Отсюда и в вечность - Джеймс Джонс

— Это и есть одна из причин, по которым я решил прекратить драться на ринге, — сказал Прю.

— Но с другой стороны, — голос Холмса стал теперь не таким уж сочувственным, — если так будут рассуждать все боксеры, то что же тогда будет?

— Нет, сэр, все не будут так рассуждать, — сказал Прю.

— Я знаю, — сказал Холмс, из его голоса исчезли последние капли сочувствия. — А что же ты хочешь, чтобы мы запретили бокс из-за того, что убит один человек?

— Нет, сэр, — начал было Прю, — я не говорил…

— Это все равно что прекратить войну из-за того, что убит один человек, — продолжал Холмс, перебив его. — Соревнование боксеров — это лучшее средство повышения морального духа солдат здесь, вдали от родины.

— Я и не хочу, чтобы бокс запретили, сэр, — сказал Прю, чувствуя абсурдность их разговора. — Но не понимаю, — упрямо продолжал он, — почему человек должен драться на ринге, если он не хочет?

Внимательный, изучающий взгляд Холмса становился все холоднее.

— И поэтому ты перевелся из двадцать седьмого полка?

— Да, сэр. Они пытались заставить меня продолжать драться.

— Понятно.

Капитан Холмс, казалось, сразу потерял вест, интерес к разговору. Он посмотрел на часы, вдруг вспомнив, что на половину первого у него назначено свидание с женой майора Томпсона. Он встал и взял форменную шляпу с папки для входящих документов на своем столе.

Это была великолепная шляпа, мягкий, дорогой фетр, фирмы Стетсон, с полями, приподнятыми спереди и сзади, с четырьмя отглаженными зубцами, сходящимися в острую точку на макушке, с широким кавалерийским ремешком под подбородком вместо узкого, как у пехотинцев. Рядом с ней лежал хлыст для верховой езды, с которым Холмс никогда не расставался.

— Ну что ж, — сказал он почти без всякого интереса, — в уставах ничего не говорится о том, что человек должен быть боксером, если он этого не хочет. Увидишь, мы не будем тебя здесь заставлять драться, как в двадцать седьмом. Я такие вещи не люблю. Раз не хочешь драться, мы не собираемся включать тебя в команду. — Он пошел к двери, но вдруг резко повернулся — А почему ты ушел из команды горнистов?

— По личным соображениям, сэр, — сказал Прю, убежденный в том, что личные дела любого человека, даже рядового солдата, касаются только его самого.

— Но тебя перевели по просьбе начальника команды горнистов, — возразил ему Холмс. — Что у тебя там случилось?

— Ничего, сэр, — сказал Прю. — Ничего особенного. Это личное дело, — повторил он.

— А, — сказал Холмс, — понятно.

Он не предполагал, что причиной может быть личное дело, и с беспокойством взглянул на Уордена, не зная, как поступить. Но Уорден, который до этого с интересом следил за разговором, сразу равнодушно уставился на стену. Холмс кашлянул, но и это не привлекло внимание Уордена.

— Вы хотите что-нибудь добавить, сержант? — пришлось спросить Холмсу в конце концов.

— Кто — я? Конечно, сэр, — встрепенулся Уорден. Внезапно на него напал приступ ярости. Его брови выгнулись дугой, как две гончие, готовые броситься за зайцем.

— Какое звание у тебя было в команде горнистов, Прюитт? — спросил он.

— Рядовой первого класса с дипломом специалиста четвертого класса, — ответил Прю, спокойно глядя на Уордена.

Выразительно приподняв брови, Уорден посмотрел на Холмса.

— Ты хочешь сказать, — удивленно спросил он, — что отказался от звания рядового первого класса и специалиста четвертого класса и стал простым рядовым стрелковой роты только потому, что тебе нравится маршировать?

— У меня не было никаких неприятностей, — настойчиво повторил Прю, — если вы все еще думаете, что я ушел из-за этого.

— А может быть, — усмехнулся Уорден, — ты просто терпеть но можешь играть на горне?

— Это мое личное дело, — сказал Прю.

— Все будет решать командир роты, — внезапно изменил тон Уорден. Холмс кивнул. Уорден улыбнулся и сказал бархатным голосом: — А ты перевелся не потому, что вместо тебя Хаустон назначил первым горнистом молодого Макинтоша?

— Меня перевели, — упрямо твердил Прю, — по личным мотивам.

Уорден откинулся в кресле и тихонько фыркнул.

— Что за чертовщина со всякими этими переходами! У пас в армии прямо дети! Когда-нибудь эти юнцы поймут, что хорошие должности на деревьях не растут?

Охваченные чувством взаимного озлобления, Уорден и Прю забыли о капитане Холмсе. Как раз в этот момент тот, пользуясь своим правом, вмешался.

— Мне кажется, — сказал он спокойно, — что ты очень быстро завоевываешь дурную репутацию бунтаря, Прюитт. Но таким в армии нет хода. Ты убедишься, что строевому солдату в нашем подразделении значительно труднее, чем в команде горнистов.

