Родное небо - Василий Молоков

Как ждали нас в Ванкареме! Все прибежали к самолетам, горячо приветствовали. Спешу расспросить единственного здесь челюскинца - пилота Михаила Сергеевича Бабушкина, чудом сумевшего привести свой кое-как починенный легкий самолетик Ш-2 со льдины на берег.

- Каких размеров площадка на льдине? Возможна ли посадка?

- Возможна, однако с большим риском. Размеры площадки 450 на 50 метров, но она окружена высокими торосами. При снижении надо быть очень внимательным, чтобы не врезаться в них.

Мы с Каманиным решили сразу же лететь в лагерь Шмидта, куда несколькими часами ранее отправились Слепнев с Ушаковым. Штурман М. П. Шелыганов, летевший в самолете Каманина, точно вывел нас к цели.

Делаем круги над расчищенной площадкой, окруженной ледяными глыбами. Сверху видно, как бегут к ледовому аэродрому люди, машут руками, подбрасывают в воздух шапки. И вот мы уже в толпе восторженно встречающих нас пленников Ледовитого океана. Им жарко, несмотря на тридцатиградусный мороз. Ведь бежали они сюда от палаток километра три, да еще перебирались на лодках через трещину, расколовшую поле лагеря.

Челюскинцы... О беспримерном их мужестве, стойкости, дружбе написаны десятки статей и книг. Здесь мне нечего добавить. Я счастлив, что мне довелось воочию увидеть этих замечательных людей, смело принявших вызов грозной стихии, и помочь им в беде. Атмосфера на льдине была прекрасная. Люди не унизили себя паникой и отчаянием, а нашли силы для борьбы. Они заботились друг о друге и глубоко верили, что родная страна не оставит их. Весело, с шутками провожали челюскинцы к самолетам своих товарищей - первых по списку. При высадке в Ванкареме некоторых моих пассажиров от самолета к помещению вели под руки - железная выдержка, необходимая на льдине, забрала все их силы.

При первой посадке на ледовом аэродроме тяжелый "Флейстер" Слепнева наскочил на торосы и остался в лагере на небольшой ремонт. А мы с Каманиным 7 апреля увезли в Ванкарем пять человек: я - трех, он - двух.

На следующий день над морем стали появляться облака. Но я все же решил отправиться в лагерь Шмидта. Два с половиной часа летал над морем и не обнаружил сигнала со льдины - дымового столба. Темные облака, как одеялом, закрыли лагерь. Что делать? Пришлось возвращаться. И опять вынужденное бездействие. Погода становилась все хуже. Только 10 апреля засияло солнце.

Вот тут-то и наступили для нас горячие деньки. Хотя стояла лютая стужа, Каманин и я ежедневно делали по три рейса. Попутно я привез Слепневу материалы, нужные для ремонта его машины. К всеобщей радости, прилетели наконец и наши отважные летчики Водопьянов и Доронин, прорвавшиеся через Анадырский хребет. Вся страна с нетерпением ждала наших рапортов: вывезено двадцать два человека... двадцать четыре... На моем двухместном самолете я летал один без бортмеханика и в свободную кабину "запихивал" по четыре человека.

Однако с каждым часом обстановка становилась все тревожнее. Подвижки льда, трещины ломали подготовленные на льдине аэродромы. Я поражался энергии челюскинцев, которые с железным упорством расчищали все новые и новые площадки от сугробов и крепких, как камень, заструг и торосов.

Еще в первый прилет я предложил Отто Юльевичу Шмидту использовать для перевозки людей два фанерных контейнера, закрепленных под крыльями моего самолета. В каждом, хоть и лежа, мог поместиться один человек.

- Дополнительную нагрузку самолет выдержит. Я это проверил еще раньше, когда перевозил в контейнерах канистры с бензином, - убеждал я.

Сперва Шмидт возражал:

- Слишком опасно!

Я настаивал на своем:

- Если и есть опасность в полете над морем, то она имеется и для всех остальных в самолете. Конечно, посадку надо сделать особенно мягко, чтобы не ушибить пассажиров. Но за это я ручаюсь.

Наконец Отто Юльевич согласился. Сперва ко мне в контейнеры залезали добровольцы, а потом уже шли по общему списку, в порядке очереди. Я и окошечки в фанерных футлярах прорезал, чтоб веселей было лететь.

11 апреля после третьего рейса не успел я вылезти из самолета, как мне сообщили, что надо вновь лететь на льдину. Требовалось срочно вывезти больного Отто Юльевича Шмидта. Он лежал с температурой сорок. Только это обстоятельство заставило его наконец подчиниться распоряжению из Москвы покинуть лагерь (а в списке он поставил себя последним). Хоть я очень устал и промерз, но, конечно, тут же собрался в новый рейс. "Успею ли до сумерек слетать? Ведь уже темнеть стало", - вот какие мысли волновали меня. Я попросил передать в лагерь, чтобы к моему прибытию все было готово для отправки больного. На аэродром Шмидта привезли на нартах (в лагерь были доставлены на самолетах восемь собак), закутанного в меховые мешки. Мы бережно уложили его через люк в фюзеляж машины. Доктор примостился в изголовье, закрывая больного от пронизывающего ветра. А я все торопил: "Скорее, скорее!"

В воздухе было спокойно, так что Отто Юльевич не испытывал тряски. Кажется, никогда еще я так мягко не касался земли, как при посадке со Шмидтом в Ванкареме. Больного вынесли из самолета и уложили на нарты. Он улыбнулся мне и тихо сказал:

- Я даже не почувствовал момента посадки.

Видно, Отто Юльевич хотел выразить мне свою признательность какими-то теплыми словами. На следующий день Маврикий Трофимович Слепнев на своем самолете переправил Шмидта из Ванкарема в больницу города Ном, что на Аляске.

А тревога у всех нас возрастала по мере уменьшения числа людей на льдине. Если неожиданно налетит сильный ветер, пурга, расколется льдина, что смогут предпринять тогда несколько человек? Все мои мысли были заняты предстоящими полетами. Я проверял готовность самолета к последним рейсам и ни на что другое не обращал внимания, ни с кем не разговаривал, даже покурить некогда было, а ведь я считался заядлым курильщиком и никогда не расставался со своей трубкой. Вот с тех пор и пошло - "молчаливый Молоков". Вместе с Пилютовым мы все свободные от полетов часы проводили на аэродроме: занимались изношенным мотором нашей "двойки". Работали на леденящем ветру при жестоком морозе. Закончив дела, добирались до теплой избы, находили себе местечко на полу среди спавших вповалку людей и моментально засыпали как убитые.

Петя Пилютов, как я и предполагал, оказался очень хорошим помощником. Забегая вперед, скажу, что впоследствии он окончил авиашколу и стал военным летчиком. Во время Великой Отечественной войны Пилютов, будучи командиром эскадрильи, сражался под Ленинградом, охранял ладожскую Дорогу жизни. В воздушных боях он проявил высокое мужество и летное мастерство. Ему было присвоено звание Героя Советского Союза.