Профессор Криминале - Малькольм Брэдбери

Наутро я преодолел гастрономическую феерию, которую в европейских гостиницах называют завтраком (не перепутать бы: ветчина, сыр, салями, клубника, дыня, йогурт, отруби и пахтанье), и отправился к месту встречи с профессором, д. н. Отто Кодичилом. Время я рассчитал с порядочным запасом и уже к половине одиннадцатого добрался до хлипкой, траурной Вотив-кирхе. Выше я имел возможность защитить венцев от беспочвенных упреков в небрежении к великим (и особенно — почившим в бозе) соотечественникам. Так вот, представьте себе: здесь не забыли даже того почившего, что потревожил сокровеннейшие грезы столицы грез, заветнейшие вожделения столицы вожделений, был изгнан нацистами и угас в городе Хампстеде сорок девять — пока еще не пятьдесят — лет назад. Я сопоставил данные планов и путеводителей, каковые таскал с собой в богатом ассортименте, и выяснил, что церковная площадь сменила множество псевдонимов и эпонимов. Изначально она звалась Дольфус-плац, затем, предположительно — Гитлер-плац, затем, несомненно — Рузвельт-плац. А сейчас площадь носила имя Зигмунд-Фрейд-парк, и посреди нее возвышался памятник признанному виртуозу удобной кушетки, поверху засиженный голубями, понизу украшенный пессимистичным изречением об участи человеческого рассудка. Фрейд Вену не жаловал; и Вена отвечала ему взаимностью. Впрочем, сегодня и он, вслед за Моцартом, вроде бы пошел в гору. Если верить развешанным повсюду афишам, в Вене вот-вот должна была состояться премьера рок-оперы «Фрейдиана» «по мотивам открытий Зигмунда Фрейда и причудливых сновидений, положенных на ангелическую (я не выдумываю! — Ф.Дж.) музыку». Вскоре, смекнул я, кондитерские наполнятся пастилками «Фрейд» («сладкое завещание Зигмунда») и шоколадными бюстами человека-волка. Такова жизнь.

Я остановился у паперти и огляделся. С одной стороны, площадь ограничивали приветливые корпуса Венского университета, построенные в конце прошлого века и, подобно всем университетским корпусам, щедро испещренные новейшими модификациями студенческих листовок-«молний» — граффити. С другой — разнородный комплекс величественных зданий, в ряды коих, как я внезапно приметил, затесался «Отель де Франс». Приметил я и Лавинию — уверен, это она появилась под сенью флагов у парадного подъезда, сопровождаемая швейцаром, который подсадил ее в ландо, и Лавиния затрюхала прочь, спеша исполнить дневной продюсерский долг. Методом проб и ошибок я отловил среди аборигенов, выходивших из метро «Шоттепринг», того, кто говорил по-английски и знал дорогу к кафе «Карл Краус». Оказалось, оно находится в ближайшем переулке — стильный ресторанчик в духе «Сецессиона», каких в Вене по сей день полно. Сквозь стекло витрины я рассмотрел уйму столиков, увенчанных изящными медными светильниками в форме лилии. А отодвинув тяжелую портьеру при входе, рассмотрел сидящих за столиками дородных, немолодых, преуспевающих клиентов: на мужчинах прорезиненные шерстяные пальто, на женщинах вышитые кацавейки и старомодные шляпки с пером. На тех и других — неуклюжие зимние боты, те и другие пьют кофе и читают газеты, прикнопленные к длиннейшим деревянным рейкам.

Ко мне приблизился пожилой величавый метр. «Грюс готт, майн герр», — сказал он, окинув меня наметанным взглядом. «Доброе утро, — поздоровался я. — Мне нужен профессор». Его лицо вытянулось; да и некоторые посетители отодвинули блюдца с пирожными, отложили газеты и воззрились на меня в упор. «Вам нужен профессор?» «С вашего разрешения, нужен». «Но, майн герр, здесь все — профессора. Вон герр профессор, доктор медицин Штубль, вон герр профессор, доктор экономистики магистр Климт. А вон герр профессор гофрат Кегль, а вон профессор, доктор логофилии Циглер. Битте, майн герр, какой профессор вам нужен?» Перечисленные профессора разом приняли въедливый вид, точно я был нерадивым студентом, явившимся в «Карл Краус», чтобы пересдать им экзамен на троечку. «Профессор, доктор философии Отто Кодичил!» — возвестил я. «Ах, профессор! Ну как же, он на своем обычном месте. Я вас провожу». И он провел меня прямо сквозь скопище титулованных ученых в отдельный, занавешенный шторками кабинет, где сидели за кофе, пирожными и беседой двое незнакомцев. Один — в расцвете занимающейся старости, седой, корпулентный, крепко-крепко сбитый, в вышитой прорезиненной тужурке великанского размера, которая тем не менее узила ему в плечах. Другой — гораздо моложе, совсем еще мальчик. Метр придержал меня за локоть, подошел к тому, что постарше и покрупнее, склонился к его уху, зашептал. Седой выпустил из пальцев вилку, обернулся и тщательно меня осмотрел. Завершив наблюдения, выпрямился во весь свой гигантский рост, шагнул ко мне и протянул гигантскую ладонь: «Милостивый государь, не вы ли мой давешний искуситель, вестник эфира?» «Я вчерашний телевизионщик из Англии». «Так я не ошибся! Профессор, доктор наук Отто Кодичил». «Очень рад. Фрэнсис Джей». «Что ж, прошу покорно к столу. Но прежде чем усесться, познакомьтесь с моим аспирантом герром Герстенбаккером. Достойнейший наш юный Герстенбаккер пишет под моим руководством диссертацию и оказывает мне формальную помощь во всяческих второстепенных мероприятиях».

