Год, когда мы встретились - Сесилия Ахерн

Полицейские подобрали меня на дороге у побережья. С ног я не валилась, но была перевозбуждена до предела, так что ради моей же безопасности они отвезли меня в участок.

Мама была слаба, ее нельзя было тревожить. Тете я позвонить не могла после того, что произошло месяц назад между мной и ее сыном Кевином, это было невозможно, так что полицейские позвонили отцу. Он был на свидании со своей новой девушкой, и они приехали за мной на такси – он в смокинге, она в вечернем платье – и отвезли меня к нему домой. Всю дорогу они переглядывались и фыркали от смеха, видимо, им казалось, что все это дико забавно. Как только мы добрались до квартиры, они тут же развернулись и отправились развлекаться дальше, к моей величайшей радости.

Итак, я стою у окна и наблюдаю за твоей неподвижной фигурой, и мне все равно, видишь ты меня или нет, потому что я на самом деле встревожена. Ровно в тот момент, когда я решаю выйти и помочь тебе, дверца джипа открывается, и ты выпадаешь из машины. Неспешно – как в замедленной съемке. Бац головой об землю. Ноги зацепились за ремень безопасности. Пауза. Не шевелишься. Оглядываюсь в поисках пальто, и до меня доносится смех. Смеешься, смеешься… пытаешься высвободить ноги, раздражаешься и перестаешь смеяться, сражаешься с ремнем, а кровь, поди, приливает к голове.

Смотри-ка, выпутался все же. Дальше по стандартной схеме – орать, долбить, жать на звонок. Нет ответа. Тогда посигналить. Вообще странно, что никто из соседей не скажет тебе, что пора бы уняться. Может, спят и не слышат? Может, опасаются? Или, подобно мне, наблюдают из окна? Нет, вряд ли. У Мерфи ложатся рано, у Мэлони, кажется, все это никого не тревожит, а Ленноны настолько трусливы, что никогда не отважатся выступить против тебя. Похоже, ты мешаешь только мне и доктору Джеймсону. В доме у тебя темно и абсолютно тихо, машины твоей жены нет, занавески раздвинуты во всех окнах. Никого, пусто.

Ты уходишь за дом и исчезаешь из поля зрения, но вскоре я тебя слышу, а вот уже и вижу. Ты волочишь по траве деревянный стол на шесть персон. Ножки стола выдирают траву, вспахивают землю, оставляя глубокие борозды. Так, выволок стол на бетонную дорожку. Господи, какой мерзкий скрежет. Куда ты его тащишь теперь? Понятно, в палисадник. Да, повози его погромче по бетону, вон уже у Мерфи свет зажгли, не выдержали-таки. Ты водружаешь стол посреди лужайки и снова отправляешься на задний двор. Три ходки – и все шесть деревянных стульев встали вокруг стола. Что дальше? Ага, зонтик от солнца. Эх, зонтик не открывается, ты в бешенстве. Открылся, но ты уже не хочешь с ним знаться и злобно отшвыриваешь в сторону. Зонтик повисает на ближайшем дереве. Изящная композиция. Ты совсем выбился из сил. Идешь к машине, достаешь пакет. Знаю, у нас в ближайшем магазине такие дают. Выгружаешь из него банки с пивом, выстраиваешь их на столе и наконец усаживаешься сам. Ноги на стол, будь как дома, чего уж там, ты ведь именно дома. Точнее, у дома. С радио тебя выперли, теперь ты в телевизоре. Моем личном. Мало того что я тебя каждую ночь слышу, так сейчас еще и вижу. Бельмо на глазу.

Некоторое время наблюдаю за тобой, но это быстро наскучивает. Ты ничего интересного не делаешь, только тупо пьешь и пускаешь в ночное небо колечки сигаретного дыма.

Смотрю, как ты смотришь на звезды, – небо такое ясное, что видно Юпитер неподалеку от Луны. И о чем же ты думаешь? Что делать с Финном. Что делать с работой. То есть в конечном счете мы мало чем отличаемся?

