильному и очень опасному врагу. У которого неплохо перенять те черты, которые и внушают опасения. Князь старался. Но и о том, что пробившая ему плечо в сентябре двадцать первого года, под Екатеринославом, махновская пуля была поставлена бунтовщикам англичанами, не забывал никогда.
С разведкой князь связался давно, еще во время похода в Персию. И на предложение императора сыграть главную роль в оперативной игре, проверив в то же время подозрения в отношении родственника, согласился сразу. Теперь он следил за размышлениями императора.
«Понимает, – думал в это время Николай II. – Что он может понимать? Когда я сам не знаю, что делать!»
Сейчас он снова перебирал в мыслях предшествующие события. Великий князь Михаил, родной брат. Однажды уже изменивший слову и нарушивший закон. Дама, заставившая его это сделать, Наталья Шереметьевская, сейчас именовалась графиней Брасовой.
«Дама! – как всегда при воспоминании о ней, мысленно возмутился император. – Один из самых больших скандалов династии!»
О жене брата он знал много. Первый брак дочери московского присяжного поверенного с купцом Мамонтовым все считали браком по расчету. С негоциантом она, впрочем, развелась очень быстро, немедленно выскочив замуж за поручика Синих кирасир Вульферта. А командиром лейб-эскадрона этого полка был, на его беду, Великий князь Михаил Александрович. Госпожа Вульферт быстро стала его любовницей и тотчас же развелась с мужем в надежде стать супругой Великого князя. Михаил обещал царю не заключать неравнородного брака, но слово не сдержал. Наталья Сергеевна добилась своего, они тайно обвенчались в Вене, у священника-серба.
Лишь с началом Великой войны Государь разрешил брату вернуться на родину и дал его супруге титул графини Брасовой. Но ни сам император, ни обе императрицы не принимали у себя жену Михаила никогда. Графиня платила той же монетой, ее салон в Петербурге, ставший одним из самых блестящих, всегда славился антимонархическими настроениями.
«Милашка», – вспомнил Николай давнее прозвище младшего брата. – Так и есть! Обаятельный, но слабохарактерный, вот эта стерва им и вертит! Миша с юности увлекался автомобилями и красивыми девушками. Ведь есть у него целый гараж новейших «моторов», взял бы да и завел «гарем» таких «Брасовых». Никто б и слова не сказал! Но ведь нет, он этой авантюристке даже не изменяет, кажется. Сидит с ней в имении, на сотне тысяч десятин… И плюнуть бы уже, но подозрения в предательстве – это слишком серьезно».
Информация действительно настораживала. И от жандармов, и от военной разведки поступали сведения, «дающие основания полагать», выражаясь казенным языком, что в царской семье появился изменник. Уж слишком личные, обсуждавшиеся только в узком родовом кругу вещи становились известны в Лондоне. Начальник Разведывательного Управления Генштаба генерал-лейтенант Потапов, проанализировавший имеющиеся данные, подал рапорт, составленный в исключительно верноподданнейших выражениях, но оставляющий четкое понимание: из императорской фамилии идет утечка. И первым подозреваемым оказался Михаил.
Мысли императора вернулись ко дню сегодняшнему: «Он обещал мне, что не женится на этой… и обманул, – мыслил самодержец. – Мог обмануть еще раз? Мог… Мог изменить, стать предателем?»
Царь не хотел отвечать на этот вопрос, даже в мыслях. Но он неплохо помнил историю своей семьи. Череда дворцовых переворотов XVIII века, убийство Павла I и мятеж декабристов в веке прошлом. Он знал, что во всех этих событиях присутствовали, где больше, где меньше, иностранные деньги. Французские, прусские, английские…
«Нет, пусть Дмитрий попробует, – в который раз подумал Николай. – У него получится, он человек энергичный, решительный…»
Что делать, если подозрения в отношении Михаила подтвердятся, император решил для себя твердо.
«Мне шестьдесят, – отстраненно размышлял царь. – И ранения, полученные тогда, в тринадцатом, беспокоят все больше. А сын, Саша, еще малыш. Оставлять такой подводный камень ему нельзя. И выплыть наружу это не должно».
«Что ж, – усмехнулся своим думам человек с окладистой бородой. – Брать грех на душу – это, видимо, мой крест».
Такие мысли приходили не раз. Он помнил, как осенью 1913 года, очнувшись от тяжелого ранения и осознав, что любимых жены и сына нет и уже никогда не будет на этом свете, метался в бешенстве. И читал статьи в газетах с призывами «простить талантливых юношей, горячих поборников свободы, мстящих прогнившему режиму». Вот тогда Николай и научился ненавидеть. И прочитал жандармские обзоры о нелегальных левых партиях. Генерал Спиридович, сам получивший когда-то пулю от боевиков, понимал, о чем пишет.