Теперь, в свою очередь, поднялся Герстенбаккер, и его крохотное личико вспыхнуло отраженным светом Кодичиловой лучезарной улыбки. На первый взгляд ему было не больше восемнадцати, однако вел он себя совсем как взрослый — плоды усиленных тренировок, не иначе. Очки в идеально круглой оправе, усики, черный пиджак, стоячий воротничок, черный галстук-бабочка. Герстенбаккер учтиво поклонился, стоя вдвинул под меня стул и сказал: «Угощайтесь. Попробуйте вот пирожное». «Герстенбаккер присматривает или, вернее, прислушивает за моим английским», — хохотнул Кодичил. «Присматривать совершенно излишне, — вскинулся Герстенбаккер. — Профессор Кодичил владеет английским в совершенстве. Он экс-председатель Общества австрийско-британской дружбы». «Грешен, грешен, — сознался Кодичил. — Непременно, батенька, с ними свяжитесь. Я замолвлю за вас словечко британскому послу, мы с ним на короткой ноге». «Боюсь, времени не хватит. Я тут всего на пару дней». «Я не ослышался? — с нескрываемым облегчением переспросил Кодичил. — Значит, визит ваш, как говорится, весьма и весьма неофициален. Пришел, увидел, победил». «В общем, да». «В таком случае не гневайтесь, я признаюсь напрямик, без экивоков, — Кодичил вновь смерил меня оценивающим взглядом. — По мне, вы совсем не тот, кого я ожидал встретить в вашем лице». «Не тот? — удивился я. — Кого ж вы ожидали встретить?»

Кодичил навалился на столик: «Я уповал на то, что пытливый исследователь столь неординарной фигуры, как Криминале, не примите сие за насмешку, — человек зрелый и представительный. Повторяю: не примите за насмешку. Вы же прискорбно молоды, чуть ли не Герстенбаккеровых лет, вы лишь неофит священных таинств. Ну-с, приступим. Вы это пирожное хотите или вон то? Или скушаете оба? Или еще какое-нибудь третье пожелаете? Разговляйтесь, я ведь уведомил вас, что оплачу счет». «Если вы не против, я бы просто выпил чашечку кофе», — сказал я тоном строптивого первоклассника. Кодичил откинулся на спинку стула и властно помахал официанту, а Герстенбаккер ввернул: «Я так и знал, что вы обожаете наш кофе. Его все англичане обожают. Я там бывал, в вашей Англии».

«Да, тема диссертации нашего юного друга Герстенбаккера прелюбопытна: «Эмпирическая философия и английская загородная усадьба», — заметил Кодичил. — Вы-то с молоком матери впитали заветы британского лингвистического эмпиризма. Актуальные заветы, хотя традиция немецкого идеализма, конечно, в сотню раз актуальнее». «Но и британские заветы все-таки актуальны, вы не находите?» — забеспокоился Герстенбаккер. «Крайне актуальны», — заверил я. Герстенбаккер просиял. «Гипотеза Герстенбаккера следующая: эти заветы не вписываются в русло европейской теоретической мысли оттого, что все ваши философы были либо аристократами, либо блумсберийцами и наукой занимались исключительно на досуге», — сказал Кодичил. «А загородная усадьба — излюбленное прибежище дилетантов, — добавил Герстенбаккер. — Потому я и избрал ее темой диссертации. Ну и еще потому, что гулять там одно удовольствие». «Само собой, я давно сообщил Герстенбаккеру, что он, как и вы, — лишь неофит священных таинств, — сказал Кодичил. — Ему предстоит учиться по меньшей мере лет десять, прежде чем он овладеет элементарными азами философии. Его рассудок пребывает в зародышевом состоянии. Герстенбаккер, почему вы молчите?» «Совершенно верно, герр профессор», — поддакнул Герстенбаккер.

И Кодичил немедля переключился на меня: «Помнится, вы утверждали, что прочли мою книгу?» «Можно считать, прочел. Увы, я не настолько хорошо владею немецким, как вы — английским». Кодичил сверкнул зубами, погрузился в живописное размышление, сдвинул брови: «В таком случае вы моей книги не читали. Прочесть книгу означает постичь сердце, душу и в первую очередь — язык ее сочинившего». «Из-за этого я к вам и приехал». «Дабы причаститься моих души, сердца и языка?! — возмутился Кодичил. — Смею вас уверить, сии накопления непродажны. Они приобретаются не с кондачка, но ценою пожизненного самоотреченья. Вы еще скажете, что и Криминале читали?» «Самую малость». «Например, полемику с Мартином Хайдеггером?» «Их спор об иронии?» — не растерялся я. «Так ответьте, внятен ли вам тот факт, что Криминале счастливо избежал обоих ответвлений хайдеггеровской логической рогатки?» «Одного ответвления избежал, а на второе чуть не напоролся». Кодичил на секунду оторопел, но затем одобрительно похлопал меня по спине: «Хо-хо-хо! Вы правы! Старого хитрована Хайдеггера так просто к стенке не прижмешь. К вашему сведению, я был с ним на короткой ноге». «Да-да, профессор со всеми на короткой ноге», — вставил Герстенбаккер