Глава шестая

Восемь тридцать утра, я на площадке перед домом со строителем по имени Джонни, здоровенным рыжим мужиком, который ведет себя так, словно люто меня ненавидит. Никто ничего не говорит, он и его напарник Эдди, облокотившийся на отбойный молоток, просто молча на меня взирают. Джонни переводит взгляд на тебя – ты спишь, положив ноги на стол у себя в палисаднике, – затем обратно на меня.

– Так вы чего хотите? Нам ждать, пока он проснется?

– Нет! Я…

– Но вы же сами так сказали.

Да, именно так я и сказала.

– Нет, не так, – твердо заявляю я. – Сейчас полдевятого, не рановато ли поднимать грохот? Мне казалось, официально разрешенное для любых строительных работ время – девять утра.

Он неопределенно машет рукой:

– Почти все уже на работе.

– Не на нашей улице, – возражаю я. – Здесь никто на работу не ходит.

Ну да, с недавних пор – вообще никто.

Прозвучало это, наверное, странно, но ведь так оно и есть. Он смотрит на меня как на больную, потом ищет взглядом подтверждения у своего коллеги – дескать, ненормальная, верно?

– В общем, милая, вы сказали, что вам это нужно срочно. У меня есть два дня, чтобы со всем тут управиться, потом я буду занят в другом месте. Так что либо я сейчас начинаю, либо…

– Хорошо, хорошо. Начинайте.

– Вернусь к шести, гляну, как тут что.

– А вы куда?

– Есть одна работенка. Эдди сам тут справится.

Не говоря ни слова, Эдди, которому на вид лет семнадцать, надевает наушники. Спешно ретируюсь в дом.

Стою у окна гостиной, которое выходит на твой сад, и смотрю, как ты сидишь за столом, откинув назад голову, и мирно посапываешь в пьяном забытьи. Кто-то набросил на тебя плед. То ли твоя жена, то ли ты сам проснулся от холода среди ночи и взял его из машины. Здравый смысл подсказал бы тебе там и остаться, но здравомыслие тебе чуждо.

Сегодня утром все, безусловно, не так, как должно быть. Помимо того, что ты спишь у всех на виду посреди раскуроченного палисадника на садовом стуле, криво воткнутом в землю, еще и дома у тебя все как будто вымерло. Дети уже должны были бы уйти в школу, жена выйти и проводить их, потом заняться делами, но… ничего подобного не случилось. Дом не подает никаких признаков жизни, занавески не шевелятся, машины твоей жены нет. Зонтик по-прежнему висит на дереве. Похоже, тебя все бросили.

Неожиданно врубается отбойный молоток – с таким грохотом, что у меня, хоть я и не на улице, звенит в ушах и отдает дрожью по всему телу. Тут мне в первый раз приходит в голову, что следовало бы предупредить соседей: в ближайшие дни будет шумно, поскольку я решила раздолбать свою чудесную дорогущую площадку и засеять двор травой. Они бы меня наверняка предупредили, можно не сомневаться.

Ты в обалдении вскакиваешь со стула, судорожно дергая руками и ногами, и озираешься, словно на тебя напали. Пытаешься сообразить, где ты, что происходит и что тебе делать. А потом видишь у меня в саду Эдди. И немедленно устремляешься к моему дому. У меня бешено колотится сердце, сама не знаю почему. Мы никогда с тобой не общались, не считая брошенных на ходу «здрасте». Кроме того единственного раза, накануне Нового года, когда ты увидел, что я наблюдаю за тобой в окно, ты никак не дал понять, что знаешь о моем существовании, и я – тоже. Потому что я ненавижу тебя и все, что ты отстаиваешь, потому что ты не в состоянии понять: любая мать, даже умирая, больше всего тоскует не о жизни, а о том, каково будет ее ребенку, оставшемуся без ее заботы. Особенно ребенку с синдромом Дауна. Погружаюсь на секунду в воспоминания – что ты тогда говорил, что говорили твои мерзкие собеседники, и ненависть захлестывает меня с новой силой. Когда ты подходишь к палисаднику, я полностью готова к схватке.