— Я уже был на строевой службе, сэр, — сказал Прю. — В пехоте. Поэтому я не боюсь снова стать строевым. «Лжешь, — сказал он самому себе, — черта два, не боишься. Как это получается, что люди так легко заставляют тебя лгать?»

— Ну что ж, — сказал Холмс, — похоже, что у тебя будет возможность доказать это. Ты не новобранец и должен знать, что в армии у каждого ость свои обязанности. А также моральная ответственность, о которой не говорится ни в каких уставах. Можно подумать, что ты свободен, но на самом деле это не так. Как бы высоко ты ни поднялся, всегда над тобой есть кто-то еще. Да ты и сам знаешь об этом не хуже меня. Сержант Уорден позаботится о тебе и назначит в отделение. — О должности ротного горниста больше ничего сказано не было. Холмс повернулся к Уордену: — У вас есть ко мне еще что-нибудь?

— Нужно окончательно проверить отчет о ротных фондах. Он должен быть готов завтра утром.

— Вот вы этим и займитесь, — сказал Холмс, совершенно игнорируя положение, в соответствии с которым только офицер ведает фондами роты. — Составьте отчет, а завтра рано утром я подпишу. У меня нет времени заниматься деталями. Это все?

— Нет, сэр, — резко сказал Уорден.

— Что бы там ни было, сделайте все сами. Если что-нибудь нужно сделать сегодня, подпишетесь моим именем. Я сегодня уже не приду. — Он сердито посмотрел на Уордена и повернулся к двери, не обращая внимания на Прюитта.

— Есть, сэр! Смирно! — громко скомандовал Уорден.

— Продолжайте, — сказал Холмс. Он надел шляпу и ушел.

Через минуту за окном послышался его голос:

— Сержант Уорден!

— Да, сэр, — отозвался Уорден, подскакивая к окну.

— В чем дело? Здесь необходимо навести порядок. Взгляните-ка сюда. А вон там, у мусорного ящика? Это что, казармы или хлев? Я требую все убрать. Немедленно!

— Есть, сэр! — громко отозвался Уорден. — Маггио!

Под окном выросла похожая на гнома фигура Маггио в нижней рубахе.

— Да, сэр.

— Маггио, — сказал капитан Холмс, — где, черт возьми, твоя гимнастерка? Немедленно надень ее. Здесь не пляж.

— Есть, сэр, — сказал Маггио, — сейчас надену.

— Маггио! — крикнул Уорден. — Найди остальных дежурных по кухне — и немедленно все убрать! Слышал, что сказал командир роты?

— О’кей, сержант, будет сделано, — ответил Маггио.

Облокотившись о подоконник, Уорден видел, как широкая спина Холмса проплыла мимо солдат четвертой роты, вытянувшихся по стойке «смирно» по команде дежурного сержанта.

— Продолжайте, — бросил на ходу Холмс.

Солдаты в синей форме вернулись к прерванным занятиям.

— Черт бы побрал этого кавалериста, — пробормотал Уорден. Он не спеша подошел к столу и ударил кулаком по своей твердой с плоским верхом форменной шляпе, которая висела на стене. — Разрази меня гром, чтобы я когда-нибудь согнул свою шляпу, как он.

Холмс поднимался по лестнице в штаб полка, в кабинет полковника Делберта. У Уордена была своя теория относительно офицеров: будь он хоть сам Христос, но раз он офицер, то наверняка сукин сын. И ты полностью в их власти. И ничего не можешь сделать. Вот почему они такие.

Уорден почувствовал, с какой силой взыграло в нем мужское начало. Он отошел от окна и снова сел за стол.

Прю стоял у стола и ждал Уордена. Он чувствовал себя очень уставшим и все еще старался подавить свой страх, вызванный несогласием с волей начальства. Воротник его гимнастерки смялся, а спина насквозь пропиталась потом. «Еще немного, и со всем этим будет кончено, — подумал он. — Тогда сможешь отдохнуть».

Уорден взял со стола какую-то бумагу и стал читать с таким видом, будто был один в комнате. Когда он в конце концов поднял голову, на его лице было удивленно и даже негодование, — казалось, он не мог понять, как этот человек попал сюда без вызова.

— Ну? — сказал Мнлт Уорден. — Какого черта вам здесь нужно?

Прю, ничуть не смущаясь и ничего не отвечая, спокойно взглянул на него. Какое-то время оба молчали, изучая друг друга, как два шахматиста оценивают друг друга перед началом игры. На их лицах нельзя было прочесть открытой неприязни, на них выражалась какая-то скрытая холодная враждебность. Эти два человека чем-то напоминали философов, которые исходили из одной и той же посылки, но под давлением неопровержимых аргументов пришли к диаметрально противоположным выводам. И все-таки эти выводы были как братья-близнецы, из одной плоти и крови.